ТЕОМОРФИЗМ

(theomorphism; от греч. theos, бог + греч. morphe, форма, буквально «богоподобие»). Представление о том, что многие явления в природе и особенно в человеческом мире имеют скрытую форму Творца, выступают как его образ. Теоморфизм отличается от пантеизма (всебожия, отождествления Бога с мирозданием): Бог не во всем, а в каждом, в различии всех вещей. Каждая вещь единична лишь потому, что единствен сам Бог, и она богоподобна (теоморфна) именно в своей уникальности. Бог задает меру и признак единичности, отделяет, ограничивает и освящает отделенное (ивритское «кадиш», «святой», буквально значит «отдельный»). В этом плане теология занимается сингулярным как своим специфическим предметом: говорит обо всем бесконечном многообразии явлений в модусе их единственности, а значит, Богоподобия. О любви к каждой вещи, заключающей в себе образ Творца, говорит старец Зосима в «Братьях Карамазовых» Достоевского: «Любите всё создание Божие, и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите. … Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах».
Симона Вейль выделяет четыре формы «неявной любви к Богу»: 1) религиозные обряды, 2) красота мира, 3) любовь к ближнему, 4) дружба. Можно продлить этот ряд. Любовь ко всему живому в мире, включая растения (поскольку Бог тоже живой). Любовь ко всему страдающему и умирающему (поскольку Бог страдал и умер). Любовь ко всему великому, поскольку оно дает представление о величии Бога: к Вселенным, галактикам, космосу в целом (космофилия). Любовь ко всему малому, к песчинкам, травинкам, поскольку сам Бог умалялся и ставил в пример «малых сих» (микрофилия, microphilia). По сути, нет ни одного существа, ни единой вещи, которые не являли бы в том или ином отношении образ Бога и, значит, не могли бы быть предметом неявной любви к Богу. Бога можно любить через труд и через недеяние, через красоту и через уродство, через пищу и через голод – любое явление может восприниматься как знак Его присутствия, Его обращенности к человеку. Теоморфизм – искусство постижения Бога во всем, что не есть Он.
Как пример древнего теоморфизма можно привести мандалу, восточный изобразительный символ, религиозно-бессознательная структура которого исследована К. Юнгом. «В мандале мы не находим и следа Божества… Мы находим механизм вместо Бога. … Это звезда, солнце, цветок, равносторонний крест, драгоценный камень, наполненная водой или вином чаша, свивающаяся змея, человек, но никогда не Бог». А между тем, «мандалы суть экспрессии определенной установки, которую нельзя не назвать “религиозной”. Религия – это отношение к высшим и сильнейшим по воздействию ценностям, будь они позитивными или негативными» [197].
Теоморфизм выражается также в ряде художественных направлений ХХ века – авангардных и постмодерных. Кризис традиционного гуманизма, отказ от центральной роли авторского «я» и творческого субъективизма теоретически обоснованы в трудах Х. Ортеги-и-Гасета («Дегуманизация искусства», 1925) и Ж. – Ф. Лиотара («Состояние Постмодерна», 1979). В культуре постмодерна вырабатываются строгие формы незнания Бога – нечувствия, неведения, неэкстаза, непросветленности, неблагодати – столь же строгие, как позитивные формы богознания, богочувствия, богоозарения в эпоху Средневековья. Малейший намек на центр, на иерархию, на некое привилегированное место в культуре воспринимается как старомодность, риторика, досадный промах, нарушение правил приличия, проявление дурного вкуса. Но при этом точно указывается место отсутствия Бога, место Другого – бессознательного, языка, структуры, игры знаков. Поскольку Бог есть первый и последний Другой для человека, то своим отсутствием Он придает теоморфное качество всему, что человек воспринимает как чуждо-неподвластное в себе и своих созданиях: подсознание, грамматику, игру экономических сил, мир техники и т. д. В художественной практике это приводит, безотносительно к намерениям автора, к утверждению отчужденно-имперсональной, теоморфной образности, например в поэзии метареализма и концептуализма, где лирическое «я» вытесняется *лирическим «оно».