(р. 1939, София) – структуралист, теоретик культуры. Окончил Софийский университет. С 1963 живет в Париже. Работал в Национальном центре научных исследований. В основе его теории символов – проблемы эстетики и поэтики, специфики творческого процесса и восприятия искусства. Его перу принадлежат труды, посвященные Дж. Боккаччо, Ж.Ж. Руссо, М.М. Бахтину, поэтике прозы и литературным жанрам, интерпретации знаков и значений в искусстве. Т. выдвигает гипотезу о том, что сосуществование различных теорий символов в истории культуры оказалось возможным благодаря принципу дополнительности, обеспечившему плюрализм интерпретаций художественного творчества. Он сопоставляет две стратегические линии интерпретации западной цивилизации – историческую, связанную с патристическими традициями толкования Библии в классической филологии, и теоретическую, нацеленную на анализ лингвистических структур. В своей теории Т. следует принятому в структурной лингвистике различению трех уровней символизации: лексического, смыслового и контекстуального. Он исходит из того, что в литературе косвенный смысл высказывания, символика речи всегда важнее прямого смысла. Различия между прямым и косвенным смыслом текста, выраженным и подразумеваемым на лексическом уровне, приводят к оппозиции между простым пониманием текста, связанным с прямым смыслом, и тем пониманием, которое рождается в результате символической интерпретации косвенного смысла в метафорах, аллюзиях, аллегориях, эвфемизмах, гиперболах, иронии. Т. критикует те направления в эстетике и лингвистике, которые игнорируют либо косвенный смысл в пользу прямого (семантика, семиотика), либо прямой – в пользу косвенного (Ф. Ницше и его последователи). Первая тенденция порождает эмпиризм, вторая – догматизм исследований: если все превращается в метафору, то она исчезает. В отличие от критикуемых Т. направлений, лингвистический символизм выявляет разницу между двумя уровнями смыслов.
Так, прямой смысл высказывания «Здесь холодно» заключается в констатации температуры воздуха, косвенный может выразить просьбу закрыть окно. Сравнивая лингвистический символизм с другими формами символизма (логикой, поэтикой, риторикой, герменевтикой), Т. подчеркивает его богатство и сложность. Исследуя второй уровень символизации – смысловой, он сосредоточивает внимание на иерархии смыслов, выражающихся в буквальной, двусмысленной и прозрачной речи. Ни на что не намекающая буквальная речь встречается, по его мнению, крайне редко. Впрочем, буквальной в строгом смысле Т. считает не речь, лишенную двойного смысла, но ту, где второй смысл подчинен первому; однако и здесь смысл с заднего плана может переместиться в центр, фраза всегда содержит какие-либо допущения и предположения. Характерным признаком двусмысленной речи является одноплановость многих смыслов. Здесь различаются семантическая двусмысленность, основанная на полисемии, и прагматическая, исходящая из аксиологического плюрализма высказывания. Двусмысленность не символична, так как все соединяющиеся в ней смыслы – прямые. Вместе с тем она может обрести символический эффект в зависимости от того, какой из смыслов воспринимается собеседником (на этом строятся многие анекдоты). Прозрачная речь аллегорична. Она характерна для басни, эвфемизмов, где буквальный смысл не имеет никакого значения. Гранича с «мертвыми метафорами», прозрачная речь колеблется между символизмом и полисемией. Третий уровень символизации – контекстуальный – связан с направленностью обращения. Его составляют высказанное и высказывание, ирония, интертекстуальность, экстра- и интратекстуальность, парадигматический и синтагматический контексты. Высказанное является содержанием, объектом обращения, высказывание – его субъектом; связи между ними могут быть сознательными и бессознательными, вольными и невольными. Ирония строится на замене смысла противоположным ему. В основе интертекстуальности лежат ассоциации с другими текстами. Они могут быть количественными («Дон Кихот» символизирует все рыцарские романы, «Госпожа Бовари» – романтизм) и качественными (пародия осуждает другой текст, ода имитирует или стилизует его). Экстратекстуальность выводит литературу на уровень универсальных проблем (Фауст символизирует судьбу человечества, Дон Жуан – любовь). Интратекстуальность означает, что узел интриги заключен в характере персонажей. Парадигматический и синтагматический контексты раскрывают природу косвенного смысла, способного накладываться на любой текст, как это происходит в религиозных и психоаналитических интерпретациях, при эзотерическом чтении в алхимии, астрологии. Проведенный анализ структуры символа приводит Т. к выводу о том, что потребность в его интерпретации связана с семантическими аномалиями, несовместимостью слов внутри фразы. В отличие от аллегорий, символы в романтизме, символизме, сюрреализме неисчерпаемы. Обобщая герменевтический опыт структурной лингвистики, Т. находит ее суть в операциональном методе интерпретации. Формы структуралистских операций над текстом заданы, внимание сосредоточено на восприятии интратекстуальных отношений, а не истории их производства. Однако теоретическая стратегия не вытеснила историческую патристически-риторическую линию развития культуры. Это оказалось возможным благодаря тому, что классическая филология разработала принципы анализа содержания текстов, чего лишен структуралистский метод. Финализм патристики, исходящий из наличия абсолютной истины, высшего духовного смысла и иерархии мира, нашел свое современное развитие в психоанализе. Именно взаимодополнительность содержательных принципов финализма и методов операционализма обеспечила сосуществование психоанализа и структурализма в современной культуре. Т. считает актуальной задачей эстетики не отсечение и подавление тех или иных течений мысли, но соединение их достоинств ради целостного анализа художественной культуры прошлого и настоящего. Вместе с тем он видит и возможные издержки такого подхода, потому что, по его мнению, современную цивилизацию отличают отказ от выбора и тенденция все понимать, ничего не предпринимая.
Соч.: Введение в фантастическую литературу. М., 1999; Теории символа. М., 1999; Дух Просвещения. М., 2010; Symbolisme et interprétation. P., 1973; Les genres du discours. P., 1978; La conquête de l’Amérique. La question de l’autre. P., 1982; Le croissement des cultures. P., 1986; Nous et les autres. La réflexion fran- çaise sur la diversité humaine. P., 1989; Les morales de l’histoire. P., 1991; La vie commune. Essai d’antropologie générale. P., 1996; Mémoire du mal, tentation du bien: Enquête sur le siècle. P., 2000. Лит.: Без ангелов мы обойтись можем, а вот без других людей – нет (Беседа Г.К. Косикова с Ц. Тодоровым) // Вопросы литературы. 2006. № 1. Н.Б. Маньковская
Тодоров Цветан
ТОДОРОВ Цветан
Источник: Философы Франции. Humanitas.-М. Гардарики 2008.-320 с.
Тодоров (Todorov ) Цветан
p. 1939) Известный французский структуралист. В центре его теории символов находятся проблемы эстетики и поэтики, специфики творческого процесса и восприятия искусства. Его перу принадлежат труды, посвященные Боккаччо, Руссо, Бахтину, поэтике прозы и литературным жанрам, интерпретации знаков и значений в искусстве. В книге «Символизм и интерпретация» (1978) Т. выдвигает гипотезу о том, что сосуществование различных теорий символов в истории культуры оказалось возможным благодаря принципу дополнительности, обеспечившему плюрализм интерпретаций художественного творчества. Он сопоставляет две стратегические линии интерпретации западной цивилизации — историческую, связанную с патриотическими традициями толкования Библии в классической филологии, и теоретическую, нацеленную на анализ лингвистических структур. В структурной лингвистике различаются три уровня символизации: лексический, смысловой и контекстуальный. Т. исходит из того, что в литературе косвенный смысл высказывания, символика речи всегда важнее прямого смысла. Источники различий между прямым и косвенным смыслом текста, выраженным и подразумеваемым на лексическом уровне, многообразны. Они имеют временной аспект (выраженное предшествует подразумеваемому), лингвистическую основу (прямой смысл основан на словах, косвенный — на звуке, фразе или произведении в целом), способ восприятия (выраженное воспринимается благодаря правилам грамматики, подразумеваемое — исходя из общего контекста). Результатом этих различий является оппозиция между простым пониманием текста, связанным с прямым смыслом, и тем особым шармом, который рождается в результате символической интерпретации его косвенного смысла в метафорах, аллюзиях, аллегориях, эвфемизмах, гиперболах, иронии. Косвенный смысл может быть центростремительным (внутренне присущим произведению) и центробежным, возникающим в результате включения произведения в более широкий контекст. Т. считает сравнение знака и символа принципиально неправомерным: это феномены разнопланового порядка, как солнце и растения. В сопоставлении же нуждаются символы и ассоциации. Ассоциации возникают не между означаемым и означающим, а между словами и фразами в результате соотношения, подчинения, детерминизма, обобщения, заключения. Ассоциация дискурсивна, в речи присутствуют оба ее объекта. Символ же упоминает лишь один из объектов, в результате чего воспринимающий понимает речь, но интерпретирует символ. Производство и восприятие символов — две стороны одного процесса, их нужно изучать симультанно: текст или речь становятся символическими, когда путем интерпретации мы выявляем их косвенный смысл. Тип речи тесно связан со способами ее интерпретации: эпическим, лирическим, драматическим, эпистолярным, научным, дидактическим, историческим и т.д. Обобщение этих способов Т. считает задачей частной теории, тогда как общей теорией является лингвистический символизм. Текстуальные признаки символа делятся на синтагматические (сравнение внутри современного контекста) и парадигматические (сравнение с коллективной памятью). Синтагматические признаки характеризуются нехватками (противоречиями) и излишествами (повторами, тавтологией). Парадигматические признаки ориентированы на «культурное правдоподобие» — сово-кулность норм и ценностей, уместных в данном обществе в определенный исторический момент его развития. Парадигматический и синтагматический контексты раскрывают природу косвенного смысла, способного накладываться на любой текст, как это происходит в религиозных и психоаналитических интерпретациях, при эзотерическом чтении в алхимии, астрологии. Идеи синтеза структуралистского и историко-содержательного подходов к литературе Т. развивает в своей книге «Жанры речи» (1978). Он предлагает рассматривать литературу как структурную и функциональную целостность. Ее функциональная сторона является элементом более широкой системы, социокультурного контекста. С ней будут связаны исследования соотношения подражания и вымысла в истории литературы. Структуралистский анализ сосредоточится на системе и форме произведения искусства, проблемах языка и поэтики. Структуралистское определение литературы как самодовлеющей языковой системы дополнится концепцией литературы как открытой системы, включающей в себя такие жанры как публицистика, политическая и юридическая литература, пословицы, загадки, считалки и т.д. В отличие от структуралистских конструкций постмодернизм в литературе ведет читателя от неизвестному к непознаваемому. Конструирование оказывается невозможным, как при шизофрении, происходит деконструкция чтения. Т. не ограничивается исследованием лингвистических и эстетических функций речи. Круг его интересов гораздо шире. Его волнуют проблемы исторической эволюции места и роли речевого акта в контексте культуры; этические, политические, социальные функции речи. В книге «Завоевание Америки. Проблема другого» (1982) Т. рассматривает историю открытия Америки X. Колумбом как модель человеческих отношений на стыке Средневековья и Нового времени, двух культур — европейской и индейской. Названия глав книги соответствуют этапам отношения к другому человеку, другой культуре: «открыть — завоевать — полюбить — узнать». Эту цепочку автор рассматривает как переплетение этических, эстетических, семиотических категорий, позволяющих адекватно интерпретировать знаки, раскрывать символический смысл коммуникации, изучать герменевтический и риторический аспекты речи. Задаваясь вопросом о том, почему испанцам удалось победить индейцев, Т. выдвигает гипотезу, что это оказалось возможным благодаря коммуникативному превосходству европейцев и их системы знаков. Знаки у аборигенов как бы автоматически вытекают из мира, они не направлены на манипулирование другими людьми. Европейская же знаковая система нацелена на диалог с человеком, а не с миром. Вследствие этого испанцы превзошли индейцев в межличностной коммуникации, оказались активнее, благодаря чему, по мнению Т., и стали победителями. Но победа эта проблематична: завоевав мир, европейцы утратили возможность интегрироваться в него. Мечта о добром дикаре была иллюзорной: мертвый и ассимилированный абориген свидетельствовал о том, что победы чреваты поражениями. Пафос эстетики Т. — в призыве к пониманию других культур, их познанию, любви к ним. Место современной культуры — между логосом и мифом, наукой и искусством. Дополняя друг друга, они позволяют познать себя и других, сопротивляться тоталитарной власти, вытесняя ее с исторической сцены при помощи культуры. Полюбить, узнать и покорить других можно только путем диалога культур, признания их равенства на основе различия. Синтезу всего лучшего, что накоплено мировыми культурами Запада и Востока, Севера и Юга, способствует развитие искусством и эстетикой импровизационно-адаптационных возможностей человека. Осн. соч.: Symbolisme et interpretation. P., 1973; Les genres du discours. P., 1978; La conqu?te de lAmerique. La question de lautre. P., 1982; Nous et les autres. La reflexion fran?aise sur la diversite humaine. P., 1989; Les morales de lhistoire. P., 1991. H. M.