одно из следствий кризиса рационализма и его критики в культуре постмодерна. Сутью современной цивилизации, с которой кое-кто связывает даже «конец истории», является идея рациональности в двух своих основных ипостасях. Во-первых, «слово», которое «было вначале», которое «было у Бога» и которым «был Бог». То Слово, которое Логос в греческом оригинале «Евангелия от Иоанна». А Логос это не только слово, но и мысль, и разум, и правило, и закон. Иначе говоря, Слово как разумное содержание мира, доступное человеческому познанию в силу и в меру разумности самого этого познания. И во-вторых, это эффективное и целенаправленное действие, оказывающееся рациональным именно в силу достижения желаемого результата с оптимальными затратами средств.
Можно по разному идентифицировать эту цивилизацию - как фаустовскую, как прометеевскую, как Abendlandes и т.д., но факт налицо - ее содержанием является именно идея рациональности во всех ее проявлениях и коннотациях от разумности до эффективности, иначе говоря, - слова и дела.
Активизм и прагматизм давно уже ставились под сомнение за тенденцию самозванного преобразовательного насилия. И круг этих сомневающихся постоянно рос - от гуманитариев и пацифистов до защитников окружающей среды - и критика велась, прежде всего, с позиций самой рациональности. Постмодернистская критика Просвещения не является принципиально новой. Она имеет длительную традицию, особенно в рамках эстетики еще со времен романтизма. В постмодернизме эта критика приобретает более бескомпромиссный и апокалиптический характер: поскольку современность полностью выявила потенциал Просвещения, для постмодернистов весь жизненный мир оказывается подавленным рационализированной логикой, тем, что Ж.Деррида называет «логоцентризмом». [11]
Постмодернизм стремится предложить критику «великих нарративов» Просвещения, показывая, что понятие трансцендентного «метанарратива» есть не что иное, как удобная фикция, которая сводит всю доктрину Просвещения к своим собственным основаниям. Воля к истине, которая стимулировала мифологизацию этой фикции, есть завуалированная форма воли к власти, которая зажав нас в железные тиски рациональной эффективности, порождает различные формы насилия и подавления современной жизни. Дискурс Просвещения может быть рассмотрен как выражение форм желания в такой же мере, как и выражение требований Чистого Разума. Поэтому многие постмодернисты видят в Просвещении главный источник террора и беспорядка в современном мире. [14]
К концу ХХ-го столетия вызрело и приняло характер общего места сомнение в рациональности как таковой. И в постмодернизме был сделан следующий шаг - в направлении смены системообразующего центра современной культуры как перехода от Слова к Телу, от интеллектуальности и духовности к телесности, от вербальности к зрительному образу, от рациональности к «новой архаике», когда в центре ментальности и дискурса оказывается тело, плоть: «На место Слова встало Тело, культура перестала быть логоцентричной и оказалась телоцентричной». [1] «В постмодернистическом опыте, - замечает Л.Морева, - телесность и ментальность как бы меняются местами: тело становится внутренним, а ментальность - внешним планом «считываемого» содержания. [13]
Невербальный ratio, осязательность и эротизм, sexus и сексизм как источники и исходные метафоры философствования, переход в базовых познавательных чувствах от зрения и слуха к осязанию, тактильности, возрождение на этой основе интереса к донаучным и вненаучным формам осмысления действительности. Такой подход обладает несомненным колоссальным креативным потенциалом, дает мощный стимулирующий импульс интуиции, научному поиску, аргументации.
Инорациональность тела, своеобразный дискурс невыразимого открыли новые проблемные поля философского осмысления, недоступные или игнорировавшиеся ранее. Так в телоцентрической парадигме возникла возможность говорить о пределах онтологической разрешимости тела, феноменологии коммунальной телесности, анатомии покойной мысли, теле и греческом мифе, женском теле как предмете и способе философствования, [10] осязании мысли, [13] сознании живого тела, [2-3] философском осмыслении телесности ландшафта, [4] телесно-сексуальных сюжетах, аспектах, фактах биографий в художественном творчестве и политике, [9] политологии, [12] философии раны, крови и культуры, даже философии пощечины, [5] семантике плевка, каннибализме и фекализации культуры, [10] философии стулоотделения и мочеиспускания, анальной улыбке и урогенитальном плаче, [8] психосоматике пуканья [6] и т.п.
Произошедшие перемены в гуманитарной культуре ярко прослеживаются в современной отечественной литературе – сфере традиционно титульной для российской культуры. По словам одного из ведущих специалистов по истории русской словесности, «в 1970-80-х гг. литература – благодаря в высшей степени талантливым усилиям Пригова, Рубинштейна, Сорокина и некоторых других – скончалась. Сорокин продолжил ту традицию издевательства над литературой в литературе же, которую создали Рабле, Стерн, Достоевский, Андрей Белый, Селин. И все же самоотрицание литературы никогда не заходило так далеко, как у Сорокина. Потому что он боролся и борется не с одной лишь литературой, как его предшественники, но с любым продуктом воображения, т.е. с культурой во всем ее немалом историческом объеме». [7] При этом культуротворчеству уже не противопоставляется ничего: ни самоценность творчества или авторской индивидуальности, ни даже деконструкция. Пойти дальше В.Сорокина в теме самоистребления духа и плоти, в расчеловечивании человека, раскультуривании культуры трудно, если вообще возможно, - с этим согласится каждый читавший «Пир» или «Голубое сало». Можно только или адаптировать эту тематику для масскульта в духе В.Пелевина, или заниматься автокомментариями к автокомментариям с уходом в саморефлексию по поводу саморефлексии (П.Пепперштейн). Имеется еще вариант гипертекстуального письма в духе Н.Григорьевой.
К этому можно добавить общую телесно-визуалистскую ориентацию культуры конца века, выражающуюся в потребительстве (консьюмеризме), культе здоровья, сексуальной акцентуации, процветающей порноиндустрии, формировании и продвижении привлекательных имиджей в рекламе, политике, искусстве, даже религии и науке, роли новой образности в виртуальной реальности информационных технологий.
Как представляется, телоцентристская традиция и парадигма являются своеобразным следствием дуализма духа и тела (плоти) платонистской и неоплатонистской традиции в европейском и особенно в российском философствовании. Более того, можно говорить не только о платонистском дуализме, но и об очевидном гностицизме с его ориентацией на эзотерику и мистический духовный опыт. В гностической традиции неоплатонизма мир представал книгой для чтения и плоть воспринималась как нечто осмысленное, то, что можно читать, понимать и интерпретировать. Деконстсруктивистские дискурсивные практики современной гуманитаристики вполне укладываются в эту традицию.
Иначе говоря, постмодернистский телоцентризм оказывается не столько преодолением традиционной философии, сколько очередным проявлением платоновской метафизической традиции с ее дуализмом духа и тела, только если рационализм акцентировал внимание на интеллигибельности телесного, то постмодернизм - на телесности мысли.
Можно сколько угодно интересно, ярко и «со страшилками» говорить и писать об этом. Но следует все-таки помнить, что у истока современной цивилизации лежит встреча Иерусалима и Афин, синтез двух великих идей монотеизма и логоса. Мир един и человеку дана возможность с помощью рационального мышления познавать скрытые за внешними проявлениями закономерности этого мира. В основе всей современной культуры и цивилизации, как ни крути, но лежит именно рациональность. Именно она, треклятая и убогая рациональность, позволяет пользоваться плодами цивилизации, в том числе и создавая развесистые симулякры. В основе ЭВМ, как IBM PC, так и столь любимых постмодернистами Макинтошей, лежит убогая бинарная логика, причем не только в программном обеспечении, но и буквально «в металле», поскольку именно «ограниченные» законы логики моделируются в чипах, и либо сигнал проходит, либо нет, а третьего не дано. И именно эта убогая бинарная логика и создает возможности нового «нелинейного» письма.
Другой разговор, что рациональность и «бинарность» настолько глубоки и изощренны, что способны принять вид симулякра, новой телесности и прочей крутой квазирациональности. Призывы к новой архаике и заклинания логоцентризма в известной степени обусловлены общей впечатлительностью и научно-технической необразованностью большей части гуманитарной общественности. Как в свое время жившие в доселе понятном им мире племена, столкнувшись с европейской цивилизацией, воспринимали ружье как «огненную палку», так и нынешние «новые дикари» принимают имидж и рекламу за реальность, не зная кем, как и зачем она сделана. А Силиконовая Долина и Денвер могут позволить себе веселиться, глядя на деконструктивистское ломание игрушек, устройство которых уже не понять вполне взрослым дядям и тетям. И какая-нибудь очередная страшилка (терминатор, трансформер, тамагучи и т.п.) сделанная на потеху детям, даст гуманитариям пищу для очередного откровения и культурологического обобщения.
Имеются разные уровни осмысления действительности и, несомненно, обыденный опыт ближе гуманитарию. Поэтому то, что говорится постмодернизмом о кризисе логоцентристской культуры, имеет под собой веские основания. Это, собственно, и есть реальное поле игры постмодернизма. Здесь ему и карты в руки. Более того, не менее несомненно и наличие обратной связи - влияния новоархаических мифов и метафор на современную науку, технику и экономику. Единственно чего мне хотелось, так это обратить внимание на виртуальность постмодернистской метафизики и онтологии, на неизбывность логоцентризма цивилизации. Изгоняемый в дверь, он влетает в форточку и вылезает из подвала. Постмодернистский пафос относительно кризиса рационализма оказывается несколько дутым. Постмодернизм пугает, а не страшно. Телоцентризм не отменяет и не заменяет логоцентризм, а дополняет его и надстраивается над ним.
Более того, сам постмодернизм, и в том числе - телоцентризм, ни что иное как все та же игра слов, суть проявление того же логоцентризма, Слова, причем в самой что ни на есть многословной, перенасыщенной словесной игрой форме. Как ни вспомнить юмористический сюжет с пышнотелой юной блондинкой: «Профессор, я безумно люблю книги. В них так много букв!».
Как бы то ни было - постмодернистский телоцентризм опирается на весьма логоцентристскую метафизику: как онтологию, так и феноменологию. Более того, и это, пожалуй, самое главное и интересное, предполагает, пусть даже неявно, весьма специфическую метафизику нравственности.
1. Золотоносов М. Телоцентризм //Вечерний Петербург. 1996, с. 4.
2. Никитин В.Н. Психология телесного сознания. М., 1998;
3. Никитин В.Н. Энциклопедия тела. М., 2000;
4. Подорога В. Метафизика ландшафта. М., 1996.
5. Савчук В.А. Кровь и культура. СПб, 1996.
6. Слотердайк П. Критика цинического разума. М.-Екатеринбург, 2001. С.181.
7. Смирнов И. Дама с РС // Григорьева Н., Смирнов И. Sensus privates. СПб, 2001. С.88.
8. Смирнов И. Человек человеку философ. СПб, 1999.
9. Эткинд А.М.: Содом и Психея: Очерки интеллектуальной истории Серебряного века. М.,1996.
10. Язык и текст…С.26, 205-212;
11. Derrida J. Margins of Philosophy. Chicago, 1982.
12. Post-Theory, Games, and Discursive Resistance. The Bulgarian Case. N.Y., 1995.
13. Silentium. Философско-художественный альманах. Вып.3. СПб, 1996. С.523-534.
14. Waugh P. Practicing Postmodernism/ Reading Modernism. L., 1992. P.69.
------------
Тульчинский Г.Л. Слово и тело постмодернизма. От феноменологии невменяемости к метафизике свободы. // Вопросы философии. 1999, № 10, с.35-53;
Г.Л.Тульчинский