огонь, вода, земля, воздух - первоначала, которые использовались как в ранних философиях, так вплоть до философии постмодернизма. Осваивая мир, находящийся в состоянии противоборства, древний человек приходил к выводу, что раз мир продолжает существовать и не гибнет, следовательно, ему присуща некоторая первооснова. Такой первоосновой могли стать огонь, вода, земля или воздух, ибо они лишены определенной формы, запаха, вкуса, размеров и абсолютно однородны по своему составу Их можно ощутить, увидеть, услышать, но при этом нельзя сказать, каковы они, что собой представляют, и поэтому вполне подходят для выражения всеединства. Именно перечисленные качества позволили им запечатлеться в мифах всех культур, в которых они стали служить знаковоорганизованному космосу против беззнакового хаоса, а в дальнейшем послужить, с одной стороны, формой для передачи многосмыслового содержания священных текстов, а с другой - объектами философских спекуляций восточным и греческим первофилософам. Существуют различные способы интерпретации образов стихий от натуралистических и социальных до психоаналитических. Ввиду того, что огонь и воздух соотносятся с легким, духовным началом в противоположность земле и воде, их образы в истории философии постоянно воспроизводятся (по поводу воз-духа, см. "Дух"). Так, несводимость огня к классическим оппозициям сделала его образ пригодным даже для постмодернистского философствования. Натуралистическая интерпретация в земном огне усматривала стихию, родственную небесному пламени грозы: огонь, разведенный на домашнем очаге, точно так же прогоняет нечистую силу тьмы, как и молния разбивает темные тучи. Такое сходство их существенных признаков отразилось в индоевропейских языках. Одним из прозваний бога-громовника в "Ведах" было Агни - русское "огонь" - имя, в котором впоследствии стали видеть самостоятельное, отдельное от Индры божество огня. Способ добывания огня, к которому люди привыкли в своем быту, виделся и в небе: в глубочайшей древности создалось верование, что бог-громовник вращает, как бурю, свою молниеносную палицу в ступице колеса солнца или в дереве-туче и через то вызывает пламя грозы. Рядом с этим, из представления души горящим светочем, из связи весенних гроз с идеей оплодотворения и, наконец, из того употребления, какое проводило воображение между добыванием огня через трение и актом соития и между дождем и плотским семенем, возникли сказания о том, как первый человек был создан и низошел в этот мир в молнии и что им-то и принесен огонь с неба на землю. В первобытную эпоху отдельный род жил сообществом в несколько семей, связанных кровными узами родства и властью одного родоначальника. Очаг остался единый для всех, а приготовляемая на нем пища составляла общую трапезу. Во времена язычества огонь, разведенный под домашним кровом, почитался божеством, охраняющим обилие дома, мир и счастье всех членов рода; вокруг него созидалась семейная жизнь. От огня, возжигаемого на очаге, поклонение перенеслось на последний: оба эти понятия слились в одно представление родового пената. Очаг стал символом духовного и материального единства живущих при нем родичей. Огонь на домашнем очаге можно поддерживать только приношением ему разных сгораемых материалов; пожирая их, он живет, но тотчас погасает, как скоро они превратятся в пепел. Отсюда могла возникнуть идея жертвы огню. Поклонением очагу объясняется практика гостеприимства. С культом домашнего очага теснейшими узами связывалось поклонение душам усопших предков. По верованию, общему всем арийским народам, согласно натурмифологическим интерпретациям, души умерших представлялись существами стихийными - духами, шествующими в грозовых тучах. Идея душ усопших предков слилась в сознании людей со священной стихией домашнего очага и перенеслась на домового как его представителя. Душа человеческая в древних языческих преданиях представлялась в разнообразных видах, в т. ч. и в виде огня (хотя душа понималась и как существо воздушное, подобное дующему ветру; язык сблизил оба эти понятия, о чем наглядно свидетельствуют следующие слова, происходящие от одного корня: "душа", "дышать", "вздыхать", "дух", "дуть", "дунуть", "воздух"). Значение священного огня и домовладыки отождествилось с образом домового. Домовой является идеалом хозяина, как его понимает русский человек: он видит всякую мелочь, неустанно хлопочет и заботится, чтобы все было в порядке. В народных русских преданиях и в повседневной речи сохранилось мифическое существо Чур (от санскрит, cur - жечь; слову этому в русском языке соответствует "кур-ить"). Чур - это одно из древнейших названий, какое давалось домовому пенату, т. е. пылающему на очаге огню, хранителю родового достояния. Эквивалентом славянскому домовому в греческой традиции была Гестия - богиня очага. По пифагорейско-платоновской системе космоса Гестия как мировой очаг находится в центре всех планетных сфер, т. е. является центром всего существующего. Имя Гестии (?????) было положено в основание понятия "сущность". Философское понятие сущности в доплатоновской философии не употреблялось; термин этот имел отношение только к физической сущности человека и к его имуществу. Сам Платон понимал "сущность" с различными смысловыми оттенками: ср. например, в "Федоне" (84d), (65de), в "Федре" (233с). В "Кратиле" он дает истолкование имени богини Гестии, под которым понимают сущности вещей и произносят его как "усия" (?????), или как "гесия" (?????), или как "осия" (????). Исходя из последнего звучания имени, по Платону, есть основание называть Гестией сущность окружающих нас вещей. А с другой стороны, нечто причастное существованию называют глаголом "есть" (?????), и в таком случае богине правильно дано ее имя. А еще, сопоставив это имя с названием жертвоприношения (?????), можно считать, что именно это имели в виду люди, установившие такое имя, поскольку те, кто сущность всего называл этим именем - "эсия" (?????), прежде всех богов приносили жертвы Гестии. Те же, кто называют ее Осией, рассуждает Платон, почти по Гераклиту считают, что все сущее движется и ничто не остается на месте. А началом и первопричиной они считают толчок ("толкать" будет "отун" - ?????), и в таком случае этой богине подходит имя Осия. В "Тимее" Платон пишет, что тело вселенной сотворено богом из огня и земли. Согласно же Аристотелю, огонь не может являться единственной причиной вещей, поскольку для возникновения помимо материальной причины, к которой он относится, необходимы действующая, формальная и целевая причины. В сочинении "О душе" он пишет, что в растениях огонь и земля, имея противоположные направления, разошлись бы, если бы этому не препятствовала душа, являющаяся причиной роста и питания. Некоторые полагают, замечает Аристотель, что из всех тел или элементов только один огонь есть нечто питающееся и растущее. На самом же деле огонь есть некоторым образом сопутствующая причина, ибо возрастание огня идет до бесконечности, пока имеется горючее вещество, между тем для всех естественных образований есть предел и соотношение величин и роста. И это зависит от души, полагает Аристотель, а не от огня, скорее от выраженной в определении сущности, чем от материи. И все же пронизывающим греческую культуру являлся символ света, в котором все может быть познано. Сквозным символом христианской культуры являлся символ огня, выводящий вещи из тождества себе и в котором все претерпевает обновление и духовное преображение. Однако в средние века велика была тенденция связывать огонь с разного рода демоническими силами. В новое время открывается путь естественнонаучного толкования огня. Чтобы не оставлять необъяснимым ничего "сверхчувственного", Декарт останавливается и на особых световых явлениях - "знамениях" на небе, описания которых встречались в различных древних писаниях. Философ полагает, что это могут быть и искажения светил у горизонта под влиянием рефракции, и полярные сияния, известные в Европе с XVI в., и различные оптические явления. Вместе с тем толкование огня как объективного физического явления (через имеющиеся в воздухе "летучие тела", как у Декарта) продолжало оставаться мифологичным и натуралистичным. Психоанализ попытался преодолеть объективистское толкование огня. В "Психоанализе огня" Г. Башляр (заметим, что психоаналитическому анализу он подверг все стихии) отмечает, что представляется плодотворным применение психоанализа к очевидным данностям, имеющим более рациональный характер и потому вызывающим не столь сильный эмоциональный отклик, как познаваемые опытным путем вещества. Башляр справедливо пишет, что сущность огня скорее социальная, нежели природная. Рефлекс, заставляющий отдернуть палец от пламени свечи, не играет никакой роли для познающего сознания. В действительности же первичны социальные запреты. Естественный опыт вторичен, и доставляемое им материальное доказательство "неожиданно", а потому слишком неопределенно, чтобы стать основой объективного знания. Подтверждая социальный запрет, ожог, т. е. естественный фактор торможения, только повышает интеллектуальный авторитет отца в глазах ребенка. Значит, детский опыт познания огня имеет в своей основе взаимоналожение природного и социального, где социальное почти всегда доминирует. Поскольку торможение вызвано в первую очередь социальным запретом, отсюда следует, что проблема личного познания огня есть проблема "ловкого неповиновения". Башляр называет это "комплексом Прометея", под которым понимает совокупность побуждений, в силу которых мы стремимся сравняться в "знаниях" с нашими отцами, а затем превзойти их, достичь уровня учителей и превзойти его. Комплекс Прометея - это Эдипов комплекс умственной жизни. Возражая утилитаристской концепции происхождения разума, Башляр говорит о роли влияния огня на его развитие в процессе созерцания его человеком, когда он исполнен особой сосредоточенности. Сидя у огня, человек предается отдыху, но не засыпая, а погружаясь в мечтательность объективно особого рода. Стремление к избытку возбуждает дух сильнее, чем добывание необходимого. Человека создает желание, а не потребность. Созерцатель огня видит в нем образ изменения - стремительного и наглядного. Огню не свойственно абстрактное однообразие водного потока; он растет и меняется быстрее, чем птенец в гнезде среди кустов, за которым наблюдаешь изо дня в день, - и потому он вызывает жажду перемен, желание ускорить время, подвести всю жизнь к завершению, к пределу потустороннего. В таком воззрении на огонь слиты любовь к огню и его почитание инстинкт жизни и инстинкт смерти Башляр его обозначает как "комплекс Эмпедокла". Изучать можно лишь то, что прежде будило воображение. Наука основывается скорее на воображении, чем на опыте, и лишь многократное повторение эксперимента рассеивает туман мечты. Лейтмотивом рационалистической интерпретации получения огня является идея о том, что древние добыли его трением двух кусков сухого дерева. Но на самом деле в природе такое явление никогда не наблюдалось, но если бы и наблюдалось, то навело бы на мысль не о трении, а скорее об "ударе": никакие видимые признаки не указывают на то, что воспламенению дерева предшествовал такой долгий подготовительный процесс, как трение. С т. зр. психоанализа, во-первых, следует признать, что трение - это опыт явно сексуального характера. Во-вторых, занявшись систематизацией показаний специализированного психоанализа теплотворных ощущений, мы удостоверимся в том, что "объективная" попытка добыть огонь трением подсказана глубоко интимным опытом. Любовь была первой научной гипотезой объективного воспроизведения огня. Огонь значит Agnis, т. е. "подвижный", но первоначально свойством подвижности наделена была вызвавшая это явление чисто человеческая причина - рука, движением палочки в желобке имитирующая интимные ласки. Вся поэзия Новалиса, по мнению Башляра, навеяна интуитивным прозрением о первобытном огне. Это дает ему основание ввести понятие "комплекса Новалиса", который как бы синтезирует импульс к возгоранию от трения и потребность разделить пламя. Этот импульс словно возвращает нас к первозданной подлинности доисторического завоевания огня. Комплекс Новалиса характеризуется сознанием внутреннего тепла, всегда преобладающим над чисто визуальным познанием света. Тепло - это благо, некое достояние, которое нужно ревниво оберегать, дать одарить им лишь одно избранное существо, чтобы слиться с ним воедино. Свет играет и смеется на поверхности вещей, но только тепло обладает способностью "проникать" внутрь. Преодолевая бинарность и центрированность метафизического мышления, Ж. Деррида также прибегает к образу огня. Он вспоминает, как навязалась ему с властностью приговора фраза "И вот - зола", и приходит к выводу, что "фраза" автору не принадлежит, он сознает, что прочел ее перед тем, как написать. Фраза способна к самодвижению как в прошлое, к генеалогии своих вытесненных значений (через распад самодеконструкции, стирание, забвение), так и в будущее. Фраза не принадлежит поэту: "она говорит то, чем она будет, отдаваясь далее сама себе, вручаясь себе как свое собственное имя. фраза приходит разместить вместо всякого размещения лишь только место испепеления... Испепеленное уже ничто помимо золы, остатка, который обязуется больше не оставаться, это место ни для чего, себя зашифровало чистое место. Чистое слово. Оно призывает огонь. И вот - зола, вот кто занимает место, оставляя место, чтобы было слышно: ничто не будет иметь места, кроме места. Вот место и вот - зола уместна". Способ философствования Деррида не ставит своей целью прояснение истины - сокрытие и тайна делают ее ("истину-женщину") соблазнительной и желанной. Способ его философствования предстает цепью бесконечного замещения знаков, где метафоры огня и золы фундаментально непрозрачны. Огонь мысли выражается не только в бытии-присутствии, логосе и голосе, воле и разуме автора, но и в антитезе - в небытии, отсутствии, молчании, пустоте, золе. Пустота, согласно Деррида, исполнена значения, она молчаливо говорит. Начало истории, как и всякого творческого акта, Деррида связывает с вторжением огня Холокоста - апокалиптического дара откровения, требующего жертвоприношения. "Это исток истории, начало заката, заход солнца, переход к западной субъективности... Холокост как процесс дара запускает историю бытия, но ей не принадлежит". История западной культуры видится Деррида в виде совокупности конвенций, мыслительных фикций, призванных схватить первоначальный дар; связать полученную энергию. "...Эта рефлексия, отражение Холокоста запускает историю, рассудочную диалектику, спекулятивное. Спекулятивное есть рефлексия, отражение (speculum) Холокоста, пожар, отраженный и остуженный ледяным стеклом зеркала". Культурная, социальная и личная катастрофы структурируют коллективную память, в результате чего возникают культурные слои как толщи земной коры, пепла и золы, остывшей лавы, прикрывающие угасший огонь жертвоприношения. Культура, по Деррида, является инкубацией огня, дремлющего под золой, прахом, пеплом.
С. А. Азаренко