СЛОВА И ВЕЩИ

«СЛОВА И ВЕЩИ» («Les mots et les choses. Une archeologie des sciences humaines») — работа Мишеля Фуко, вышедшая в свет в 1966 г.; рус. пер. — 1977, 2-е издание — 1994. Главный вопрос этой работы: можно ли считать воспринимаемый нами мир проявлением сущности вещей, или, скорее, результатом действия особых механизмов, упорядочивающих наши восприятия? В «С. и в.» Фуко вычленяет эти уровни упорядочения, называя их эпистемами. Эпистема — это посредник между теоретическим и эмпирическим знанием, непосредственно не осознаваемая область «бытия порядка». В следующих за «С. и в.» работах Фуко — «Археология знания» (1969) и «Порядок дискурса» (1970) — ответ на поставленый выше вопрос иной: а именно, наш взгляд на мир формируют не эпистемические поля, а практики, связанные или не связанные с дискурсом. На их пересечении, как показано далее в «Надзоре и наказании» (1975) и в «Воле к знанию» (1976, первый том «Истории сексуальности»), образуются конфигурации «власти-знания», определяющие предметы и способы познания в тот или иной историко-культурный период.         В «С. и в.», заметим, слово «дискурс» пока еще употребляется в более привычном, традиционном смысле: «дискурсия, дискурсивность» — это здесь артикулированная логическая последовательность мысли, расчлененной структурами языка. Это не тот «дискурс» («Археология знания» и «Порядок дискурса»), который определяется тем, кто, что, когда и в каких условиях может или не может говорить. Сам переход к «анализу дискурса» был обусловлен не только собственной эволюцией Фуко, но и общим смещением интересов социологов, лингвистов, психоаналитиков второй половины 60-х гг. 20 в.         В «С. и в.» все эти концептуальные сдвиги еще не произошли, но уже кристаллизовались условия, которые сделал и их в дальнейшем неизбежными. «С. и в.» наиболее близки к структуралистской программе, хотя Фуко никогда не признавал себя структуралистом. Связующим звеном между миром и человеком выступают, по Фуко, различные типы языка, знаковых отношений, которые резко и непредсказуемо меняются от эпохи к эпохе. Так, в Средневековье и Возрождении эти отношения строились на тождестве слов и вещей в мире; в классическую эпоху (17—18 вв.) — на опосредованности слов и вещей мышлением, прозрачным и дискурсивным; в современную эпоху (с начала 19 в.) слова и вещи опосредуются тремя новыми инстанциями — жизнью, трудом и языком, не прозрачными для мышления и к нему не сводимыми.         При этом Фуко делает акцент на общности одновременно существующих форм знания; эволюция этих форм его не интересует. На основе этого предпочтения строятся три отдельные картины познания. Никакая связная история не приводит прямым путем от прежних форм знания (всеобщая история, анализ богатств, всеобщая грамматика) к современным (биология, экономия, филология). Вовсе не прогресс всеобщей грамматики и не развитие анализа богатств, подчеркивает Фуко, породили современный анализ языка или экономии: это разные способы построения предмета познания.         Из этой внешне неисторичной постановки вопроса о познании вытекает важный тезис — об историчности фигуры человека в западной культуре. Рассуждения о проблеме рас или, скажем, о теле и душе, вовсе не были, по Фуко, неко ей первоначальной формой современной проблемы человека. Человек появляется как существо конечное — вместе с жизнью, трудом, языком; причем разрастание многообразных функций языка и приобретение им весомой самодостаточности (о чем свидетельствует современная литература и связанные с ней формы философии) ограничивают поле значимости человека: он может исчезнуть из современной культуры «как лицо, начертанное на прибрежном песке».         В книге немало эмпирических натяжек при отнесении отдельных исторических персонажей или концепций к той или иной эпистеме; по-видимому, они неизбежны при построении любой всеобъемлющей концептуальной схемы. Вместе с тем Фуко удалось в связном виде представить умонастроение «исчезновения человека», которое выкристаллизовалось в 60-е гг. 20 в. во Франции, но имело в современной культуре более общий и весомый смысл, что и определило как исключительную популярность этой книги, так и ее яростную критику, в частности, со стороны представителей субъективистских (персоналистских, экзистенциалистских) философских концепций.         См. также Структурализм, Постструктурализм.         КС. Автономова