ВЕЛИЧИНА

а) Понятие «величина» нередко попадается у Платона среди его абстрактных эстетических характеристик. Этот термин применяется им ко всему сущему, как и термин «совершенство». «Приняв в себя существ смертных и бессмертных и исполнившись ими, этот космос как существо видимое, объемлющее собою видимых, как чувственный бог, — образа бога мыслимого, — стал существо величайшее и превосходнейшее, прекраснейшее и совершеннейшее, — вот это единое, единородное небо» (Tim., 92 с).
б) Но этот большой масштаб, этот момент грандиозности подчеркивается Платоном много раз и в отношении более конкретных предметов, характеризуемых как прекрасные и вместе с тем величественные или возвышенные. Платон говорит о великой и прекрасной надежде на то, что слова об освобождении души от тела истинны (Phaed., 70а); об ослаблении «удил в споре», чтобы слова оказывались «более величественными и более красивыми» (megaloprepesteroi cai eyschemonesteroi (Prot., 338a); о том, что Агафон «прекрасно и величественно изложил об Эросе (Gonv., 199 d). «Именно такова природа звезд, столь прекрасная на вид: их путь и хороводы прекраснее и величественнее (megaloprepestaten) всех хороводов; они для всех живых существ осуществляют надлежащее» (Epin., 982 е и далее; тут важно рассуждение о больших размерах звезд). Во всех этих текстах связь «величины» с «красотой» не вызывает никакого сомнения. Но, конечно, у Платона есть достаточно текстов, где говорится о величине, великости, большом масштабе и без отношения к красоте (так — о происхождении из «большого и знатного дома» (Prot., 31Gb), о том, что намеревающийся стать большим человеком не должен страдать себялюбием (Legg., V 732 а). О великости, конечно, говорится и в отношении богов, а также и их противников (андрогинов— (Gonv., 190Ьс)— Тантала, Сизифа, Тития—Gorg., 525de).
в) Платон, несомненно, сильно чувствует эстетический момент категории «величины». Трудно представить себе, чтобы этому термину он придавал значение, например, в логическом знании. Нельзя также уяснить действия отвлеченно-познавательного смысла величины и в вопросах морали. Но эстетическая значимость ее, по Платону, очевидна. Например: «идея добра есть величайшая наука» (R. Р., VI 505а), здесь же рассуждение об идее добра как солнца, т. е. добро мыслится чем-то светлым, ярким, сияющим. Если говорится о большом числе преступников в Аиде, то тут же идет речь о том, что они являются «зрелищем (theama) и уроком для грешников» (Gorg., 525 с). Однако «величину», конечно, нельзя рассматривать чисто физически. Под величиной понимается такая особенность предмета, которая делает его грандиозным, просторным, большим по масштабу, независимо от физических размеров тела. «Предметы бестелесные, поскольку они являются прекраснейшими и величайшими, ясно указываются только одним разумом (logoi), а не чем-нибудь другим» (Politic, 286 а).
г) Точно так же Платон эстетически (хотя в данном случае отрицательно) расценивает малость, мелкие размеры; малое у него почти всегда «мелюзга» и обозначает что-то безобразное и противное. Для него, например, «безобразный», «малорослый» и «слабосильный» от природы (Prot., 323 d) являются почти синонимами. Нужно считать такой низкий поступок, как обирание трупов на войне «женоподобным и малодушным», буквально «малым по мысли» (smicros dianoias), малодушно оставление трупов на поле сражения (R. Р., V 469 d).
В «нефилософской природе» таится «низость» (аnеleylheria). «Малодушие" (smicrologia) весьма враждебно душе, всегда желающей в целости и общности стремиться к художественному и человеческому» (R. Р., VI 486 а). У людей вкрадчивых «души маленькие и непрямые» (Theaet., 173a).
д) Наконец, «величину», или скорее, «великость», надо отличать от «возвышенного», хотя в общем граница между ними расплывается, а «мелкоту» надо отличать от «благопристойности и скромности». Эти понятия Платон относит к положительно-эстетическому (так, например, в Legg., VII 802 е). Кроме того, «малость» имеет у Платона положительный смысл и там, где он сравнивает законную человеческую малость в сравнении с величиной богов. «Боги пекутся о малом не менее, чем о выдающемся своею величиной» (Legg., X 900 с), тут — и целое доказательство этого (ср. Legg., X 901d): «Боги знают, видят и слышат все, и ничто не может от них укрыться из всего того, что воспринимаемо». «Ничто столько не подобно ему 1богу1, как то, когда кто из нас становится опять самым справедливым. Этим, поистине, определяется как сила человека, так и его ничтожество (oydenia) и бессилие (anandria)» (Theaet., 176 с).