Старость

Старение – это износ живого организма, в ходе которого снижаются его способности (способность существовать, думать, действовать и т. д.), и организм приближается к смерти. Следовательно, старение – это процесс, и нетрудно заметить, что процесс скорее инволюционный, чем эволюционный, скорее деградация, чем прогресс, скорее отступление, чем движение вперед. Старость – состояние, возникающее как результат этого процесса; состояние, по определению незавидное (кому бы не хотелось остаться молодым?), но по сравнению со смертью все‑таки предпочтительное, во всяком случае, почти для каждого человека. Ведь смерть – ничто, а старость – все‑таки кое‑что.
Я не верю в преимущества старости, и уж тем более – в якобы присущие старости значимость и величие (вопреки Гюго). Да, и в старости можно двигаться вперед, и каждый из нас, если постарается, найдет в своем окружении подобные примеры, но одновременно вынужден будет признать, что эти примеры являют собой скорее исключение, чем правило. Но даже и тогда нетрудно заметить, что прогресс если и имеет место, то не благодаря старости, а вопреки ей, а часто и в жестокой борьбе со старостью. А как же опыт, спросите вы, как же зрелость ума, культурный багаж? Всем этим мы обязаны не столько старости, сколько жизни, которая продолжается несмотря ни на что; не столько своему износу, сколько умению ему сопротивляться; не столько преклонному возрасту, сколько предшествующим ему годам. Жизнь – это богатство. И время – богатство. А вот старость – уже не богатство, а сплошная нужда: времени становится совсем мало, жизнь понемногу уходит. Да, опыт 70‑летнего старика не сопоставим с опытом 20‑летнего юноши, это факт, для объяснения которого достаточно простой арифметики. Но этот опыт не имеет непосредственной связи со старостью. Если бы у нас была другая генетическая программа, мы могли бы достигать 70‑летия без всяких признаков старения, или, наоборот, старость могла бы настигать нас, как это происходит со многими видами животных, уже в 15 или 20 лет. Ставить знак равенства между старостью и возрастом значит совершать большую ошибку. Хотя на практике то и другое почти всегда находятся в неразрывной связи, на самом деле речь идет о двух совершенно разных реальностях. Известно, что существует довольно редкий вид патологии развития, при котором наблюдается резкое старение организма, так что к 30 годам человек уже выглядит глубоким стариком. В то же самое время есть 80‑летние люди, которые ведут себя бодрее, чем многие молодые, и сохраняют поразительную восприимчивость, – время над ними как будто не властно. Их и стариками‑то не назовешь, во всяком случае, ни за что не дашь им их лет. Однако эти счастливые исключения не отменяют, а лишь подтверждают общее правило, согласно которому после определенного возраста в человеческом организме начинается необратимая деградация. Ее иногда можно замедлить, но остановить нельзя. У большинства из нас физические и умственные способности в 40 лет уже не те, что в 20; в 60 – не те, что в 40, в 80 – не те, что в 60… Это что‑то вроде энтропии «от первого лица»: стоит миновать пик зрелости, как хаос и усталость системы организма неуклонно начинают стремиться к максимуму. Старение и есть эта тенденция, а старость – ее результат. Правда, это не помешало Канту написать «Критику способности суждения», когда ему перевалило за 60, а Гюго и в 80 оставаться все тем же гением, пышущим жизненной силой. Но сказать за это спасибо они должны были своему здоровью, а отнюдь не старости. И дело даже не в гениальности того и другого – просто им повезло. Монтень, проживший достаточно длинный для своего времени век и начавший писать довольно поздно, никогда не заблуждался относительно так называемых преимуществ старости:
«Я не выношу тех приступов раскаяния, которые находят на человека с возрастом. Тот, кто заявил в древности, что он бесконечно благодарен годам, ибо они избавили его от сладострастия, держался на этот счет совсем иных взглядов, чем я: никогда я не стану превозносить бессилие за все его мнимые благодеяния… И мне было бы досадно и стыдно, что убожество и печали моего заката имеют право предпочесть себя тем замечательным дням, когда я был здоров, жизнерадостен, полон сил, и что меня нужно ценить не такого, каким я был, но такого, каким я сделался, перестав быть собой… Старость налагает морщины не только на наши лица, но еще в большей мере на наши умы, и что‑то не видно душ – или они встречаются крайне редко, – которые, старясь, не отдавали бы плесенью и кислятиной. Все в человеке идет вместе с ним в гору и под гору» («Опыты», книга III, глава 2).
Он слишком любил жизнь и истину, чтобы сказать доброе слово о старости. И довольствовался тем, что кротко принял ее. Мне кажется, что в отношении старости на большее замахиваться не стоит. Смерть соберет все наши тетрадки, но отметок ставить не будет.