ИРОНИЯ

Найдено 15 определений
Показать: [все] [проще] [сложнее]

Автор: [российский] [зарубежный] Время: [советское] [постсоветское] [современное]

ИРОНИЯ
расхождение намерения, замысла и его результата, объективного смысла.

Источник: Глоссарий философских терминов проекта Distance

Ирония
(ειρωνεία) особого рода насмешка, когда кажущимся утверждением видимо выражается отрицание. Сократ в своих беседах часто пользовался иронией. Превознося, например, Протагора в беседе с ним, он самым превозношением его мудрости давал ему понять, что он слишком плохо знает то, о чем говорит.

Источник: Философский словарь или краткое объяснение философских и других научных выражений. Киев 1876 г.

ИРОНИЯ
форма насмешки. Различают: 1) добрую иронию, или «сократическую иронию», начало которой – наше чувство, что мы чего-то не знаем, выражающееся в наивном вопрошании (Сократ, например, просил политиков определить сущность политики; медиков – определить прежде всего сущность медицины); 2) романтическая злая ирония – разрушительная ирония, в основе которой – чувство нашего бессилия перед лицом судьбы.

Источник: Евразийская мудрость от а до Я

Ирония
осмеяние, притворно облекаемое в форму согласия или одобрения, одна из форм отрицания. Содержит в себе оценку того, что осмеивается. Имеет двойной смысл, где истинным является не прямо высказанный, а противоположный ему, подразумеваемый. В философии культуры понимается как способ отчуждения, означающий «взгляд со стороны» на привычные явления. В искусстве – вид комического, когда смешное раскрывается под маской серьезного (в противоположность юмору) и таит в себе чувство превосходства или скептицизма.

Источник: Культурология. Учебный словарь. 2014 г.

Ирония
(от греч. eironea – притворство) – В отличие от литературоведения и риторики, где под И. понимается определенный прием, в философии И. трактуется как определенная жизненная позиция или стиль поведения. Инвариантным для всех трех случаев является понимание И. как такого выражения, истинное содержание которого (презрительная насмешка) скрывается за якобы серьезной положительной формой («Ах, вы умница наша», в то время как весь контекст разговора и манера говорящего подразумевает «Дура ты, дура»). Как прием И. вполне уместна в определенных ситуациях, но как жизненная позиция и общий стиль представляет собой высоколобый вариант пофигизма, бессильную, но ядовитую претензию на «элитность».

Источник: Философия антропокосмизма авторский словарь.

Ирония
Стремление насмехаться над другими или над собой (самоирония). Ирония держит на расстоянии, отдаляет, отталкивает и принижает. Она нацелена не столько на то, чтобы смеяться, сколько на то, чтобы заставить смеяться других. Ирония не столько веселит, сколько отрезвляет. Сократ, например, относился к любому знанию, включая собственное, с иронией. Он задавал вопросы (по‑гречески eironeia означает «спрашивать»), порой притворяясь незнающим, чтобы узнать то, чего действительно не знал, или то, чего познать нельзя. Ирония противоположна игре. Она проистекает не столько из принципа удовольствия, как сказал бы Фрейд, сколько из принципа реальности, являя собой не столько отдых, сколько труд, не столько мир, сколько битву. Ирония полезна, и в этом – ее сила и ее же ограниченность. Это оружие и орудие, но и только. Средство, но не цель. Иногда ирония необходима, но одной ее никогда не бывает достаточно. Ирония – способ заставить других считаться с собой, пусть порой себе же в ущерб. В иронии содержится негативный момент, и мы миримся с ним лишь потому, что это всего лишь момент. Ироничный ум направлен на отрицание, но он никогда не доходит до самоотрицания. Ирония смеется, но себя самое всегда принимает всерьез. Способна ли ирония ухватить суть, ведь она всегда отделяет нас от сущности? «Стремитесь к глубине, – советовал Рильке, – ибо иронии туда нет хода». Все вышесказанное не относится к юмору и служит достаточным основанием для различения одного от другого.

Источник: Философский словарь.

ИРОНИЯ
(Ironie; от греч. eironeia — «притворство», «отговорка») — первоначально манера говорить, при которой говорящий притворяется незнающим, несмотря на свое знание, или говорит нечто обратное тому, что он в действительности думает или считает (однако это должно быть понято интеллигентным слушателем). Сократовская ирония состояла в том, что мудрый представлялся глупым перед невеждами, которые кажутся себе знающими и мудрыми, для того чтобы они наконец могли из своих заключений узнать о своем невежестве и глупости и направить свои усилия к истинной мудрости. Романтическая ирония заключается в расположении духа, «когда он на все смотрит сквозь пальцы, бесконечно поднимается над всем ограниченным, так же как и над собственным искусством, добродетелью или гениальностью» (Фр. Шлегель); ирония могла быть выражением действительного превосходства или попыткой компенсации внутренней слабости и неуверенности. Экзистенциальная ирония, по Кьеркегору, — это абсолютное неучитывание эстетических явлений при переходе к этическим нормам, которые образуют предпосылку религиозного самонахождения, корни которого лежат в высокоразвитом христианском мире чувств.
S. Kierkegaard. Über den Begriff der I., 1929 (dän. 1841); R. Jancke. Das Wesen der I., 1929; F. Wagener. Die romantische und die dialekt. I. (Diss.), Freiburg, 1931; B. Allemann. I. und Dichtung, 1956; E. Pivcevic. I. als Daseinsform bei S. Kierkegaard, 1960; V Jankélévitch, L’l., Paris, 1964; E. Behler. Klassische I., romantische I., tragische I. — Zum Ursprung dieser Begriffe, 1972; U. Japp. Theorie der I., 1983.

Источник: Философский словарь [Пер. с нем.] Под ред. Г. Шишкоффа. Издательство М. Иностранная литература. 1961

ИРОНИЯ
от греч. eironeia — притворство) — философско-эстетическая категория, раскрывающая ценностный смысл предметов и явлений в действительности и в иск-ве путем остроэмоциональной критики-осмеяния, построенной на контрасте видимого и скрытого, когда за положительной оценкой, похвалой стоят доступные для прочтения отрицание и насмешка. Поэтому ироническое отношение имеет двойной смысл: прямой, буквальный, и скрытый, обратный. Осмысление И. претерпело в ходе истории значительные изменения-Как риторический прием «называть вещи противоположными именами» она известна с античности; на этом строятся мн. сатирические произв. («Похвала глупости» Эразма Роттердамского, сатиры Дж. Свифта). И. выступает как способ критики мышления и самой действительности (начиная с Сократа — сократовская И.). Особый поворот в трактовке И. связан с европ. романтизмом начала XIX в.: все реальное, конкретное, окружающее человека представляется романтикам относительным, лишь указанием на высшее, идеальное, И. выступает как орудие преодоления всего частного. С этим связано и применение И. как худож. приема остранения (напр., в комедиях Л. Тика). Гегель и Кьеркегор подвергали критике романтическую И. как субъективный произвол. Нем. эстетик-идеалист К. В. Ф. Зольгер (1780—1819) глубоко переосмыслил И., к-рая стала у него центральным принципом творчества, опосредствуя все противоположности, к-рые входят в худож. произв.,— реальность и идею, жизненный материал и идеал, объективное и субъективное; И. означает, по Зольгеру, полнейшее равновесие и взаимопроникновение в произв. всего противоположного. В переосмысленном виде И. может выступать и как свойство самого исторического бытия, где все обветшалое опрокидывается новым развитием и где намерения людей приводят к неожиданным для них результатам. В этом широком смысле понятием «И.» пользовались Маркс и Энгельс.

Источник: Эстетика: Словарь

ИРОНИЯ
от др.-греч. eironeia — притворство, отговорка) —
1) философско-эстетический прием, основанный на расхождениях между замыслом и результатом, зачастую замыслу противоположным;
2) скептическое отношение к реальности, один из лучших способов сомнения, природное свойство рационального ума.
Уже в Древней Греции иронизирование стало особым искусством, возведенным в ранг риторического приема. Со времен немецких романтиков (формулировка трагической И., возникающей вследствие конфликта между субъективной волей автора, героя и всесилием слепой и беспощадной судьбы, или И. судьбы дана Ф. Шлегелем в 1814 году) сопутствует любой возвышенности и пафосу. Ведь ироник (eiron), разгадывая И. или же умело пользуясь ею, поднимается над обыденностью, смеется над судьбой, над всем, что порождает страх, добиваясь результата за счет издевательства, притворства, насмешливого сталкивания противоположностей. Оттого в последние два столетия И. эквивалентна особой жизненной позиции.
И. является эффективным способом противостоять «свинцовым мерзостям» жизни, сопротивляться сколь угодно жестоким политическим установлениям, отрезвляться среди массовой истерии, в том числе и проверять на прочность собственные иллюзии. Именно потому с такой тщательностью сталинский и фашистский (а также любые иные диктаторские, фундаменталистские) режимы вытаптывали малейшие признаки иронического стиля. Все должно было быть максимально серьезно, ведь холодок И. — тихий перманентный вызов, неподчинение на индивидуальной территории. Именно стократно усиленный пафос, лишенный, вопреки заветам Шлегеля, иронического противовеса, лег сокрушительной глыбой на Германию и СССР. Это привело к полному омертвению официальной культуры и, в случае с СССР, к неизбежному появлению иронического подполья.
И., несмотря на блистательные образчики прошлого — «Похвала глупости» Эразма Роттердамского, тексты Свифта, далека от сегодняшней злободневной клоунады сатириков. Скорее, сейчас это умение сохранять независимую отстраненность даже в наиболее возмутительных ситуациях. Такое умение держать дистанцию крайне благотворно для совершенствования формы произведения. Так, с 1980-х годов без значительных потерь существует целая школа поэтов-иронистов, пережившая иные современные ей направления, например, «метаметафористов». Насквозь ироничны по отношению к советской реальности были соц-арт и концептуализм — родные братья по андерграунду.
Теперь, во времена новой искренности и «новой автобиографии», И. применяется, скорее, по необходимости и не всегда удачно: все-таки это слишком специфическое растение, требующее особого общественного климата и необходимого количества независимых умов. Сегодня же общее моралистское устремление накладывается на странную войну всех против всех; диффузный террор откликается раздерганностью искусства во множестве сомнительных величин. И. — инструмент сродни скальпелю и незаменима в препарации твердых неподатливых социумов; однако и лучший скальпель бесполезен на болоте.
Но это ненадолго. Когда от нового пафоса начнет поташнивать не одну злую натуру, либерализма станет слишком много, а масскульт окончательно утратит инстинкт самосохранения, желчное жало И. вновь вопьется в умы — ради убийства и спасения.
[Д. Десятерик]
СМ.: Гонево, Игра, Концептуализм, Монтаж Аттракционов, Постмодернизм, Соц-Арт, Стеб.

Источник: Альтернативная культура. Энциклопедия

ИРОНИЯ
греч. - притворство, насмешка) - риторический прием, разновидность металогизма, суть которого заключается в простом отрицании референта, в несовпадении того, что говорится, и того, что имеется в виду. Поскольку И. изменяет логическое значение фразы и вносит путаницу в порядок внелингвистической реальности, издавна широко распространено представление, что И. - это форма поведения. Аристотель ("Большая этика") писал, что "притворщик... делает вид, что имеет меньше, чем на самом деле, и не говорит того, что знает". Прообразом притворщика мог бы считаться Сократ, который, по словам Платона ("Пир"), "морочил людей притворным самоуничижением", соединяя в своих речах с соответствующей самоуничижению непритязательностью божественное содержание. Сущностью сократической И. Кьеркегор ("о понятии иронии") считал отрицание существующего порядка вещей, потому что он не соответствует своей идее. В отличие от пророка, предсказывающего будущее во имя настоящего, в отличие от трагического героя, борющегося за преобразование настоящего и скорейшее наступление будущего, иронический субъект, по словам Кьеркегора, не знает будущего и не приемлет настоящего. В качестве архетипа иронического субъекта можно назвать двух разных мифических персонажей. Кьеркегор уподобляет иронического субъекта асу Локи, трикстеру скандинавской мифологии. Трикстер - отрицательный двойник культурного героя; своими асоциальными и профанирующими святыни действиями он проверяет на прочность ту реальность, устроением которой занят его положительный двойник. С другой стороны, распространено уподобление иронического субъекта козлу отпущения, мифическому персонажу, который принимает на себя грехи общества и несет наказание за то, в чем не виноват (см., например, Н. Г. Фрай. "Анатомия критики"). Внося в действительность раскол, трикстер открывает историческое время, завершающееся процедурой очищения, кульминацией которой становится изгнание козла отпущения. Между двумя своими мифическими прообразами иронический субъект сочетает в своем поведении отрицание устоев общества и законов государства с очищением частной жизни от низменной повседневности за счет приобщения ее к мифу.
Выдающимся достижением романтической И. становится осознание связи такого поведения с закономерностями лингвистической реальности. И. играет главную роль в проекте универсальной поэзии, которая, по словам Ф. Шлегеля ("Фрагменты"), синтезировав поэзию и философию, сделает поэзию жизненной, а жизнь - поэтической. Удерживая вместе абсолютные антитезы, И. делает, по мнению романтиков, неизбежным их абсолютный синтез. Романтики противопоставляли И. серьезности, едва ли, по их мнению, вообще доступной человеку, и тем самым, обрекли свою программу универсальной поэзии на незавершенность, что и вызвало резкое неприятие романтической И. со стороны Г. В. Ф. Гегеля ("Эстетика", т. 1), который "объяснил" ее происхождение недостатком философского образования ее творцов и придал новый импульс попыткам свести И. к ее сдержанной форме. Сдержанная И. проявляется в отстраненно-критическом отношении автора к своим творениям и лежит в основании реализма в литературе и научного стиля в науке. И. такого рода подтверждает реальность вымышленного мира, создаваемого в литературном (или научном) произведении. Но И. как таковая считается сегодня образцом механизма текстопорождения именно потому, что для существования языка необходим прием, одновременно утверждающий и отрицающий реальность существования того, что создано языковыми средствами.
С. А. Никитин

Источник: Современный философский словарь

Ирония
др.-греч. eironeia — букв. “притворство”, отговорка. ? филос.-эстетич. категория, характеризующая процессы отрицания, расхождения намерения и результата, замысла и объективного смысла. И. отмечает, т.о., парадоксы развития, опр. стороны диалектики становления. Истор. развитие категории И. дает ключ к ее пониманию: в Др. Греции, начиная с 5 в. до н.э., И. перерастает из обыденных “издевательства” или “насмешки” в обозначение риторич. приема, становится термином. Так, по определению псевдоаристотелевской “Риторики к Александру” И. означает “говорить нечто, делая вид, что не говоришь этого, т.е. называть вещи противоположными именами” (гл. XXI). Подобный прием распространен не только в лит-ре, но и в повседневном разговоре; на последоват. его применении строятся целые произв. сатирич. жанра — у Лукиана, Эразма Роттердамского (“Похвала глупости”), Д. Свифта. Риторич. толкование И. как приема сохраняло свою значимость вплоть до рубежа 18—19 вв. Однако уже в Др. Греции “сократовская И.”, как понимал ее Платон, переосмысляла обыденную И.-насмешку в ином направлении: И. предстает здесь как глубоко жизненная позиция, отражающая сложность человеч. мысли, как позиция диалектичная, направленная на опровержение мнимого и ложного знания и установление самой истины. Сократовское “притворство” начинается с внешней позы насмешливого “неведения”, но имеет своей целью конечную истину, процесс открытия к-рой, однако, принципиально не завершен. И. как жизненная позиция, как диалектич. инструмент филос. рассуждения приобретает особое значение в кон. 18—19 вв. (параллельно с отходом от риторич. понимания И.). Складывающееся в это время новое понимание И. является вместе с тем расширением и переносом риторич. толкования И. на жизнь и историю, включающим опыт сократовской И. Нем. романтики (Ф. Шлегель, А. Мюллер и др.), глубоко задумывавшиеся над сутью И., предчувствуют реальную И. истор. становления, но еще не отделяют ее от внутрилит. “цеховых” проблем: их И. направлена прежде всего на лит. форму, на эксперимент с нею, оказывающийся для них символич. актом снятия всего неподвижного и застывшего. К.В.Ф. Зольгер в понимании И. исходил из представления, что мир есть реальность и идея одновременно, идея “до конца гибнет” в реальности, в то же время возвышая ее до себя; “средоточие искусства ... к-рое состоит в снятии идеи самой же идеей, мы называем худож. иронией. И. составляет сущность искусства...” С резкой критикой романтич. И. выступили Гегель, затем Кьеркегор, согласно к-рому И. романтиков есть искажение (“субъективизация”) сократовского принципа субъективности (отрицания данной действительности новым, позитивным моментом — напротив, И. романтиков подменяет реальность субъективным образом). На рубеже 19-20 вв. в лит-ре возникают концепции И., отражающие сложность взаимоотношений худож. личности и мира, — напр., у Т. Манна: субъект, наделенный полнотой переживания и ищущий истины, ощущает трагич. связь и раскол с миром, чувствует себя реальным носителем ценностей, к-рые вместе с тем подвергаются глубочайшему сомнению. Лит.: Лосев А.Ф., Шестаков В.П. История эстетич. категорий. М., 1965; Лосев А.Ф. Ирония античная и романтическая // Эстетика и искусство. М., 1966; Зольгер К.В.Ф. Эрвин. М., 1978; Kierkegaard S. The Concept of Irony. Bloomington, 1968; Behler E. Klassische Ironie, romantische Ironie, tragische Ironie. Darmstadt, 1972; Ironie als literarisches Phanomen. Koln, 1973; Kierkegaard S. Uber den Begriff der Ironie mit standiger Riicksicht auf Sokrates. Fr./ML, 1976; Strohschneider-Kors I. Die romantische Ironie in Theorie und Gestaltung. Tub., 1977; Prang H. Die romantische Ironie. Darmstadt, 1980. A.B. Михайлов. Культурология ХХ век. Энциклопедия. М.1996

Источник: Большой толковый словарь по культурологии

ИРОНИЯ
от греч. притворство), филос.-эстетич. категория, характеризующая процессы отрицания, расхождения намерения и результата, замысла и объективного смысла. И. отмечает, т. о., парадоксы развития, определ. стороны диалектики становления.
Историч. развитие категории И. дает ключ к ее пониманию: в Др. Греции начиная с 5 в. до н. э. «И.» перерастает из обыденных «издевательства» или «насмешки» в обозначение риторич. приема, становится термином. Так, по определению псевдоаристотелевской «Риторики к Александру», И. означает «говорить нечто, делая вид, что не говоришь этого, т. е. называть вещи противоположными именами» (гл. XXI). Подобный прием распространен не только в лит-ре, но и в повседневном разговоре; на последовательном его применении строятся целые произв. сатирич. жанра - у Лукиана, Эразма Роттердамского («Похвала глупости»), Дж. Свифта. Риторич. толкование И. как приема сохраняло свою значимость вплоть до рубежа 18- 19 вв. Однако уже в Др. Греции «сократовская И.», как понимал ее Платон, переосмысляла обыденную И.-насмешку в ином направлении: И. предстает здесь как глубоко жизненная позиция, отражающая сложность человеч. мысли, как позиция диалектичная, направленная на опровержение мнимого и ложного знания и установление самой истины. Сократовское «притворство» начинается с внеш. позы насмешливого «неведения», но имеет своей целью конечную истину, процесс открытия к-рой, однако, принципиально не завершен.
И. как жизненная позиция, как диалектич. инструмент филос. рассуждения приобретает особое значение в кон. 18-19 вв. (параллельно с отходом от риторич. понимания И.). Складывающееся в это время новое понимание И. является вместе с тем расширением и переносом риторич. толкования И. на жизнь и историю, включающим опыт сократовской И, Нем. романтики (Ф. Шлегель, А. Мюллер и др.), глубоко задумывавшиеся над сутью И., предчувствуют реальную И. историч. становления, но еще не отделяют ее от внутрилит. «цеховых» проблем: их И. направлена прежде всего на лит. форму, на эксперимент с нею, оказывающийся для них символич. актом снятия всего неподвижного и застывшего. Зольгер в понимании И. исходил из представления, что мир есть реальность и идея одновременно, идея «до конца гибнет» в реальности, в то же время возвышая ее до себя. «Средоточие искусства, ... которое состоит в снятии идеи самой же идеей, мы называем художественной иронией. Ирония составляет сущность искусства...» («Лекции по эстетике», см. в кн.: Зольгер К.-В.-Ф., Эрвин, М., 1978, с. 421). С резкой критикой романтич. И. выступили Гегель, затем Кьеркегор («О понятии И.», 1841), согласно к-рому И. романтиков есть искажение («субъективизация») сократовского принципа субъективности (отрицания данной действительности новым, позитивным моментом - напротив, И. романтиков подменяет реальность субъективным образом).
На рубеже 19-20 вв. в лит-ре возникают концепции И., отражающие сложность взаимоотношений художеств. личности и мира - напр. у Т. Манна: субъект, наделенный полнотой переживания и ищущий истины, ощущает трагич. связь и раскол с миром, чувствует себя реальным носителем ценностей, к-рые вместе с тем подвергаются глубочайшему сомнению.
К. Маркс и Ф. Энгельс дали глубокое истолкование понятия И. применительно к реальной диалектике развития человеч. общества. Так, анализируя опыт бурж. революции, Энгельс отмечал: «Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали - что сделанная революция совсем непохожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории, той иронией, которой избежали немногие исторические деятели» (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., т. 36, с. 263), Наряду с этим «И.» употребляется и как традиц. термин теории лит-ры.

Источник: Советский философский словарь

ИРОНИЯ
философско-эстетическая категория, отмечающая момент диалектического выявления (Самовыявления) смысла через нечто ему противоположное, иное. Как риторическая фигура ирония связана с сатирой, а через нее — с комическим, юмором и смехом. Понятие иронии развивается из семантического комплекса, заключенного в греч. (ироник, т. е. притворщик), означающее человека, который говорит не то, что думает, что нередко сочетается с мотивом самоумаления, самоуничижения: Аристотель определяет иронию как извращение правды (т. е. «середины») в сторону умаления и противопоставляет иронию хвастовству (EN II 7, 1108 d 20 sqq.). По определению псевдоаристотелевской «Риторики к Александру», ирония означает «говорить нечто, делая вид, что не говоришь этого, т. е. называть вещи противоположными именами» (гл. 21). Будучи направлена на выявление противоречия между личиной и существом, между словами, делами и сущностью, ирония предполагает, т. о., определенную жизненную позицию, сопоставимую с позицией греч. киника и рус. юродивого. Такова «сократовская ирония», как ее понимал Платон: самоуничижение Сократа, его «неведение» (он знает, что ничего не знает), переходит в свою противоположность, позволяя обнаружить чужое «незнание» как иронический момент и подойти к высшему, истинному знанию. Уже сократовская ирония в ее платоновско-аристотелевском осмыслении соединяет в себе иронию как философско-этическую установку, давшую впоследствии иронию как эстетическую позицию, как риторическую фигуру (прием) и как момент самого человеческого бытия. Долговечная риторическая традиция (от 4 в. до н. э. до нач. 19 в.) кодифицирует иронию как прием в ущерб ее жизненно-практической общезначимости и диалектической функции. Новые подходы к иронии возникают в 17—18 вв. (в частности, у Вико и Шефтсбери), в эпоху барокко иклассицизма, в связи с интенсивным осмыслением принципов творчества, творческого дара (ingenium) и т. д. Немецкие романтики (Ф. Шлегель, А. Мюллер и др.) предчувствуют реальную иронию исторического становления. Уже у Ф. Шлегеля ирония выступает как принцип универсального перехода внутри целого: «Ирония есть ясное сознание вечной подвижности, бесконечно-полного хаоса», «настроение, которое дает обзор целого и поднимается над всем условным». В иронии «негативность» берет верх над позитивностью, свобода — над необходимостью. Сущность романтической иронии состоит в абсолютизации движения, отрицания, в конечной нигилистической тенденции, которая любое целое как живой организм обращает в хаос и небытие — как бы в последний миг диалектического свертывания этого целого. Это вызвало резкую критику романтической иронии со стороны Гегеля. Однако романтизм заключал в себе и тонкое понимание опосредствующей роли «отрицания» в сложении всякого живого, в т. ч. художественного целого: уже у Ф. Шлегеля, затем у Зольгера ирония опосредует противоположные творческие силы художника и порождает произведение искусства как совершенное равновесие крайностей, когда идея уничтожается в реальном бытии, а действительность исчезает в идее. Ирония — это «средоточие искусства..., которое состоит в снятии идеи самой идеей», это «сущность искусства, его внутреннее значение» (Золъгер. Лекции по эстетике. — В кн.: Он же. Эрвин. М., 1978, с. 421). Гегель охарактеризовал иронию у Зольгера как принцип «отрицания отрицания», близкий к диалектическому методу самого Гегеля как «движущий пульс умозрительного рассуждения» (О «Посмертных сочинениях и переписке Зольгера». — В кн.; Гегель Г. В. Ф. Эстетика, т. 4. M., 1978, с. 452—500; Он же. «Философия права», § 140).
С. Кьеркегор вдиссертации «О понятии иронии...» (Ombegrabet ironi med tatigt hensyn til Socrates, 1841) впервые дал исторический анализ иронии -- как сократовской, так и романтической. Однако сам Кьеркегор склонялся к своего рода ироническому экзистенциализму, утверждая, что «ирония бывает здоровьем, когда освобождает душу от пут всего относительного, и бывает болезнью, если способна выносить абсолютное лишь в облике ничто» (Uber den Begriff der Ironie, 1976, S. 83—84). Вообще, «ирония как негативное начало — не истина, но путь» (ibid., S. 231).
На рубеже 19—20 вв. в литературе возникают концепции, отражающие сложность взаимоотношений художественной личности и мира, напр. у Т. Манна: субъект, наделенный полнотой переживания и ищущий истину, ощущает трагическую связь и раскол с миром, чувствует свою принадлежность к такому миру ценностей, который в то же время подвергается глубокому сомнению и пребывает в состоянии кризиса.
Маркс и Энгельс неоднократно обращались к понятию иронии. В подготовительных материалах к диссертации «Различие между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура» (1841) Маркс рассматривал иронию (сократовскую) как необходимую позицию, присущую философии «в ее отношении к обыденному сознанию»: «всякий философ, отстаивающий имманентность против эмпирической личности, прибегает к иронии»; сократовскую иронию «необходимо понимать... в качестве диалектической ловушки, при посредстве которой обыденный здравый смысл оказывается вынужденным выйти из всяческого своего окостенения и дойти... до имманентной ему самому истины» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 40, с. 112). Энгельс писал об «иронии истории», заключающейся в противоречии между замыслом и его воплощением, между реальной ролью исторических деятелей и их претензиями, шире — в противоречии между объективными закономерностями исторического развития и стремлениями людей, между исторической тенденцией и ее конечным итогом. Так, анализируя опыт буржуазных революций, он отмечал: «Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали,— что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории, той иронией, которой избежали немногие исторические деятели» (там же, т. 36, с. 263; см. также т. 19, с. 497; т. 31,с.198).
Лит.: Лосев А. Ф. Ирония античная и романтическая. — В кн.: Эстетика и искусство. М., 1966, с. 54—84; Гулыга А. В. Читая Канта. — В кн.: Эстетика и жизнь, в. 4. М., 1975, с. 27—50; Thomson J. А. К., Irony, an historical introduction. Cambr. (Mass.), 1927; Knox N. The word irony and its context, 1500—1755. Durham, 1961; Strohschneider Kohrs t. Die Romantische Ironie in Theorie und Gestaltung. Tub., 1977; Prang H. Die Romantische Ironie. Darmstadt, 1980; Behler E. Klassische Ironie, romantische Ironie, tragische Ironie. Darmstadt, 1981; lapp U. Theorie der Ironie. Fr. /M., 1983.
Ал. В. Михайлов

Источник: Новая философская энциклопедия

ИРОНИЯ
греч. eironeia - притворство) - металогическая фигура скрытого смысла текста, построенная на основании расхождения смысла как объективно наличного и смысла как замысла. Выступает в качестве скрытой насмешки, чем отличается от сатиры и пародии с их эксплицитно идентифицированным статусом. Фигура И. является семантически амбивалентной: с одной стороны, она есть высмеивание и в этом отношении профанация некой реальности, основанная на сомнении в ее истинности или даже предполагающей неистинность этой реальности, с другой же - И. есть как бы проба этой реальности на прочность, оставляющая надежду на ее возможность или - при уверенности в обратном - основанная на сожалении об отсутствии таковой ("горькая И.") Но в любом случае она предполагает ме-тауровень осмысления ситуации задействованным в ней субъектом И. Первым культурным прецедентом И. являются трикстерные мифы как элемент мифов о культурном герое. Если последний выступает средоточием сакральных сил созидания (участие в мироустройстве, победа над хтоническими чудовищами, добывание для людей цивилизационных благ), то трикстер (как правило, брат - как Эпиметей у Прометея - или, чаще, брат-близнец), будучи фактически изоморфным культурному герою по своему креативному потенциалу, мыслится как отрицательная персонификация (например, создает смерть и т.п.). В близнечном соотношении сакрального культурного героя и трикстера находит свое проявление рефлексивность И. как ее атрибутивная характеристика; характерная для И. конгруэнтность серьезности и насмешки проявляется в мифе как одновременно сакральная и профанная природа трикстера, который может быть и бывает одновременно и демоничным, и комичным, проявляя себя то как воплощение мирового зла, то как озорник с плутовскими наклонностями. В ставшем виде И. конституируется в античной культуре в качестве сознательного риторического приема, заключающегося в том, чтобы "говорить нечто, делая вид, что не говоришь этого, т.е. называть вещи противоположными именами" (псевдоаристотелевская "Риторика к Александру"), что задает в исторической перспективе традицию И. как жанра (Лукиан, Эразм Роттердамский, Дж. Свифт и др.). Собственно философское понимание И. практически культивируется Сократом в его парадоксальной фигуре имитации незнания ради достижения знания, рефлексивно осмысливается Платоном, выступая как методологический прием познания истины посредством движения сквозь выявляемую противоречивость понятий и фундируя собой традицию понятийной диалектики вплоть до 19 в. Параллельно этой традиции в культуре оформляется понимание И. как универсального принципа мышления и творчества (немецкий романтизм и, прежде всего, Шлегель, А. Мюллер, К.-В.-Ф. Зольгер). "Романтическая И." как последовательное снятие в творчестве ограничений и имманентных границ духа выступает вместе с тем и выражением сути бытия. Именно И. позволяет человеку обрести утраченную универсальность и вернуть ее бытию посредством снятия условных типовых разграничений критического и поэтического, античного и современного и т.п.: "в И. все должно быть шуткой и все должно быть всерьез, все простодушно откровенным и все глубоко притворным" (Шлегель). Этой позиции исторически противостоит ортодоксальная (по отношению к "сократической И.") позиция Гегеля, выступившего с резкой критикой романтизма как центрирующего И. сугубо в сфере искусства - вне аппликации отношения И. на онтологию, ибо, по оценке Гегеля, "романтическая И." оборачивается "концентрацией "Я" в себе, для которой распались все узы и которая может жить лишь в блаженном наслаждении собой". В неоромантическом символизме И. выступает приемом деструкции иллюзии совпадения объекта с идеалом. Аналогично, Кьеркегор в своей докторской диссертации "О понятии И." определяет сущность сократической И. как отрицание наличного порядка вещей на основании его несоответствия идеям. Экстраполяция такого понимания И. на самооценку искусства фундирует позицию Ортеги-и-Гассета, объясняющего тот факт, что искусство в условиях 20 в. "продолжает быть искусством", его самоиронией, в рамках которой "самоотрицание чудотворным образом приносит... сохранение и триумф". В снятом виде эта парадигма лежит в основании кубистского отрицания объекта как визуально данного - в пользу самой идеи этого объекта как идеального (в оценочном смысле). Центральный статус феномен И. обретает в философии постмодерна, фундированного идеей невозможности ни первозданности в онтологическом, ни оригинальности в творческом смыслах: все уже было и в плане имевшей место событийности (ничто не ново под луной), и в плане рефлексивно-спекулятивном ("Песни спеты, перепеты - // Сердце бедное молчи: //Все отысканы ответы, //Все подделаны ключи..." у Вл. Полякова) и даже в плане программно-методологическом (модернизм испробовал все известные и смоделировал все мыслимые художественные стратегии). Итак, все было, обо всем сказано и даже более того - сказано всеми возможными способами. Б. О&Догерти даже характеризует постмодерн немецкой идиомой Katzenjammer: "кошачья жалоба" как утренний синдром похмелья. Однако, позитивный потенциал постмодерна как раз и заключается в конструировании им способа бытия в условиях культурно-символической вторичности означивания: "ответ постмодернизма модернизму состоит в признании прошлого: раз его нельзя разрушить, ведь тогда мы доходим до полного молчания, его нужно пересмотреть - иронично, без наивности" (Эко). Глубокая серьезность модернизма, сделавшего своим знаменем требование "надо называть вещи своими именами" (Л. Арагон) сменяется в постмодерне ренессансом античного лозунга И. - "называть вещи противоположными именами" (псевдоаристотелевская "Риторика к Александру"). Эко сравнивает культурную ситуацию постмодерна с ситуацией объяснения в любви утонченного интеллектуала просвещенной даме: "он знает, что не может сказать: "Я безумно тебя люблю", потому что он знает, что она знает (и она знает, что он знает), что это уже написал Лиала. И все же выход есть. Он может сказать: "Как сказал бы Лиала, я безумно тебя люблю". Вот так, обойдя ложную невинность и четко сказав, что невинного разговора уже больше не получится, он в то же время сказал даме все, что хотел, что любит ее и что любит во времена утраченной невинности. Если дама поддержит игру, она поймет это как признание в любви... Оба принимают вызов прошлого, уже кем-то сказанного, чего уже нельзя уничтожить. Оба будут сознательно и с удовольствием играть в иронию. Но оба смогут еще раз поговорить о любви" (Эко). Символом постмодернистской И. (как и культурной парадигмы постмодерна в целом) являются кавычки, задающие многослойную глубину прочтения текста, реально существующего как феномен интертекстуальности ("нет текста, кроме интертекста" по Ш. Гривелю): ставятся кавычки реально или подразумеваются автором, узнает или не узнает читатель цитируемый источник, насколько поймет он И. автора и как выстроит свое ироничное отношение к тексту, - все это задает в постмодерне безграничную свободу языковых игр в поле культурных смыслов (см. Языковые игры). - Место оригинального произведения занимает конструкция - коллаж как способ текстовой организации: "текст может быть собой только в своих несходствах", и пространство текста "сплошь соткано из цитат, отсылок, отзвуков; все это языки культуры..., старые и новые, которые проходят сквозь текст и создают мощную стереофонию" (Барт). Способом бытия стереофонической интертекстуальности текста выступает в постмодерне специальная жанровая форма - пастиш (итал. pasticcio - стилизованная опера-попурри) как принципиально эклектическая организация значимых фрагментов, образующая принципиально аструктурное (см. Ризома) и незначимое, но открытое для "означивания" (Кристева) целое. Важнейшим элементом построения пастиш является И., проявляющаяся в многоуровневости глубины символического кодирования текста: "метарассказ" у Ф. Джеймисона, "двойное кодирование" у Ч. Дженкса, "И., метаречевая игра, пересказ в квадрате" - Эко (см. Нарратив, Автокоммуникация). Однако подлинная глубина постмодернистской И. открывается на уровне ее самоиронии: пародист "пародирует сам себя в акте пародии" (И. Хассан). Фактически эквивалентный И. смысл имеет в этом плане процедура трансгрессии как "выхода за пределы", игры знаками социальности вне социальности у Бланшо. Вместе с тем, тотальность И. (как тотальность семиотизма) позволяет культуре постмодерна - пусть эфемерным пунктиром - наметить вектор неироничного и внезнакового выхода к себе самому и к объекту как таковому, ибо сквозь "смерть субъекта" (Барт) и "украденный объект" (Ван ден Хевель), растворяющие субъекта в ироничных ликах масок и феерически рассыпающие объект на веер культурно-интерпретационных матриц восприятия (см. Интерпретация), - как Феникс сквозь собственный пепел, прокладывает себе дорогу подлинная подлинность и одного, и другого. (Собственно, уже в рамках романтизма И. была понята как "форма указания на бесконечность": только тот, по Шлегелю, может быть ироничен, в ком "возросло и созрело мироздание"). Идея "изнашивания маски" (Ф. Джеймисон) может быть отнесена и к самой стилистике пастиш, конституируя самотождественность субъекта не как тождественность определенной маске, равную, в сущности, спрятанности за ней, а как стоящую за множеством масок самость, интегрирующую это множество воедино и открывающуюся в нем как отличном от других. Аналогично, идея Эко о возможности сквозь арабеск культурных значений, утративших в своем плюрализме изначальную сакральность несомненной единственности и претензии на репрезентацию сущности, увидеть объект как таковой - "ню" сквозь ворох костюмных идентификаций. Условием возможности такой перспективы является свобода как свобода интерпретации и наррации (см. Нарратив). Однако, именно И. является основой свободы как отказа от диктата "метанарраций" (Лиотар). В либеральном иро-низме Рорти, восходящем к тем же истокам, что и критическая традиция Франкфуртской школы, И. понимается в широком социокультурном контексте, выступая программой "переописания либерализма как надежды", что культура в целом может быть "поэтизирована" больше, чем в просвещенческой надежде, что она может быть "рационализирована" или "сциентизирована". Игра, являясь механизмом осуществления И., выступает как та форма отношения к миру, которая позволяет, по Рорти, избежать абсолютизации одной из версий возможного опыта и задает реальное пространство свободы. Подлинным "иронистом" выступает для Рорти тот, кто осознает относительность своего языка и своего дискурса и потому открыт для коммуникации в другом языке и взаимодействии с другим дискурсом, что только и дает социуму надежду на преодоление жестокости и прорыва к подлинной свободе.
М.А. Можейко

Источник: Новейший философский словарь

ИРОНИЯ
греч. ????????, букв. – притворство) – категория философии и эстетики, обозначающая высказывание или образ иск-ва, обладающие скрытым смыслом, обратным тому, к-рый непосредственно высказывается или выражается. В отличие от сатиры, к-рая не скрывает своего критич. отношения к объекту, И. является видом скрытой насмешки. В ней отрицание происходит в подчеркнуто-утвердит. форме. И. состоит в том, что кто-либо соглашается, доказывает, утверждает за явлением право на существование, но в этом утверждении и выражается отрицат. отношение к объекту. Обладая смыслом, обратным тому, к-рый непосредственно высказывается, И. предполагает творч. активность воспринимающего ее мышления, что было отмечено Фейербахом в кн. "Лекции о сущности религии". Эту мысль Фейербаха с одобрением выписывает Ленин: "...Остроумная манера писать состоит, между прочим, в том, что она предполагает ум также и в читателе, что она высказывает не все, что она предоставляет читателю самому себе сказать об отношениях, условиях и ограничениях, при которых данное положение только и имеет значение и может быть мыслимо" (Соч., т. 38, с. 71). Впервые термин "И." появляется в греч. лит-ре в 5 в. до н. з. В комедиях Аристофана И. употребляется в отрицат. смысле, обозначая "обман", "насмешку", "хитрость" и т.д. В "Осах" (174) Кленослав поступает "ловко" (eironicos), продавая осла, в "Облаках" (448) Стрепсиад называет ироником (eiron) лжеца. Более глубокий смысл И. получает у Платона. По Платону, И. означает не просто обман, но то, что, внешне напоминая обман, по сути дела является глубоким знанием. В диалогах Платона Сократ широко пользуется И. как средством полемики и доказательства истины. Используя И., Сократ принижает свое знание, делает вид, что не имеет никакого представления о предмете спора, поддакивает противнику, а затем, задавая "наивные" вопросы, приводит собеседника к сознанию своего заблуждения. Платон характеризует сократовскую И. как самоунижение человека, к-рый знает, что он не достоин унижения. Ирония Платона – насмешка, скрывающая под видом самоунижения глубокое интеллектуальное и нравств. содержание. Дальнейшее развитие понятия И. содержится у Аристотеля, к-рый рассматривает И. как притворство, означающее прямую противоположность хвастовству. По Аристотелю, притворство в сторону большего есть хвастовство, в сторону меньшего – И., в середине между ними находится истина. Аристотель говорит, что иронист противоположен хвастуну в том отношении, что он приписывает себе меньше фактически наличного, что он свое знание не высказывает, но скрывает. Он высоко оценивает этич. значение И., считая ее одной из самых гл. добродетелей, "величием души", свидетельством бескорыстия и благородства человеч. личности. Послеаристотелевское понимание И. утрачивает свою глубину. И. определяется то как нерешительность и скрытность (Теофраст, "Характеры"), то как хвастовство и высокомерие (Аристон, "Об ослаблении высокомерия"), то как аллегорич. прием ораторской речи (Квинтилиан, "Риторические наставления", IX, 2). В иск-ве И. появляется в переходные историч. периоды. Ирония Лукиана, являясь формой разложения, самокритики антич. мифологии, отражала падение антич. идеалов. Иск-во средневековья богато сатирич. мотивами, однако они носят поучит. характер и совершенно лишены И. Ср.-век. эстетика вообще выступила с критикой И., считая ее пустым, софистич. иск-вом, разрушающим веру в догматы и авторитеты. Так, Климент Александрийский считал, что цель ее – "возбудить удивление, довести слушателя до раскрытия рта и до онемения... Истина через нее нигде не преподается" ("Строматы", I, 8). В эпоху Возрождения вместе с ростом свободомыслия возникает плодотворная почва для расцвета художеств. практики и эстетич. теории И. Иск-во этого времени в бурлескной и буффонной форме пародирует антич. и ср.-век. идеалы (поэма "Орландино" Флоренго, "Энеида" Скаррона и др.). В трактатах этого времени ("О речи"Дж. Понтано, "Придворный" Б. Кастильоне) И. рассматривается исключительно как риторич. прием, как оборот речи, помогающий избежать "личностей" и подвергнуть к.-л. осмеянию в форме скрытого намека. Эта традиция, рассматривающая И. как своеобразный прием речи, сохраняется вплоть до 18 в. Вико в "Новой науке" определяет И. как троп, образованный ложью, "которая силою рефлексии надевает на себя маску истины" ("Основания новой науки...", Л., 1940, с. 149). Особое значение И. получает в эстетике нем. романтиков, к-рые придавали И. универсальное значение, рассматривая ее не только как прием иск-ва, но и как принцип мышления, философии и бытия. Понятие "романтич. И." получило развитие в теоре-тич. работах Ф. Шлегеля, под непосредств. влиянием философии Фихте. Подобно тому как в системе "наукоучения" Фихте развитие сознания состоит в бесконечном снятии и полагании "Я" и "не Я", романтич. И. заключается в отрицании духом своих собств., им самим поставленных, границ. Согласно принципу романтич. И., никакая художеств. форма не может быть адекватным выражением авторской фантазии, к-рая не выражает себя полностью, всегда оставаясь содержательнее всякого своего создания. И. означает, что творч. фантазия не теряется в материале, не сковывается определ. формами, а свободно парит над собств. созданиями. И. – там, где выражено превосходство выражаемого перед самим выражением. Будучи свободной по отношению к своему материалу, И. синтезирует противоположности, осуществляя единство серьезного и смешного, трагического и комического, поэзии и прозы, гениальности и критики; "В иронии все должно быть шуткой, и все должно быть всерьез, все простодушно-откровенным и все глубоко-притворным" (см. Ф. Шлегель, в сб. "Литературная теория немецкого романтизма", Л., 1934, с. 176). По мнению Шлегеля, И. снимает ограниченность отд. профессий, эпох и национальностей, делает человека универсальным, настраивая его "то на философский лад, то на филологический, критический или поэтический, исторический или риторический, античный или же современный..." (там же, с. 175). Однако этот синтез, осуществляемый на субъективной основе фихтевского "Я", является иллюзорным, целиком зависящим от произвола субъективного сознания. Характеризуя романтич. И., Гегель назвал ее "концентрацией "я" в себе, для которой распались все узы и которая может жить лишь в блаженном состоянии наслаждения собою" (Соч., т. 12, М., 1938, с. 70). Теория романтич. И. получает завершение в эстетике Зольгера, к-рый, подчеркивая диалектич. момент, содержащийся в этой категории, отождествил ее с моментом "отрицания отрицания" ("Vorlesung ?ber ?sthetik", Lpz., 1829, S. 241–49). Романтич. И., воплощенная в художеств. практике Л. Тика ("Мир наизнанку", "Кот в сапогах"), означает абс. произвол автора по отношению к создаваемым образам: сюжет становится предметом игры авторской фантазии, серьезный тон повествования нарушается алогизмами, иллюзия сценич. действия, разрушается появлением автора, реальность действия нарушается смещением планов реального и нереального и т.д. Особое значение И. имеет в поэзии Гейне, к-рый развил ту особенность романтич. И., когда высмеивается не только изображаемый объект, но и сам автор, его позиция по отношению к этому объекту. Ирония Гейне явилась способом избавления от чрезмерного лиризма и напыщенной сентиментальности, формой разложения "романтич." иллюзий автора и утверждения его критич. позиций по отношению к действительности. "У Гейне мечты бюргера намеренно были вознесены, чтобы затем так же намеренно низвергнуть их в действительность" (Энгельс Ф., см. Маркс К. и Энгельс Ф. об искусстве, т. 2, 1957, с. 154). В дальнейшем теория романтич. И. развивалась в неоромантич. эстетике символистов, где она понималась как прием, разоблачающий ничтожество явления, раскрывающий его несоответствие с идеалом (см. А. Блок, Балаганчик, Ирония, в кн.: Соч., 1946, с. 303–08 и 423–24). С резкой критикой романтич. И. выступил Гегель, к-рый указал на ее субъективизм и релятивизм (см. Соч., т. 12, с. 68–71). Говоря об "иронии истории", "хитрости мирового разума", он попытался вскрыть объективный характер И., содержащийся в развитии истории. В "Феноменологии духа", показывая диалектику развития познания от обыденных представлений к науч. понятиям, Гегель показал иронич. диалектику развития нравств. и науч. сознания. В бурж. идеалистич. эстетич. теориях 2-й пол. 19 в. И. теряет нравств. и филос. значение, к-рое придавалось ей в классич. эстетике. Иррационалистич. трактовка И. содержится уже у Кьеркегора в его докторской дисс. "О понятии иронии" (S. Kierkegaard, Der Begriff der Ironie, 1841, изд. 1929). Ницше открыто выступает с критикой антич. И., оценивая ее как "лживую хитрость" (см. Собр. соч., т. 1, М., 1912, с. 24). Совр. И., согласно Ницше, выражает пессимистич. отношение к действительности, якобы граничащее с цинизмом (см. тамже, т. 2, М., 1909, с. 156). У Фрейда И. сводится к технич. приему "изображения при помощи противоположности", к-рый позволяет "легко обходить трудности прямых выражений, как, напр., ругательств..." ("Остроумие и его отношение к бессознательному", М., 1925, с. 234). Большое значение категория И. имеет в марксистско-ленинской эстетике. Классики марксизма придавали этой категории широкий обществ. смысл, употребляя ее в применении к философии, художеств. творчеству и мировой истории. Молодой Маркс высоко оценивал сократовскую И., указывая на необходимость "понимать ее... в качестве "диалектической ловушки", при посредстве которой обыденный здравый смысл оказывается вынужденным выйти из всяческого своего окостенения и дойти... до имманентной ему самому истины...". В этом смысле И., по словам Маркса, является необходимой формой теоретич. мышления, философии. "...И Гераклит,... и даже Фалес, который учит, что все состоит из воды, – между тем, как всякий грек знал, что он не может прожить одной водой... – словом, всякий философ, отстаивающий имманентность против эмпирической личности, прибегает к иронии" (Маркс К. и Энгельс Ф., Из ранних произведений, 1956, с. 199). Подчеркивая критич. момент, содержащийся в И., Энгельс связывал эту категорию с объективным и революц. характером процесса историч. развития. "Что значат крохи нашего остроумия по сравнению с гигантским юмором, который прокладывает себе путь в историческом развитии!" (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., т. 29, 1946, с. 88). "Ирония истории", действующая "в нашу пользу", является, по Энгельсу, формой разрушения иллюзий людей о самих себе и характеризует действительный, объективный смысл историч. движений. "Люди, хвалившиеся тем, что с д е л а л и революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали, – что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории, той иронией, которой избегли не многие исторические деятели" (там же, т. 27, 1935, с. 462–63). Совр. бурж. эстетика рассматривает И. как характерную особенность совр. иск-ва. Так, исп. философ Ортега-и-Гасет в соч. "Дегуманизация искусства" доказывает, что совр. иск-во обречено на И. и иначе как без И. не может существовать. Только благодаря И., этой самоубийственной насмешке иск-ва над самим собой, "искусство продолжает быть искусством, его самоотрицание чудотворным образом приносит ему сохранение и триумф" ("The Dehumanization of Art", ?. ?., 1956, p. 44). В иронич. и скептич. отношении к действительности видит характер совр. иск-ва и нем. экзистенциалист Аллеман ("Ирония и поэзия" – Ironie und Dichtung, 1956). Напротив, современная прогрессивная эстетика дает гуманистическое истолкование И., связывает ее с проблемой правды. "Объективность, – пишет Т. Манн, характеризуя совр. т. н. эпическое иск-во, – это ирония, и дух эпического искусства – дух иронии" (Собр. соч., т. 10, М., 1961, с. 277). Сов. эстетика рассматривает И. как важнейшее средство эстетического воспитания, как способ отказа от романтич. напыщенности, экзальтации и способ утверждения реализма. И. является важнейшей категорией, отражающей существ. явления в развитии совр. реалистич. иск-ва. В творчестве В. Маяковского, С. Прокофьева, Б. Брехта, Т. Манна, Г. Грина и др. И. является таким способом отражения действительности, в к-ром отрицание отживших иллюзий, идеалов и воззрений сочетается с удержанием положительного, с утверждением реалистической позиции автора по отношению к действительности. Лит.: Галлэ ?., Ирония, "Новый журнал иностранной литературы, искусства и науки", 1898, т. 3, No 7, с. 64–70; Берковский Н., Эстетические позиции немецкого романтизма. [Вступ. ст. к сб.], в сб.: Литературная теория немецкого романтизма, Л., 1934; его же, Немецкий романтизм. [Вступ. ст. к сб.], в сб.: Немецкая романтическая повесть, M–Л., 1935; Максимов Д.. Об иронии и юморе у Маяковского. (К постановке вопроса), "Научн. бюлл. ЛГУ", 1947, No 18; Sсhas1еr М., Das Reich der Ironie in kulturgeschichtlicher und ?sthetischer Beziehung, В., 1879; Br?ggeman Fr., Die Ironie in Ticks William Lovell und seinen Vorl?ufern..., Lpz., [1909]; его же, Die Ironie als entwicklungsgeschichtliches Moment, Jena, 1909; Pulver M., Romantische Ironie und romantische Kom?die, [Freiburg], 1912; Ernst Fr., Die romantische Ironia, Z., 1915; Thomson J. А. К., Irony. An historical introduction, L., 1926; Heller J., Solgers Philosophie der ironischen Dialektik..., В., 1928; Lussky ?. ?., Tieck´s romantic irony with special emphasis upon the influence of Cervantes, Sterne and Goethe, Chapel Hill, 1932; Reiff P., Die ?sthetik der deutschen Fr?hromantik, Urbana, Illinois, 1946, S. 230–38: Alleman В., Ironie und Dichtung, Pfullingen, [1956]. Bibliogr., S. 221–30. В. Шестаков. Москва.

Источник: Философская Энциклопедия. В 5-х т.

Найдено научных статей по теме — 15

Читать PDF
92.13 кб

Романтическая ирония в философии

Биченко Станислав Григорьевич
В статье дан анализ философской концепции романтической иронии.
Читать PDF
528.90 кб

«Ирония истории» как аспект исторического бытия и метод исторического познания

Ельчанинов Валентин Александрович, Черданцева Инна Владимировна
В результате исследования «иронии истории» как элемента исторического бытия и метода исторического познания авторы приходят к выводу о том, что «ирония истории» может быть рассмотрена с онтологических и гносеологических позиций ка
Читать PDF
253.24 кб

Ирония и толерантность: уроки странствий Мендеса Пинто

Лаурсен Джон Кристиан
«Странствия» Фернана Мендеса Пинто рассматриваются автором с точки зрения «интерпретативной истории».
Читать PDF
93.19 кб

Ирония и эрос в пространстве образного поля

Скворцов Л. В.
Читать PDF
680.86 кб

Время, ирония, судьба

Малышев М.А.
Читать PDF
322.50 кб

ИРОНИЯ

Махлин Виталий Львович
Читать PDF
168.64 кб

К аналитике технологий заботы о себе: любовь, ирония и личный дневник

Пигров Константин Семенович
Задачей настоящей статьи является анализ заботы о себе в «технологическом плане» применительно к некоторым российским реалиям XXI в.
Читать PDF
230.96 кб

Ирония Фридриха Шлегеля как эстетико-философский проект

Епанчинцев Василий Валерьевич
Статья рассматривает иронию одного из теоретиков немецкого романтизма Фридриха Шлегеля как отдельный эстетико-философский проект.
Читать PDF
260.07 кб

Ирония как способ формирования толерантности

Черданцева Инна Владимировна
Статья посвящена изучению возможностей формирования толерантных форм человеческого бытия.
Читать PDF
65.06 кб

Ирония как предмет эстетического осмысления (история разработки понятия)

Кирюхин Юрий Алексеевич
Данная статья посвящена проблеме эволюции понятия «ирония» как предмета эстетического осмысления. В статье рассматриваются ключевые этапы становления и развития концепта в европейской эстетической традиции.
Читать PDF
415.48 кб

Ирония в сократическом методе: механизм и относительная ценность

Безгодов Д.Н.
В ходе мысленного эксперимента обоснована невозможность самоиронии, в результате получено аналитическое описание механизма иронии. Показана социокультурная обусловленность ее применения в философском методе Сократа.
Читать PDF
53.50 кб

Ирония в концепции неопрагматизма Ричарда Рорти

Гужа Екатерина Алексеевна
В статье исследуется понятие иронии в концепции неопрагматизма Ричарда Рорти, рассматривается генезис формирования новой трактовки иронии американским философом, даются основные характеристики рортовского иронического мировоззрени
Читать PDF
265.89 кб

К исследованию концепта времени восточноевропейского модерна: пафос и ирония

Пигров Константин Семёнович, Трофимова Елена Александровна
Статья посвящена актуальной проблеме историософского и аксиологического осмысления генезиса восточноевропейского Модерна в соотнесённости с «Серебряным веком» русской культуры, а также философско-культурологической аналитике феном
Читать PDF
299.98 кб

Мировое общество риска в политической философии Ульриха Бека: логика и ирония

Ломако Ольга Михайловна
Статья посвящена анализу мирового общества риска в социальной философии Ульриха Бека.
Читать PDF
0.00 байт

Специфика иронии как способа конструирования возможных миров и смыслов

Черданцева Инна Владимировна
Статья посвящена изучению конструктивного характера познавательной деятельности человека.

Похожие термины:

  • ИРОНИЯ в философии

    (греч. ???o???? — притворство, отговорка) — намеренная манера говорить, когда говорящий предстает незнающим, хотя в действительности он знает или говорит нечто обратное тому, что он в действительност
  • ИРОНИЯ в литературоведении и лингвистике

    В совр. лингвистике И. рассматривается как стилист. фигура и как коммуникационное явление. Содержательная двуплановость, иносказательность определила рассмотрение И. в сопряжении с метафорой, к-р
  • СЛУЧАЙНОСТЬ, ИРОНИЯ И СОЛИДАРНОСТЬ

    Contingency, Irony and Solidarity". Cambridge, Mass., 1989) - работа Рорти, представляющая собой попытку философского осмысления проблемы соотношения личного и общественного модусов человеческого бытия. Решение этой проб
  • ИРОНИЯ ИСТОРИИ

    термин философии истории, фиксирующий феномен радикального несовпадения целей человеческих усилий в социальной сфере и полученного результата. В качестве философской категории с эксплицитным с
  • ИРОНИЯ БЫТИЙНАЯ

    (irony of being, existential irony). Ирония, присущая самому бытию и его фундаментальным структурам, таким как желание, время, история. Обычно ирония представляется игрой скрытого и явного значения, плодом рефлек