ЖИЗНЬ КАК ТЕЗАУРУС

(life as thesaurus; греч. thesauros, сокровищница; в современном значении – всеобъемлющее собрание слов, понятий). Тезаурусный подход к индивидуальной жизни, которая раскрывается не в повествовании о ней, а в энциклопедической соотнесенности всех ее биографических элементов (*биограмм). Тезаурусный подход отличается от нарративной психологии Джерома Брунера и его школы. Если нарратив – это рассказ о жизни во временной последовательности ее событий, то тезаурус – это континуум всех событий жизни, одновременно предстоящих сознанию и развернутых в виде всеобъемлющего «каталога» людей, мест, поступков, чувств и мыслей – во всем объеме памятного бытия. Этот тезаурус включает имена и образы людей, соучастников человеческой жизни; вещи, составляющие его материальное окружение; те страны и города, где он бывал; те книги, которые он читал; те эмоциональные состояния, которые он переживал; значимые для него понятия и идеи…
Термин «тезаурус», как и «нарратив», приходит из лингвистики, и оба артикулируют жизнь как лингво-культурную конструкцию, как способ ее описания в рамках определенного языка. Такой психологический подход лингвоцентричен. Но если нарратив описывает историю жизни, то тезаурус – ее картину и систему. В линвистике «тезаурус» – это идеографический словарь, где представлены смысловые отношения между всеми лексическими единицами данного языка. Даже на уровне повседневного разговора мы порой общаемся тезаурусно, не столько рассказывая о чем-то, сколько перечисляя и сопоставляя элементы опыта, набрасывая сетку различительных категорий на пространство своей и чужой жизни. «Я болею за такую-то команду. А ты?» «У тебя какой любимый писатель? А у меня…» При всей своей обычности такой разговор есть, в сущности, диалог тезаурусов, как и детское: «У меня в кармане гвоздь, а у вас?» В основе – желание сопоставлять картины мира, причем выделяются общие рубрики, по которым проводится сравнение. «У меня… а у вас?» Это поиск «языка жизни», который значим для обоих собеседников.
Многие люди не умеют рассказывать истории и тем не менее расположены к саморефлексии и глубокому миросозерцательному разговору. А поскольку жизнь, согласно современной лингвоцентрической психологии, и есть способ ее описания, то сама жизнь этих людей, способ их существования, их ценностные ориентиры располагаются в пространстве тезауруса, а не во времени нарратива. Для них жизнь – постепенно растущая сумма *биограмм – ключевых слов, понятий, образов прошедшего, но также и настоящего и будущего.
Для тезаурусной личности (склонной мыслить свою жизнь как тезаурус, а не нарратив) нет существенной разницы в порядке событий: любое из них воспринимается как приобретение или углубление еще одной грани опыта, как расширение тезауруса, прибавление к нему новой биограммы, что позволяет осознать судьбоносность, жизнецельную значимость каждого события. Тезаурусная личность скорее проживает свою жизнь из конца в начало, чем из начала в конец; она воспринимает все последующие события как прояснение смысла, концептуальное обобщение предыдущих событий. Здесь более значима *судьба, а не жизнь, то есть обратный распорядок смыслов, когда каждое прошлое событие находит себе место в целостной, надвременной системе личного мира.
Среди великих литературных образцов тезаурусного самопознания – «Опыты» М. Монтеня. Порой обращают внимание на жанровое своеобразие отдельных «опытов», а не того целого, которое они образуют, а именно монтеневский автотезаурус (autothesaurus), своего рода лирическую энциклопедию. «О скорби», «О стойкости», «О дружбе», «О воспитании детей», «О запахах», «О возрасте», «О книгах» – это построенный Монтенем многогранник своей собственной жизни, отраженной в зеркалах общих понятий. Это способ рассказывать о себе не в хронологическом, а в тематическом, идеографическом порядке. «Содержание моей книги – я сам…» – предупреждает Монтень с самого начала в обращении к читателю и в заключительном опыте «Об опыте» подтверждает: «Тот предмет, который я изучаю больше всякого иного, – это я сам». Казалось бы, если хочешь рассказать о себе, почему бы не прибегнуть к последовательному повествованию? Монтень так отвечает на это: «Я не могу вести летопись своей жизни, опираясь на свершенные мною дела: судьба назначила мне деятельность слишком ничтожную; я занимаюсь ею, опираясь на вымыслы моего воображения» («О суетности»).
Другой знаменитый образец автотезауруса – «Ecce Homo» Ф. Ницше (1888), где итог его жизни подведен в форме маленькой энциклопедии основных идей, написанных книг и самодефиниций. «Почему я так мудр», «Почему я так умен», «Рождение трагедии», «Веселая наука», «Почему являюсь я роком» – таковы некоторые разделы этой «автоциклопедии», цель которой в предисловии определяется так: «Я считаю необходимым сказать, кто я». «Итак, я рассказываю себе свою жизнь». Но то, что следует дальше, есть отнюдь не рассказ, а попытка охватить тезаурусно свою жизнь и мысль, ее основные темы и произведения.
Еще один пример произведения в форме тезауруса – «Фрагменты речи влюбленного» Ролана Барта. В книге раскрыт самый интимный пласт жизненного опыта, но именно поэтому его нельзя пересказать в виде историй – только в виде статей словаря: «ожидание, удивление, скитание, аскеза, катастрофа, нежность, безответность»… За каждой их этих статей стоит неизвестное нам множество событий или лиц, но оно суммируется в *биограмме, фигуре действия или переживания, как концептуальной единице тезауруса. Это редкий пример не автобиографии, а именно автотезауруса, который перерастает в тезаурус любовного опыта всей европейской цивилизации, поскольку Барт конструирует тот язык, на котором можно одновременно описывать и страдания юного Вертера, и страдания искушенного Ролана. Распадись этот суммарный опыт на истории – исчезла бы его семантическая плотность, культурная насыщенность каждой фигуры, которая вбирает в себя множество микроисторий как из жизни самого Барта, так и из сюжетов мировой литературы. Автотезаурус как способ репрезентации жизненного опыта продуктивен в современной русской словесности (М. Эпштейн, С. Юрьенен. Энциклопедия юности. Нью-Йорк, 2009; И. Кабаков, М. Эпштейн. Каталог. Вологда, 2010).
Различие нарратива и тезауруса проявляется в дискурсивной организации целых профессиональных полей. Например, художественная словесность в целом тяготеет к нарративу, тогда как философия мыслит тезаурусно. Но при этом одни национальные литературные традиции могут вбирать в себя тезаурусные элементы больше, чем другие. Ранняя японская проза (Сэй-Сенагон, Кэнко-хоси), да и поэзия (хокку, танка) в значительной степени неповествовательна, «инвентарна»… Немецкоязычные писатели: Т. Манн, Г. Гессе, Р. Музиль – гораздо тезауруснее, чем их английские или русские современники.
Не только профессиональное, но и общественное сознание постепенно сдвигается от синтагматики к парадигматике языка культуры, о чем свидетельствует массовый читательский успех словарей и энциклопедий. Тезаурусность начинает обретать общественный престиж, чему в огромной степени способствует Интернет со своими поисковыми системами, каталогами и гипертекстами.
Можно предположить, что этот информационный сдвиг в сторону тезауруса будет дополнен и сдвигом личностного самосознания, новой ориентацией психо-биографического дискурса. Огромная часть человеческого опыта, как личного, так и социального, остается пока что неизвестной из-за преобладания нарративных приемов и неразработанности тезаурусных полей. Человек рассказывает о своей жизни, но не задумывается над языком своего рассказа, над теми понятиями, которые наиболее значимы для него. Один из важнейших вопросов: насколько тезаурусный подход может быть терапевтически продуктивным, в частности, в семейных консультациях, где составление тезауруса собственной жизни и его сопоставление с тезаурусом партнера может значительно углубить взаимопонимание? Достоинства такого подхода здесь особенно очевидны: ведь у каждого человека – своя история жизни, тогда как тезаурусные поля, смысловые классы событий и переживаний пересекаются у множества лиц, что облегчает их сопоставление. Тезаурусам разных людей, именно вследствие их «категориальной» общности, легче вступить в диалог друг с другом, чем нарративам, которые заранее не эксплицируют своей концептуальной модели и столь же прихотливо-индивидуальны по языку, как и описанные в них цепочки событий.
Если жизненный нарратив – это просто речь, код которой еще только подлежит реконструкции со стороны исследователя, то тезаурус – это речь, демонстрирующая свой собственный код, ту концептуальную модель, которая кладется автором в основу его самосознания. Тезаурусная личность выступает не только как автор речи, но и как автор (или по крайней мере компилятор, «лексикограф») того языка, на котором производится эта речь, то есть самоописание здесь восходит на более высокий рефлективный уровень. Тезаурусная личность берет на себя часть тех функций языкового самоописания, которую в отношении нарративной личности выполняет терапевт или исследователь. Первым и главным теоретиком себя, а значит, в какой-то степени и терапевтом себя, выступает сам автор тезаурусного текста, что придает последнему еще большую личностную напряженность и знаковую многослойность.
*Биограмма, Биософия, Виталистика, Возраст-фрактал, Микропсихология, Событие, Судьба, Фатумология
Жизнь как тезаурус // Московский психотерапевтический журнал. 2007. № 4. С. 47–56.