СОЛИДАРНОСТЬ

Злоупотребление этим словом, слишком широко используемым на протяжении многих лет, привело к тому, что его строгий смысл почти утрачен. Чаще всего под солидарностью понимают некую стыдливую (например, когда жертвуют средства в пользу одной из гуманитарных организаций), а иногда и вынужденную (солидарный налог на состояние) разновидность щедрости. Но почему мы должны стыдиться собственной щедрости, тем более что проявляем ее слишком редко? И каким образом принуждение может обернуться солидарностью?
Употребляя слово «солидарность» к месту и не к месту, наши политики и прекраснодушные мыслители совершенно выхолащивают его смысл. Наряду с терпимостью, она становится «политкорректной» добродетелью. Это не значит, что солидарность – это плохо. Это значит лишь, что пользоваться данным словом становится все труднее. Из понятия она превращается в лозунг. Из идеи – в идеал. Из инструмента – в заклинание. Складывается впечатление, что солидарность понемногу переходит в собственность митингов и газет. И это неправильно. Даже политкорректная путаница в словах политически опасна.
Лучше вернуться к точному значению слова, тому, которое связано с его этимологией. «Солидарный» происходит от латинского solidus, что значит «твердый». Части твердого тела солидарны в том смысле, что ни на одну из них нельзя воздействовать, одновременно не воздействуя и на все остальные. Возьмем, например, бильярдный шар. Удар по одной какой‑нибудь точке приводит в движение весь шар целиком. Другой пример – мотор. Две его детали жестко соединены (солидарны), если, приводя в движение одну, мы заставляем двигаться и вторую. Значит, солидарность не чувство и тем более не добродетель, а внутренняя связанность, взаимозависимость, причем объективная и лишенная какого бы то ни было нормативного оттенка. Овальный бильярдный шар, несомненно, менее удобен в игре, но это не мешает ему оставаться твердым телом.
В римском праве есть выражение in solido, означающее «полностью, в полном составе». Должники солидарны, если каждый из них несет ответственность за возврат всей заимствованной суммы (если остальные окажутся неплатежеспособными). Само собой разумеется, такая солидарность представляет собой гарантию для кредитора и риск для каждого из заемщиков. То же самое происходит с супружеской парой, владеющей совместным имуществом: каждый из супругов может разориться, если второй наделает долгов. И тот факт, что он ничего не знал об этих долгах или даже высказывался против займов, ничего не меняет. Следовательно, супругов объединяет финансовая солидарность – они оба несут ответственность за все, что может случиться с каждым из них, за все, что совершит каждый из них.
Но слово «солидарность» имеет более широкий смысл, выходящий за рамки юридического толкования. Два индивидуума объективно солидарны, если происходящее с одним неизбежно затрагивает и второго (например, если у них одни интересы) или если предпринимаемое одним вовлекает в деятельность и второго. На этом основано профсоюзное движение, в рамках которого каждый защищает собственные интересы, одновременно защищая интересы остальных членов профсоюза. На этом же основана идея коллективного страхования (даже капиталистические страховые компании базируют свою деятельность на взаимной готовности разделить риск). При плохом управлении компанией в убытке окажутся все акционеры, но и при самом лучшем управлении каждый акционер вправе пользоваться взносами всех остальных. Если у одного из них угнали автомобиль, остальные совместными усилиями оплатят его стоимость – вернее, уже оплатили, вступив в компанию.
В этом пункте особенно ясно видно различие между щедростью и солидарностью. Проявлять щедрость значит действовать в пользу человека, чьих интересов ты не разделяешь. Ты оказываешь ему добро, не получая взамен ничего, мало того, действуешь в ущерб себе, то есть служишь его интересам вопреки собственным. Допустим, вы подали десять франков нищему бомжу. У него стало на десять франков больше, у вас – на десять франков меньше. Это никакая не солидарность, это – щедрость. Стыдиться тут нечего, но и гордиться особенно нечем. В конце концов, ваши десять франков не помогут бомжу покончить с бездомным образом жизни. А много ли найдется людей, щедрых настолько, чтобы пустить его к себе жить или оплатить ему жилье?
Напротив, проявлять солидарность означает действовать в пользу человека, чьи интересы ты разделяешь. Защищая его интересы, ты защищаешь и свои; защищая свои, защищаешь и его интересы. Например, наемные рабочие или служащие устраивают забастовку, требуя увеличения заработной платы. Их требование распространяется на всех, но каждый из них знает, что борется он за себя. То же самое происходит, когда вы вступаете в профсоюз, подписываете страховой полис или платите налоги. Вы прекрасно знаете, что делаете это ради собственного же блага (хотя в отношении налогов необходима целая система контроля и санкций, которая должна помочь вам убедиться, что платить их действительно в ваших интересах). Это никакая не щедрость, это – солидарность. И здесь вам нечего стыдиться, но и гордиться опять‑таки нечем. Ведь действуете вы исходя из эгоистических соображений. И разве мало на свете негодяев, состоящих в профсоюзах, имеющих страховку и исправно выплачивающих налоги?
Щедрость по сущности своей бескорыстна. Никакая солидарность не может быть бескорыстной. Проявлять щедрость значит отказаться, хотя бы частично, от соблюдения собственных интересов. Проявлять солидарность значит защищать свои интересы вместе с другими людьми. Щедрость освобождает, хотя бы частично, от эгоизма. Солидарность – это совместный и умный эгоизм (гораздо глупее жить по принципу «каждый за себя» или «мы против них»). Щедрость есть нечто противоположное эгоизму. Солидарность – это скорее эффективная социализация эгоизма. Вот почему в нравственном отношении щедрость ценится гораздо выше. По той же самой причине в социальной, политической и экономической жизни солидарность гораздо важнее. Аббат Пьер вызывает в нас большее восхищение, чем подавляющая часть «средних» членов профсоюза, держателей страховых полисов и налогоплательщиков. Но в части защиты своих интересов мы гораздо больше рассчитываем на государство, профсоюзы и страховые компании, чем на святость и щедрость своих ближних. И, уточним, это нисколько не мешает аббату Пьеру страховать свою жизнь и имущество, участвовать в профсоюзе и платить налоги (хотя бы налог на добавленную стоимость, который платят все без исключения), так же, как не мешает застрахованному налогоплательщику и члену профсоюза иногда проявлять щедрость к ближним. Солидарность и щедрость вовсе не являются несовместимыми понятиями, но при этом остаются совершенно разными.
Если бы людям в случае болезни приходилось рассчитывать исключительно на щедрость других людей, миллионы больных умерли бы без всякого лечения. Поэтому появилось такое простое (в смысле морали) изобретение, как медицинская страховка, – изобретение куда более скромное, чем щедрость, и гораздо более эффективное. Обладание медицинской страховкой не делает нас менее эгоистичными. Но она позволяет нам получать в случае болезни хорошее лечение.
Ни один человек не делает страховых взносов, руководствуясь щедростью. Он делает это исходя из собственных интересов, даже если вынужден подчиняться правилам обязательного страхования. Но в солидарном обществе защита интересов каждого может быть эффективной только в условиях одновременной защиты интересов всех.
Никто не платит налоги, руководствуясь щедростью. Более чем странно выглядел бы профсоюз, члены которого вносили бы взносы из соображений щедрости. Но и система социального страхования, в том числе медицинского, и профсоюзы, и фискальная система сделали для справедливости и защиты слабых гораздо больше, чем все мы, вместе взятые, в редкие моменты приступов нашей щедрости.
При примате щедрости главенство принадлежит солидарности. Для отдельного индивидуума щедрость является нравственной добродетелью. Для группы индивидуумов солидарность является экономической, социальной и политической необходимостью. Субъективно первая ценится выше, но объективно она практически не имеет значения. Вторая в нравственном отношении не значит ничего, но объективно приносит гораздо больше пользы.
В этой точке расходятся мораль и политика. Мораль диктует нам примерно следующее: постольку, поскольку мы все эгоисты, постараемся вести себя чуть менее эгоистично. Политика, в свою очередь, призывает: постольку, поскольку мы все эгоисты, попытаемся действовать сообща и разумно, будем искать и находить объективное совпадение наших интересов, потому что это позволит нам как субъектам выступать заодно (в результате чего солидарность, прежде всего диктуемая необходимостью, может стать гражданской и политической добродетелью). Мораль превозносит щедрость. Политика подчеркивает необходимость солидарности и служит ей оправданием. Вот почему мы нуждаемся и в той и в другой, но в политике – больше. Что лучше – жить в обществе, состоящем из эгоистов, хотя не все из них эгоистичны в равной мере, или жить в обществе без государства, без системы социального страхования, без профсоюзов и страховых компаний? Ставить так вопрос все равно что спрашивать: что лучше, цивилизация или природное состояние, прогресс или варварство, солидарность или гражданская война?
Но вернемся к обездоленным, к нищим и бомжам. Некоторые из них стоят в метро и пытаются нам что‑нибудь продать. Допустим, вы что‑то у них покупаете. Что вы в этом случае проявляете – щедрость или солидарность? Это зависит от ваших мотивов, которые могут быть двойственными. Упрощая, скажем так: если вы действуете, исходя из собственных интересов, то речь идет о солидарности. Но в чем может заключаться ваш интерес? В том, что вы пытаетесь поставить себя на место этого бомжа? Тогда вы проявляете не столько солидарность, сколько сострадание. Или в том, что само существование подобного «бизнеса» позволяет вам надеяться, что, случись вам потерять работу, вы тоже сможете им заняться? Это, конечно, очень сомнительный аргумент, поскольку вряд ли сегодняшняя ваша покупка окажет такое уж заметное влияние на подпольную продажу в метро всякой ерунды. Более правдоподобно выглядит другое предположение: вы покупаете у бомжа ту или иную вещь, потому что вам кажется, что она вам пригодится. Следовательно, вашим мотивом служит личный интерес и вы действуете не из щедрости, а из солидарности. И наоборот: если купленная вещь немедленно отправляется в урну, потому что вы купили ее исключительно из сострадания к продавцу, чтобы оказать ему услугу, значит, вашим мотивом была щедрость, а не солидарность. Что лучше? С точки зрения нравственности – щедрость. Но проявленная вами щедрость не в состоянии решить действительных проблем нищего продавца. У него стало на несколько монет больше, у вас – на несколько монет меньше, но он все так же остается выброшенным из общества, а само общество остается все таким же несправедливым. Гораздо лучше, если бы он продавал действительно хорошие товары, которые охотно покупали бы миллионы людей, исходя из собственных интересов, то есть побуждаемые эгоистическими мотивами. С точки зрения нравственности их поступки заслуживали бы меньшего уважения, но в социальном смысле они принесли бы гораздо больше пользы нищему: он перестал бы быть подпольным нищим торговцем, а стал бы обыкновенным продавцом.
Вот это и есть самое удивительное. Когда я покупаю товары в магазине, ни я, ни продавец не действуем из щедрости, как, впрочем, и производители товаров, и владелец магазина. Мы преследуем каждый свой интерес, но находим его только в той мере, в какой наши интересы совпадают, во всяком случае частично (если бы это было не так, магазин бы закрылся). Это и есть рынок (Рынок). Как и всякий рынок, он функционирует на принципе эгоизма. Но его эффективное и долговременное функционирование возможно только при условии создания и поддержания объективного совпадения интересов (которое иногда может принимать субъективную форму). Двигателем рынка является эгоизм. Регулятором этого двигателя является солидарность.
Вы скажете, что это проповедь либерализма. Но почему надо бояться слова «либерализм»? В рыночном обществе товары лучше и качественнее, чем в нерыночном. Это общеизвестно. Если производитель и продавец одежды заинтересованы в том, чтобы эту одежду купили, они будут стараться повышать ее качество. Рынок в этой сфере действует намного эффективнее, чем планирование и любой контроль (нерыночная экономика почти неизбежно приводит к появлению черного рынка). Но было бы очевидной ошибкой полагать, что посредством рынка можно решить вообще все проблемы. Во‑первых, потому, что влияние рынка распространяется только на товарное производство (тогда как свобода, например, не является товаром, как не являются товарами справедливость, здоровье и человеческое достоинство). Во‑вторых, потому, что рынок сам по себе не способен обеспечить достаточную регуляцию собственного функционирования. Во что превратилась бы торговля без торгового права? И разве само это право может выступать товаром? Продажное право перестает быть правом. И как быть с тем, что вообще не продается? Возьмем, например, прессу. Целиком и полностью отдать СМИ на откуп рынку значило бы поставить под сомнение их независимость (перед лицом денежной власти), их качественный уровень, их разнообразие и плюрализм. Поэтому и была разработана система защиты прессы и системы субсидий прессе. Она ни в коем не случае не отменяет рыночных механизмов (у газеты, которую никто не читает, очень мало шансов выжить, и это очень хорошо), но она смягчает и ограничивает их влияние. Информация – тоже товар. Но свобода информации товаром не является. Можно купить газету. Нельзя купить свободу журналиста и читателя.
То же самое относится к здравоохранению, юриспруденции, образованию и даже, хоть и в меньшей степени, к питанию и жилью. Ни один из этих феноменов не может быть полностью свободен от рынка. И ни один не должен быть полностью отдан на откуп рынку (если только не отказаться сознательно от какой бы то ни было защиты слабых). Рынок создает солидарность, но он создает также неравенство и неуверенность в завтрашнем дне. Он создает маргиналов. Вот почему мы нуждаемся в государстве, в торговом праве, в социальных правах, в праве на свободу слова и т. д. По этой же причине мы нуждаемся в профсоюзах, ассоциациях, паритетных комиссиях по контролю и управлению и т. д. Рынок более эффективен, чем административно‑командная система. Но всеобщий закон (демократия) лучше, чем закон джунглей. Система социального обеспечения действует в обществе эффективнее, чем щедрость. Но и политически она более справедлива, чем деятельность частных страховых компаний. Именно в этом и состоит главное заблуждение ультралибералов. Рынок создает солидарность, но это не значит, что рынка достаточно для решения проблемы солидарности. А в этом – главное заблуждение сторонников коллективизма. Рынок сам по себе не может служить решением проблемы солидарности, но это не значит, что без рынка можно обойтись. Так что да здравствуют политика, профсоюзы и система социального страхования.