СИМУЛЯКР
СИМУЛЯКР
(лат. simulo – изображение, делать вид) – объект, форма, знак, артефакт, за которыми не стоит к.‑л. реальность; образ, лишённый сходства с предметом, но создающий эффект подобия; репрезентация ч.‑т., что на самом деле не существует.
Источник: Истина и ложь в терминах понятиях и определениях. Анапа. 2018
Симулякр
одно из ключевых понятий постмодернизма, образ отсутствующей действительности, правдоподобное подобие, поверхностный, гиперреалистический объект, за которым не стоит никакой реальности. Концепция разработана французским социологом, философом, культурологом, крупнейшим представителем постмодернизма, автором работы «Система вещей» Ж. Бодрийяром. Он различает три уровня:
- симулякры-подделки эпохи Возрождения – сложные, полные иллюзий, с двойниками, зеркалами, театром, играми масок, с приходом машин превращаются в знаки скучные, грубые, фукциональные,
- симулякры-продукция индустриальной эпохи – образуются в техническую эпоху воспроизводства, которой присуща серийность,
- симулякры-модели, от которых происходят все формы. Принципиальное значение в моделировании играет взаимозаменяемость знаков. Сигналы кода, программные матрицы в зародыше содержат любую команду и ответ. Современное состояние культуры он оценивает как состояние симуляции, в котором люди обречены переигрывать все сценарии потому, что они уже были однажды разыграны.
- симулякры-подделки эпохи Возрождения – сложные, полные иллюзий, с двойниками, зеркалами, театром, играми масок, с приходом машин превращаются в знаки скучные, грубые, фукциональные,
- симулякры-продукция индустриальной эпохи – образуются в техническую эпоху воспроизводства, которой присуща серийность,
- симулякры-модели, от которых происходят все формы. Принципиальное значение в моделировании играет взаимозаменяемость знаков. Сигналы кода, программные матрицы в зародыше содержат любую команду и ответ. Современное состояние культуры он оценивает как состояние симуляции, в котором люди обречены переигрывать все сценарии потому, что они уже были однажды разыграны.
Источник: Культурология. Учебный словарь. 2014 г.
СИМУЛЯКР
симулакр, от лат. simulare, франц. значение — псевдовещь, пустая форма) — термин философии (пост)структурализма, примерно обозначающий тень тени, слишком много на себя берущая в своем зомбическом перевоплощении;параноидальный ксерокс,клон клонов, развивающийся совершенно непредсказуемо и головокружительно (два последних ключевых понятия, вместе с их материальными означаемыми, получили распространение после формулировки термина). В постмодернистской эстетике С. занимает место классического «художественного образа».
Для понимания С. важны две цитаты из произведений Жиля Делеза: «В головокружительной бездне С. теряется любая модель»; «С. не есть деградирующая копия, он содержит в себе позитивный заряд, который отрицает и оригинал,и репродукцию», а также синонимический ряд Ж. Деррида: «иконы, фантазмы, симулякры». М. Фуко сравнивает с С. прозу Пьера Клоссовского (эссе «Проза Актеона», 1964, — античный герой созерцал призрак купающейся нагой богини, что никак не смягчило степень его наказания), Ж. Бодрийяр находил соответствие понятию в Диснейленде и Уотергейте — культурно-политических симулякрах США. Развивая эту мысль, для нас — ретроспективно — симулякрами являются ВДНХ и ГУЛАГ.
В любом случае, родство С. и масскульта очевидно: то, что в масскульте является кичем, в постмодерне именуется С. Какая-либо связь с реальностью утрачена, смысл выхолощен полностью, искусство превращается в дизайн — достаточно посмотреть любую выставку так называемых актуальных художников. На выходе получаем абсолютно пустой мир симулякров, иными словами, — мир рекламы, по сравнению с которым гидеборовское «общество спектакля» выглядит сущим Клондайком.
[О. Сидор-Гибелинда]
СМ.: Зрелище, Постмодернизм, Пустотность, Ситуационизм, Шизоанализ.
Для понимания С. важны две цитаты из произведений Жиля Делеза: «В головокружительной бездне С. теряется любая модель»; «С. не есть деградирующая копия, он содержит в себе позитивный заряд, который отрицает и оригинал,и репродукцию», а также синонимический ряд Ж. Деррида: «иконы, фантазмы, симулякры». М. Фуко сравнивает с С. прозу Пьера Клоссовского (эссе «Проза Актеона», 1964, — античный герой созерцал призрак купающейся нагой богини, что никак не смягчило степень его наказания), Ж. Бодрийяр находил соответствие понятию в Диснейленде и Уотергейте — культурно-политических симулякрах США. Развивая эту мысль, для нас — ретроспективно — симулякрами являются ВДНХ и ГУЛАГ.
В любом случае, родство С. и масскульта очевидно: то, что в масскульте является кичем, в постмодерне именуется С. Какая-либо связь с реальностью утрачена, смысл выхолощен полностью, искусство превращается в дизайн — достаточно посмотреть любую выставку так называемых актуальных художников. На выходе получаем абсолютно пустой мир симулякров, иными словами, — мир рекламы, по сравнению с которым гидеборовское «общество спектакля» выглядит сущим Клондайком.
[О. Сидор-Гибелинда]
СМ.: Зрелище, Постмодернизм, Пустотность, Ситуационизм, Шизоанализ.
Источник: Альтернативная культура. Энциклопедия
Симулякр
simulacre — фр.) Одно из ключевых понятий постмодернистской эстетики. Занимает в ней место, принадлежавшее в классических эстетических системах художественному образу. С. — образ отсутствующей действительности, правдоподобное подобие, лишенное подлинника, поверхностный, гиперреалистический объект, за которым не стоит какая-либо реальность. Это пустая форма, самореференциальный знак, артефакт, основанный лишь на собственной реальности. Жан Бодрийар, чья теория эстетического С. является наиболее репрезентативной, определяет его как псевдовещь, замещающую «агонизирующую реальность» постреальностью посредством симуляции, выдающей отсутствие за присутствие, стирающей различия между реальным и воображаемым. Если образность связана с реальным, порождающим воображаемое, то С. генерирует реальное второго порядка. Эра знаков, характеризующая западноевропейскую эстетику Нового времени, проходит несколько стадий развития, отмеченных нарастающей эмансипацией кодов от референтов. Отражение глубинной реальности сменяется ее деформацией, затем — маскировкой ее отсутствия и наконец — утратой какой-либо связи с реальностью, заменой смысла — анаграммой, видимости — С. Перекомбинируя традиционные эстетические коды по принципу рекламы, конструирующей объекты как мифологизированные новинки, С. провоцируют дизайнизацию искусства, выводя на первый план его вторичные функции, связанные с созданием определенной вещной среды, культурной ауры. Переходным звеном между реальным объектом и С. является кич как бедное значениями клише, стереотип, псевдовещь. Если основой классического искусства служит единство вещь-образ, то в массовой культуре из псевдовещи вырастает кич, в постмодернизме — С. Эстетика С. знаменует собой триумф иллюзии над метафорой, чреватый энтропией культурной энергии. Шизоидный, истерический, параноидальный стереотипы раннего постмодерна сменяются эстетической меланхолией и ипохондрией. Сравнивая культуру конца XX в. с засыпающей осенней мухой, Бодрииар указывает на риск деградации, истощения, «ухода со сцены», таящийся в эстетике С. Лит.: Baudrillard J. Simulacres et simulation. P., 1981. H. M.
симулякр
СИМУЛЯКР (франц. simulacre, от лат. simulacrum — образ, подобие) — псевдовещь, замещающая реальность, образ отсутствующей действительности, правдоподобное подобие. Один из наиболее популярных терминов постмодернистской философии, связанный, прежде всего, с именем Ж. Бодрийяра. Вместе с тем данный термин имеет богатую традицию и восходит еще к Лукрецию, который ввел его в качестве лат. аналога эпикуровскому эйкону (eicon), употреблявшемуся для обозначения познавательных образов — как чувственных, так и фантастических. Бодрийяр придал термину «С.» наиболее характерное для современного постмодернистского сознания определение и применял его для характеристики широкого круга явлений — от общефилософских проблем до политики и литературы. С. не является образом реальности. Фундаментальное свойство С. состоит в том, что он оказывается принципиально несоотносимым с реальностью напрямую, и вообще несоотносимым с чем-либо, кроме другого С. С. представляет собой знак, для которого характерна максимальная эмансипация от референта. Чтобы стать чистым С, образ проходит ряд последовательных стадий, где отражение глубинной реальности сменяется ее деформацией, затем — маскировкой ее отсутствия и, наконец, — утратой какой-либо связи с реальностью, заменой смысла анаграммой, видимости С. Бодрийяр характеризует С. как результат процесса симуляции, под действием которой происходит замена реального мира условными знаками. Симуляция выдает отсутствие за присутствие и смешивает всякое различие между реальным и воображаемым. Современность для Бодрийяра является эпохой тотальной симуляции, где всюду обнаруживается симуляционный характер социальных и культурных феноменов: власти, информации, коммуникации. Признавая симуляцию бессмысленной, Бодрийяр в то же время утверждает, что в этой бессмыслице есть и очарование, «соблазн» или «совращение», которому подвержен весь мир и которое проходит три исторические фазы: ритуальную, эстетическую и политическую. Согласно Бодрийяру, совращение присутствует во всяком дискурсе. В результате совращения и возникает гиперреальность — особый мир, мир моделей и симулякров, никак не соотносимых с реальностью, но воспринимаемых гораздо реальнее, чем сама реальность. Образ С. представляет значительный интерес для эпистемологии, так как он во многом отображает современную ситуацию и в познании, и в науке, где место реальных объектов все чаще занимают отвлеченные модели, и их соотнесение с реальностью становится весьма затруднительным. Появляется все больше знаков, физический смысл которых является труднообъясняемым и с которыми в окружающей нас реальности в принципе невозможно соотнести какие-либо объекты или явления. Как известно, Бодрийяр говорил о связи постмодернистской эстетики с постнеклассическим научным знанием с его принципами нелинейности, релятивности, индетерминированности. В некотором смысле С. могут считаться физические понятия волновой функции, суперструн и скалярного поля, странного аттрактора и очарования кварков, математические понятия мнимой единицы и актуальной бесконечности, ковра Серпинского и ленты Мебиуса. В результате, с точки зрения концепции С, и в научном познании мы часто имеем дело не столько с реальностью, сколько с гиперреальностью, воспринимаемой гораздо реальнее, чем сама реальность. Однако есть серьезные основания полагать, что в научном сообществе концепция С. в применении к современной науке рассматривается как весьма спорная, поскольку трактовка научных идей и понятий самими учеными, как правило, существенно отличается от постмодернистских интерпретаций. И.В. Полозова Лит.: Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000; Манъковская Н. Эстетика постмодернизма. СПб., 2000; Baudrillard J. Simulacres et simultation. P., 1981.
СИМУЛЯКР
Франц., анг. SIMULACRE (от лат. SIMULACRUM — образ, подобие). Один из наиболее популярных в последнее время терминов постмодернистски ориентированной философской и просто теоретической мысли, введенный в широкий обиход Ж. Бодрийаром. Обычно и создание этого термина приписывают Бодрийару, что не совсем верно — другое дело, что он дал ему наиболее приемлемое для современного (разумеется, постмодернистского) сознания определение и довольно удачно его применял для характеристики самого широкого круга явлений: от общефилософских проблем современного сознания до политики и литературы. Но при этом сам Бодрийар опирался на уже довольно прочную философскую традицию, сложившуюся во Франции и представленную такими именами как Жорж Батай (собственно, он и ввел в современный обиход актуальное значение этого термина), Пьер Клоссовский и Александр Кожев. Но как и Батай, Бодрийар не был в этой области первопроходцем, а лишь дал новое истолкование старого термина Лукреция, который попытался перевести словом simulacrum эпикуровский eicon (т. е. отображение, форма, познавательный образ). Именно Эпикур и предложил ту классификацию симулякров, которая оказалась наиболее близкой нашей проблематике. В качестве критериев истины Эпикур указывает восприятия, понятия и чувства; при этом под восприятиями он понимает как чувственные восприятия, так и образы фантазии. И те и другие способствуют проникновению в нас образов вещей, но одни из них проникают в наши органы чувств, в другие — «в поры нашего тела, и тогда возникают фантастические представления вроде химеры, кентавра и т.д.» (История греческой литературы:1960, с. 360). Восприятие для Эпикура всегда истинно, ложь же возникает в том случае, если мы прибавляем что-либо от себя в своем суждении к чувственному восприятию. Как настаивал Эпикур, «ложь и ошибка всегда лежат в прибавлениях, делаемых мыслью [к чувственному восприятию] относительно того, что ожидает подтверждения или неопровержения, но что потом не подтверждается» (там же).
Подход Бодрийара заключается в том, что он попытался объяснить симулякры как результат процесса симуляции, трактуемой им как «порождение гиперреального» «при помощи моделей реального, не имеющих собственных истоков и реальности» (Baudrillard:1981, с. 10). Под действием симуляции происходит «замена реального знаками реального», в результате симулякр оказывается принципиально несоотносимым с реальностью напрямую, если вообще соотносимым с чем-либо, кроме других симулякров. Собственно в этом и заключается его фундаментальное свойство. Признавая симуляцию бессмысленной, Бодрийар в то же время утверждает, что в этой бессмыслице есть и «очарованная» форма: «соблазн», или «совращение». Совращение проходит три исторические фазы: ритуальную (церемония), эстетическую (совращение как стратегия соблазнителя) и политическую. Согласно Бодрийару, совращение присуще всякому. дискурсу и всему миру (Гараджа:1989, с. 45).
Чтобы стать законченным, или, как предпочитает его называть Бодрийар «чистым симулякром», образ проходит ряд последовательных стадий:
«он является отражением базовой реальности;
он маскирует и искажает базовую реальность;
он маскирует отсутствие базовой реальности;
он не имеет никакого отношения к какой-либо либо реальности:
он является своим собственным чистым симулякром» (там же, с. 17).
В. результате возникает особый мир, мир моделей и симулякров, никак не соотносимых с реальностью, но воспринимаемых гораздо реальнее, чем сама реальность, — этот мир, который основывается лишь только на самом себе, Бодрийар и называет гиперреальностью.2y
Всем этим процессом правит симуляция, которая выдает отсутствие за присутствие и смешивает всякое различие между реальным и воображаемым. При этом симуляция обладает силой соблазна или совращения. Это «совращение, — отмечает исследователь Бодрийара А. Гараджа, — проходит три исторические фазы: ритуальную (церемония), эстетическую (совращение как стратегия соблазнителя) и политическую. Согласно Бодрийару, совращение присуще всякому дискурсу» (Гараджа: 1991, с. 45).
Современность для Бодрийара — это эра тотальной симуляции, и он всюду обнаруживает симуляционный характер всех современных социальных и культурных феноменов: власть лишь симулирует власть, при этом столь же симулятивно и сопротивление ей; что же касается информации, то она не производит никакого смысла, а лишь «разыгрывает» его, поскольку подменяет коммуникацию симуляцией общения, что и порождает специфику мироощущения современного массмедиированного состояния общества и общественного сознания. В результате, по мнению Бодрийара, люди имеют дело не с реальностью, а с гиперреальностью2y, воспринимаемой гораздо реальнее, чем сама реальность.
Источник: Постмодернизм. Словарь терминов
СИМУЛЯКР
фр. simulacres, от simulation - симуляция) - термин философии постмодернизма для обозначения внепонятийного средства фиксации переживаемого состояния. Введен Батаем, интерпретировался Клоссовски, Кожевым, Бодрийаром и др. Конституируясь в оппозиции вектору жестко категориального философствования, концепция Батая реализует себя в "С. понятий": "я пошел от понятий, которые замыкали... Язык не оправдал моих надежд.., выражалось нечто иное, не то, что я переживал, ибо то, что переживалось в определенный момент, было непринужденностью... Язык отступает, ибо язык образован из предложений, выступающих от имени идентичностей". Между тем постмодернизм интегрально зиждется на отказе от последних: "философия сингулярностей" П. Вирилио, "мышление интенсивностей" Лиотара, "варианты кодов" Барта - все это принципиально альтернативно феномену идентичности. Любая идентичность в системе отсчета постмодерна невозможна, ибо невозможна финальная идентификация, т.к. понятия в принципе не соотносимы с реальностью. - В этом контексте Батай постулирует "открытость существования" в отличие от "замкнутого существования", предполагающего "понятийный язык" и основанного на задаваемых им идентичностях. Строго говоря, "понятийный язык" задает идентичность существования с бытием, тем самым деформируя бытие как "убегающее всякого существования". В этой связи "мы вынуждены... раскрыть понятия по ту сторону их самих". Это становится очевидным в системе отсчета так называемых "суверенных моментов" (смех, хмель, эрос, жертва), в точечном континууме которых "безмерная расточительность, бессмысленная, бесполезная, бесцельная растрата" ("прерывность") становится "мотивом бунта" против организованного в конкретной форме ("устроенного и эксплуатируемого") существования - "во имя бытия" как неидентифицируемого такового. Эти "суверенные моменты" есть "С. прерывности", а потому не могут быть выражены в "понятийном языке" без тотально деструктурирующей потери смысла, ибо опыт "суверенных моментов" меняет субъекта, реализующего себя в этом опыте, отчуждая его идентичность и высвобождая тем самым его к подлинному бытию (ср. с мгновениями, "когда разум отказывает в своих услугах" у Шестова). В этой системе отсчета С. как выражение "суверенного момента" ("С. прерывности") фактически выступает у Батая квази-С, "симулякром симулякра", что упраздняет возможность самой мысли о какой бы то ни было идентичности. Усилие Батая в сфере поиска адекватного (или, по крайней мере, недоформирующего языка) для передачи "суверенного опыта" оценено Кожевым как "злой Дух постоянного искушения дискурсивного отказа от дискурса, т.е. от дискурса, который по необходимости замыкается в себе, чтобы удержать себя в истине". По формулировке Клоссовски, "там, где язык уступает безмолвию, - там же понятие уступает С". Избавленный от всех понятий как содержащих интенцию на идентификацию своего значения с действительностью, язык упраздняет "себя вместе с идентичностями", в то время как субъект, "изрекая" пережитой опыт, "в тот самый миг, когда он выговаривает его, избавляется от себя как субъекта, обращающегося к другим субъектам". Таким образом, "С. не совсем псевдопонятие: последнее еще могло бы стать точкой опоры, поскольку может быть изобличено как ложное. С. образует знак мгновенного состояния и не может ни установить обмена между умами, ни позволить перехода одной мысли в другую". В этом отношении С не может, подобно понятию, заложить основу пониманию, но может спровоцировать "сообщничество": "С. пробуждает в том, кто испытывает его, особое движение, которое, того и гляди, исчезнет" (Клоссовски). Бодрийар в работе "Симулякры и симуляции" (1981) фундирует феномен С. анализом процесса симуляции, понятой как "порождение, при помощи моделей, реального без истока и реальности: гиперреального". В рамках симуляции осуществляется "замена реального знаками реального", и реальное как полученный продукт "не обязано более быть рациональным, поскольку оно больше не соизмеряется с некой идеальной негативной инстанцией. Оно только операционально. Фактически, это уже больше и не реальное, поскольку его больше не обволакивает никакое воображаемое. Это гиперреальное, синтетический продукт, излучаемый комбинаторными моделями в безвоздушное пространство" (Бодрийар). Фундаментальным свойством С. в этой связи выступает его принципиальная несоотнесенность и несоотносимость с какой бы то ни было реальностью. Рассматривая современность как эру тотальной симуляции, Бодрийар трактует в этом ключе широкий спектр социальных феноменов, демонстрируя их симуляционный характер в современных условиях: если власть выступает как симуляция власти, то и сопротивление ей не может не быть столь же симулятивным; информация не производит смысл, а "разыгрывает" его, подменяя коммуникацию симуляцией общения ("пожирает коммуникацию"), - симуляция, таким образом, располагается "по ту сторону истинного и ложного, по ту сторону эквивалентного, по ту сторону рациональных отличий, на которых функционирует любое социальное". Реальность в целом подменяется симуляцией как гиперреальностью: "более реальное, чем само реальное - вот таким образом оно упраздняется". Таким образом, С. как форма фиксации нефиксируемых состояний открывает "горизонт события", по одну сторону которого - мертвящая и жесткая определенность якобы объективного и имманентного событию смысла, а по другую - "ослепленность, являющаяся результатом... имплозии смысла". В контексте постмодернистской философской парадигмы с фигурой С. как противостоящего понятию с фиксированным объемом и содержанием типологически сопоставима такая фигура, как ризома, противостоящая структуре с жестко фиксированными элементами и конфигурацией, и нарратив как процедура означивания, противостоящая герменевтической процедуре реконструкции смысла и значения.
М.А. Можейко
М.А. Можейко
Источник: Новейший философский словарь
СИМУЛЯКР
фр. simulacres, от simulation - симуляция) - термин философии постмодернизма для обозначения внепонятийного средства фиксации опыта. Генетически восходит к термину "С." ("симулакрум"), обозначавшему у Платона "копию копии". Введен в оборот постмодернизма Батаем, интерпретировался Клоссовски, Кожевым, Бодрийяром и др. В контексте общего отказа от идеи референции (см. Пустой знак) постмодернизм радикализирует интерпретацию С.: постмодернистская философия задает мыслительное пространство, где "идентичность образца и подобие копии будут заблуждением" (Делез). С. в этом контексте определяется в качестве "точной копии, оригинал которой никогда не существовал" (Джеймисон). В этом своем качестве С. служит особым средством общения, основанном на реконструировании в ходе коммуникации вербальных партнеров сугубо коннотативных смыслов высказывания. По оценке Клоссовски, если "понятие и понятийный язык предполагают то, что Батай называет "замкнутыми существованиями", то реализуемая в процессах коммуникации "открытость существований или достижение интегральности существований... могут быть развиты лишь как симулякры понятий". Конституируясь в оппозиции вектору жестко категориального философствования, концепция Батая реализует себя в "С. понятий": "я пошел от понятий, которые замыкали... Язык не оправдал моих надежд.., выражалось нечто иное, не то, что я переживал, ибо то, что переживалось в определенный момент, было непринужденностью... Язык отступает, ибо язык образован из предложений, выступающих от имени идентичностей". Между тем постмодернизм интегрально зиждется на отказе от последних: "философия сингулярностей" Вирилио, "мышление интенсивностей" Лиотара, "варианты кодов" Р.Барта - все это принципиально альтернативно феномену идентичности (см. Различия философия). Любая идентичность в системе отсчета постмодерна невозможна, ибо невозможна финальная идентификация, т.к. понятия в принципе не соотносимы с реальностью. В этом контексте Батай постулирует "открытость существования" в отличие от "замкнутого существования", предполагающего "понятийный язык" и основанного на задаваемых им идентичностях. Понятие характеризуется константным значением, носителем знания о котором может быть индивидуальный субъект, - в противоположность этому, актуализация значения С. может быть осуществлена лишь в процедурах общения: условно говоря, если понятие являет собой скалярный феномен, то С. - векторное явление, направленное в ходе коммуникации от адресанта к адресату (адресатам). Это означает, что С. может обрести свой смысл в том и только том случае, если отдельные ассоциативные и коннотативные его аспекты, имплицитно заложенные в нем адресантом, будут актуализованы и скооперированы воедино в восприятии адресата. Строго говоря, "понятийный язык" задает идентичность существования с бытием, тем самым деформируя бытие как "убегающее всякого существования". В этой связи "мы вынуждены... раскрыть понятия по ту сторону их самих" (Клоссовски). Фундаментальным свойством С. в связи с этим выступает его принципиальная несоотнесенность и несоотносимость с какой бы то ни было реальностью. Это становится очевидным в системе отсчета так называемых "суверенных моментов" у Батая (смех, хмель, эрос, жертва), в точечном континууме которых "безмерная расточительность, бессмысленная, бесполезная, бесцельная растрата" ("прерывность") становится "мотивом бунта" против организованного в конкретной форме ("устроенного и эксплуатируемого") существования - "во имя бытия" как неидентифицируемого такового. Эти "суверенные моменты" есть "С. прерывности", а потому не могут быть выражены в "понятийном языке" без тотально деструктурирующей потери смысла, ибо опыт "суверенных моментов" меняет субъекта, реализующего себя в этом опыте, отчуждая его идентичность и высвобождая тем самым его к подлинному бытию (ср. с мгновениями, "когда разум отказывает в своих услугах" у Шестова). В этой системе отсчета С. как выражение "суверенного момента" ("С. прерывности") фактически выступает у Батая квази-С., "симулякром С.", что упраздняет возможность самой мысли о какой бы то ни было идентичности. Усилие Батая в сфере поиска адекватного (или, по крайней мере, недеформирующего языка) для передачи "суверенного опыта" было оценено Кожевым как "злой Дух постоянного искушения дискурсивного отказа от дискурса, т.е. от дискурса, который по необходимости замыкается в себе, чтобы удержать себя в истине". По формулировке Клоссовски, "там, где язык уступает безмолвию, - там же понятие уступает симулякру". В ситуации, когда человек говорит и выражает себя в С., необходимым условием коммуникации выступает реконструкция адресатом квазисемантических коннотаций адресанта. Таким образом, "симулякр не совсем псевдопонятие: последнее еще могло бы стать точкой опоры, поскольку может быть изобличено как ложное. Симулякр образует знак мгновенного состояния и не может ни установить обмена между умами, ни позволить перехода одной мысли в другую" (Клоссовски). По выражению Клоссовски, "в симулякрах понятий ... выраженная мысль неизменно подразумевает особую восприимчивость собеседника". Таким образом, коммуникация, осуществляющаяся посредством С., основана не на совмещении семантически постоянных понятийных полей участников коммуникации, но на когеренции коннотативных конфигураций восприятия С., т.е. на кооперации неустойчивых и сиюминутных семантических ассоциаций коммуникативных партнеров. Если на основе понятийного общения возможно устойчивое взаимопонимание, то "симулякр есть ... сообщничество, мотивы которого не только не поддаются определению, но и не пытаются самоопределяться" (Клоссовски). По оценке Клоссовски, на
тот или иной момент "сообщничество достигается С.", но, возникая как контакт по поводу принципиально суверенных моментов, "сообщничество" питается самой их суверенностью, т.е. принципиальной невозможностью выступить основанием "сообщничества", в силу чего последнее не претендует на устойчивость и постоянство, выступая сиюминутно преходящим: "метя в сообщничество, симулякр пробуждает в том, кто испытывает его, особое движение, которое того и гляди исчезнет". В данном контексте сам С. играет роль семантического фокуса, вокруг которого осуществляется интеграция ассоциативных рядов. (В данном контексте аналогичной является оценка Делезом предложенного Г.Берге комментария на "Картезианские размышления" Гуссерля, где Берге интерпретирует феномен "точки зрения" в качестве своего рода "центра индивидуации".) "Выговаривая С.", человек фактически освобождает и свои ассоциативные поля, и возможные коннотативные значения произнесенного, "избавляясь от себя как субъекта, обращающегося к другим субъектам, с тем, чтобы оставить в цене лишь содержание опыта" (Клоссовски), открытое для любых конфигураций. Этот схватываемый С. опыт может быть интерпретирован другим (находящимся со мной в отношениях "сообщничества") не посредством моего (экспрессивного и суггестивного) или его (герменевтического) усилия, но лишь посредством самодвижения ассоциативных полей и коннотативных смыслов. По определению Клоссовски, "именно уловкой симулякра сознание без клеврета (то есть вакация "я") прокрадывается в сознание другого". Избавленный от всех понятий как содержащих интенцию на идентификацию своего значения с действительностью, язык упраздняет "себя вместе с идентичностями", в то время как субъект, "изрекая" пережитой опыт, "в тот самый миг, когда он выговаривает его, избавляется от себя как субъекта, обращающегося к другим субъектам" (Клоссовски). Смыслопорождение предстает в этом контексте как самоорганизация освобожденного от субъекта (см. "Смерть субъекта") и выраженного в С. опыта, причем место устойчивого (референциально гарантированного) смысла в данном случае занимает множество коннотативных смыслов, оформляющихся на основе кооперации сиюминутных ассоциаций. Таким образом, С. как форма фиксации нефиксируемых состояний открывает "горизонт события", по одну сторону которого - мертвящая и жесткая определенность якобы объективного и имманентного событию смысла, а по другую - "ослепленность, являющаяся результатом... имплозии смысла". (См. также Симуляция.)
тот или иной момент "сообщничество достигается С.", но, возникая как контакт по поводу принципиально суверенных моментов, "сообщничество" питается самой их суверенностью, т.е. принципиальной невозможностью выступить основанием "сообщничества", в силу чего последнее не претендует на устойчивость и постоянство, выступая сиюминутно преходящим: "метя в сообщничество, симулякр пробуждает в том, кто испытывает его, особое движение, которое того и гляди исчезнет". В данном контексте сам С. играет роль семантического фокуса, вокруг которого осуществляется интеграция ассоциативных рядов. (В данном контексте аналогичной является оценка Делезом предложенного Г.Берге комментария на "Картезианские размышления" Гуссерля, где Берге интерпретирует феномен "точки зрения" в качестве своего рода "центра индивидуации".) "Выговаривая С.", человек фактически освобождает и свои ассоциативные поля, и возможные коннотативные значения произнесенного, "избавляясь от себя как субъекта, обращающегося к другим субъектам, с тем, чтобы оставить в цене лишь содержание опыта" (Клоссовски), открытое для любых конфигураций. Этот схватываемый С. опыт может быть интерпретирован другим (находящимся со мной в отношениях "сообщничества") не посредством моего (экспрессивного и суггестивного) или его (герменевтического) усилия, но лишь посредством самодвижения ассоциативных полей и коннотативных смыслов. По определению Клоссовски, "именно уловкой симулякра сознание без клеврета (то есть вакация "я") прокрадывается в сознание другого". Избавленный от всех понятий как содержащих интенцию на идентификацию своего значения с действительностью, язык упраздняет "себя вместе с идентичностями", в то время как субъект, "изрекая" пережитой опыт, "в тот самый миг, когда он выговаривает его, избавляется от себя как субъекта, обращающегося к другим субъектам" (Клоссовски). Смыслопорождение предстает в этом контексте как самоорганизация освобожденного от субъекта (см. "Смерть субъекта") и выраженного в С. опыта, причем место устойчивого (референциально гарантированного) смысла в данном случае занимает множество коннотативных смыслов, оформляющихся на основе кооперации сиюминутных ассоциаций. Таким образом, С. как форма фиксации нефиксируемых состояний открывает "горизонт события", по одну сторону которого - мертвящая и жесткая определенность якобы объективного и имманентного событию смысла, а по другую - "ослепленность, являющаяся результатом... имплозии смысла". (См. также Симуляция.)
Источник: История Философии: Энциклопедия
СИМУЛЯКР
(букв. «подобие») – термин, утвердившийся в постмодернизме (Ж. Батай, Ж. Бодрийар, Ж. Делез, Ж. Деррида) для обозначения особого класса культурных объектов, к которым неприменимы традиционные характеристики означаемого и означающего.
Традиционно образы, закрепленные в знаковой форме, были предназначены для отображения, «удвоения» действительности. В ряде случаев образы использовались для подмены или сокрытия реального положения дел. Любая идеология отсылает нас к реальности уже «обработанной», закамуфлированной средствами массовой информации. Развитие средств массовой коммуникации ведет к тому, что культурные объекты начинают не просто «скрывать» подлинную реальность, но скрывают ее отсутствие. Так появляются подделки под «высокую» культуру, под истинные чувства, под девственную природу. Эволюция средств массовой коммуникации идет дальше, коренным образом трансформируя наше отношение к реальности. Субъект-объектная структура нашего отношения к миру рушится.
Ж. Бодрийар назвал переход от фазы маскировки реальности к фазе отсутствия соотнесения со всякой реальностью фазой «чистого симулятора». Чистый симулятор – это С., являющийся копией без оригинала. Фактически С. – антагонист знака: он ничего не означает, ни на что не намекает, никуда не отсылает. С. двойствен. В нем фиксируется и наличное бытие, и бытие-возможность, желаемое и действительное. Он является элементом структуры гиперреальности. Гиперреальность – это не сфера мечты, иллюзий, это сфера жизни и действия, это особое состояние реальности, создавшей особый «орган» для самообоснования. Человек вырывается наконец из сетей знаково оформленного поведения, избавляется от ложной проблемы «самовыражения» как «самообозначения», формулируемой в «горизонте обладания». Знаки меняют свою природу: это знаки без предметных референций (отсылок к реальности), знаки антипрезентантые, которые возвращают человеку его цельность, яркость восприятия мира, позволяют не искать невидимый смысл в видимых вещах. Смысл явлений открыт в С., граница между «внутренним» и «внешним» «взрывается».
Бодрийар в своей ранней работе «Система вещей» рассматривает технику как С. природы в целом. Бытовая техника, по словам Бодрийара, помимо ее функционального назначения, несет в себе дополнительный смысл: мир становится лишь объектом «оперирования», бытовая техника – это «целостный С. природы-автомата». «Мистифицируя человека, погружая его в грезу о функциональности, эта мифология одновременно мистифицирует и вещь, погружая ее в сферу действия иррациональных факторов человеческой психики».
Идея внесения целостности в гиперреальность – идея соединения С. – подобна грандиозным системосозидающим замыслам философов прошлых времен. Однако, в отличие от прошлых проектов, разум не является основным инструментом создания такой целостности. Конструктором гиперреальности становится логика наших стремлений, желаний. Гиперреальность – это своего рода «жизнестроение», не опосредованное теоретической стадией, где смысл слит с вещью, манипуляция с вещью и есть овеществленная мысль. Изменения в гиперреальности – это само творение мира, а не только изменение бестелесного мира идей и образов. Логика пребывания человека в мире С. сходна с логикой мифа.
Фактически современные социальные институты – производство, революционное движение, политика – уже «даны» нам вместе с их интерпретацией средствами массовой информации. Культура изначально несет в себе зародыш «симуляционной эры», поскольку она как бы заменяет то, до чего человек не может «дотянуться», – вечность, абсолютное добро, бессмертие, Бога – их символами, подобиями. Сокращая до минимума расстояние между знаком и его значением, человечество приближается к эпохе С. Когда же исчезает дистанция между желанием и реальностью, подобием и образцом, возможностью и действительностью, человеком и вещью, означающим и означаемым, тогда наступает «симуляционная эпоха», «конец истории». Разрыв между миром и человеком ликвидируется, человек погружается в мир копий без оригинала.
Попытка человека быть контролером и манипулятором в мире С. утопична. Функции вещей отрываются от самих вещей, антропоморфный вещный мир прошлого заменяется «функциональным производством», в котором нет места для «подписи» владельца, человек выталкивается в хаос из мира С., если только не решится войти в него на равных. В этом мире бессмысленно увещевать, критиковать, обличать. Говорить можно только «вещным» языком. Смысл одевается в предметные одежды. Изменения внешнего облика, стиля одежды уже меняют наше положение в мире. Избыточная информация, которая в традиционном сообщении, имеющем субъект-объектную структуру, квалифицировалась как «шум», помехи в гиперреальности, лишенной разделения на субъект и объект, внешнее и внутреннее, главное и второстепенное, позволяет внести изменения в мир симуляций, она, по словам Бодрийара, «соблазняет». Соблазн означает господство над символической вселенной. «В соблазнении нет ничего активного или пассивного, нет субъекта или объекта, нет внешнего или внутреннего; оно играет сразу на двух сторонах доски, притом что не существует никакой разделяющей их границы». Только перейдя на сторону симуляционного объекта, борясь с ним его же оружием, мы можем если не ускользнуть от гиперреальности, то хотя бы изменить ее смысловую ауру.
Как оценить наступление эры С.? Как жить человеку в этом мире? Это не равнодушный, «абсурдный» мир экзистенциалиста, отделенный пропастью от человека, не стройная система мироздания классической философии, включающая человека в качестве одного из своих элементов. Жить в мире С. можно, только приняв правила этого мира – правила игры. «Поддаться соблазну» означает молчаливое согласие вступить в игровой мир. Человек может «уцелеть» в мире С., только самостоятельно возводя и разрушая границы между собой и миром, собой и другим человеком. Только отказ от «целевого» поведения как единственной жизненной стратегии, от погони за «абсолютной истиной» в познании, от отстаивания своего «подлинного Я» позволит выжить современному человеку.
Своеобразной художественной моделью выживания человека в мире С. являются миры американского писателя Р. Шекли. Знаковый хаос, «обратимость» смысла происходящего неотделимы от способности человека упорядочивать мир видимостей, «удерживать» его в сознании, разрушать, корректировать. Жизнь человека в таком мире сходна с работой художника над своим произведением.
Ж. Делез видит в С. нечто большее, нежели мир видимостей, «заменяющий» историю. Делез предлагает иную версию появления С. в современной культуре. Неожиданные свойства мира С. – несходство сходного и сходство несходного, отличие симуляционной логики от привычной нам логики человеческой мысли – позволяют Делезу сказать, что С., или фантазм – не просто копия копии, бесконечно ослабевшее подобие, назвавшееся образцом, деградировавшая икона. Делез рассматривает мир С. в качестве формы существования в человеческом мире «Другого» – Вечности, Бытия, Бога. С. – это своего рода моделирование Вечности ограниченными человеческими средствами, лишенное наивной веры в человека как в центр Вселенной: «…если симулякр соотносится с каким-то образцом, то этот образец уже не обладает тождественностью мыслимого одинакового, это, напротив, модель Другого…». Н. Кузанский пытался выразить «инаковость» Бога с помощью математических моделей, в которых нарушены непреложные аксиомы геометрии. В современном мире нарушение законов логики осуществляется в мире С. Человек как часть мира С. способен всё же сохранить отчасти за собой функцию наблюдателя, способен увидеть несходство сходного, следовательно, отличить С. если не от социальной реальности, то от реальности Абсолюта, не впадая при этом в утопию.
Делез рассматривает понятие С. в рамках его концепции «повторения и различия». Всё в мире повторяется – но каким образом? Если вечное возвращение – точное повторение «того же самого», то каждый виток возвращающихся событий, абсолютно сходный с предшествующим, уже нельзя назвать копией. Появляющееся в определенное время на телевизионном экране лицо ведущего – не копия вчерашней передачи. Это то же самое (абсолютное сходство), но в то же время ведущее самостоятельное существование (абсолютное различие). Оригинала в данном случае нет, потому что копию нельзя отличить от оригинала. Следовательно, всё, что возвращается таким образом, можно назвать С. или копией без оригинала.
С. – это различие без повторения или повторение без различия. С. – это лишь образно-смысловое оформление наших желаний, которые всегда стабильны во всём своем разнообразии. Чувство голода достаточно «прогнозируемо» и в то же время ощущается нами каждый раз как нечто неожиданное, происходящее впервые. Хотеть – это хотеть всегда одинаково. Мыслить – даже об одном и том же – можно всегда по-разному.
Особенности С. станут яснее, если сравнить его с «концептом». Концепт – это понятие философии, в котором также содержится единство субъективного и объективного моментов, как и в С., но по-иному. Концепты – авторское изобретение, без подписи их сотворившего они – ничто. «Концепт как собственно философское творение всегда есть нечто единичное». У каждого концепта есть свое поле, есть свой возраст. Как отличить ложного друга от истинного, а концепт от С., спрашивает Делез. «Концепт – это множественность». Концепт – это целое, но всегда фрагментарное целое, только так он может выделиться из хаоса. Концепт – это своего рода «сгущение смысла», предполагающее иные смыслы, другое именно в силу своей фрагментированности.
«Я» как психологическое единство привычек, памяти, мысленных навыков в философии заменяется концептосозидающей деятельностью, имеющей свои границы, свое «поле» смыслов, своих «ходатаев» – философских персонажей. Вернуться «к себе» философ может, только «истоптав всё поле смыслов». Концепт не отождествляется полностью с автором, автор, в свою очередь, не отождествляется до конца с «Я». С. сливается с воспринимающим его, симуляционная логика поглощает наше «Я» без остатка. Логика смысла, человеческая логика и симуляционная логика, безумная, нечеловеческая – несовместимы.
Традиционно образы, закрепленные в знаковой форме, были предназначены для отображения, «удвоения» действительности. В ряде случаев образы использовались для подмены или сокрытия реального положения дел. Любая идеология отсылает нас к реальности уже «обработанной», закамуфлированной средствами массовой информации. Развитие средств массовой коммуникации ведет к тому, что культурные объекты начинают не просто «скрывать» подлинную реальность, но скрывают ее отсутствие. Так появляются подделки под «высокую» культуру, под истинные чувства, под девственную природу. Эволюция средств массовой коммуникации идет дальше, коренным образом трансформируя наше отношение к реальности. Субъект-объектная структура нашего отношения к миру рушится.
Ж. Бодрийар назвал переход от фазы маскировки реальности к фазе отсутствия соотнесения со всякой реальностью фазой «чистого симулятора». Чистый симулятор – это С., являющийся копией без оригинала. Фактически С. – антагонист знака: он ничего не означает, ни на что не намекает, никуда не отсылает. С. двойствен. В нем фиксируется и наличное бытие, и бытие-возможность, желаемое и действительное. Он является элементом структуры гиперреальности. Гиперреальность – это не сфера мечты, иллюзий, это сфера жизни и действия, это особое состояние реальности, создавшей особый «орган» для самообоснования. Человек вырывается наконец из сетей знаково оформленного поведения, избавляется от ложной проблемы «самовыражения» как «самообозначения», формулируемой в «горизонте обладания». Знаки меняют свою природу: это знаки без предметных референций (отсылок к реальности), знаки антипрезентантые, которые возвращают человеку его цельность, яркость восприятия мира, позволяют не искать невидимый смысл в видимых вещах. Смысл явлений открыт в С., граница между «внутренним» и «внешним» «взрывается».
Бодрийар в своей ранней работе «Система вещей» рассматривает технику как С. природы в целом. Бытовая техника, по словам Бодрийара, помимо ее функционального назначения, несет в себе дополнительный смысл: мир становится лишь объектом «оперирования», бытовая техника – это «целостный С. природы-автомата». «Мистифицируя человека, погружая его в грезу о функциональности, эта мифология одновременно мистифицирует и вещь, погружая ее в сферу действия иррациональных факторов человеческой психики».
Идея внесения целостности в гиперреальность – идея соединения С. – подобна грандиозным системосозидающим замыслам философов прошлых времен. Однако, в отличие от прошлых проектов, разум не является основным инструментом создания такой целостности. Конструктором гиперреальности становится логика наших стремлений, желаний. Гиперреальность – это своего рода «жизнестроение», не опосредованное теоретической стадией, где смысл слит с вещью, манипуляция с вещью и есть овеществленная мысль. Изменения в гиперреальности – это само творение мира, а не только изменение бестелесного мира идей и образов. Логика пребывания человека в мире С. сходна с логикой мифа.
Фактически современные социальные институты – производство, революционное движение, политика – уже «даны» нам вместе с их интерпретацией средствами массовой информации. Культура изначально несет в себе зародыш «симуляционной эры», поскольку она как бы заменяет то, до чего человек не может «дотянуться», – вечность, абсолютное добро, бессмертие, Бога – их символами, подобиями. Сокращая до минимума расстояние между знаком и его значением, человечество приближается к эпохе С. Когда же исчезает дистанция между желанием и реальностью, подобием и образцом, возможностью и действительностью, человеком и вещью, означающим и означаемым, тогда наступает «симуляционная эпоха», «конец истории». Разрыв между миром и человеком ликвидируется, человек погружается в мир копий без оригинала.
Попытка человека быть контролером и манипулятором в мире С. утопична. Функции вещей отрываются от самих вещей, антропоморфный вещный мир прошлого заменяется «функциональным производством», в котором нет места для «подписи» владельца, человек выталкивается в хаос из мира С., если только не решится войти в него на равных. В этом мире бессмысленно увещевать, критиковать, обличать. Говорить можно только «вещным» языком. Смысл одевается в предметные одежды. Изменения внешнего облика, стиля одежды уже меняют наше положение в мире. Избыточная информация, которая в традиционном сообщении, имеющем субъект-объектную структуру, квалифицировалась как «шум», помехи в гиперреальности, лишенной разделения на субъект и объект, внешнее и внутреннее, главное и второстепенное, позволяет внести изменения в мир симуляций, она, по словам Бодрийара, «соблазняет». Соблазн означает господство над символической вселенной. «В соблазнении нет ничего активного или пассивного, нет субъекта или объекта, нет внешнего или внутреннего; оно играет сразу на двух сторонах доски, притом что не существует никакой разделяющей их границы». Только перейдя на сторону симуляционного объекта, борясь с ним его же оружием, мы можем если не ускользнуть от гиперреальности, то хотя бы изменить ее смысловую ауру.
Как оценить наступление эры С.? Как жить человеку в этом мире? Это не равнодушный, «абсурдный» мир экзистенциалиста, отделенный пропастью от человека, не стройная система мироздания классической философии, включающая человека в качестве одного из своих элементов. Жить в мире С. можно, только приняв правила этого мира – правила игры. «Поддаться соблазну» означает молчаливое согласие вступить в игровой мир. Человек может «уцелеть» в мире С., только самостоятельно возводя и разрушая границы между собой и миром, собой и другим человеком. Только отказ от «целевого» поведения как единственной жизненной стратегии, от погони за «абсолютной истиной» в познании, от отстаивания своего «подлинного Я» позволит выжить современному человеку.
Своеобразной художественной моделью выживания человека в мире С. являются миры американского писателя Р. Шекли. Знаковый хаос, «обратимость» смысла происходящего неотделимы от способности человека упорядочивать мир видимостей, «удерживать» его в сознании, разрушать, корректировать. Жизнь человека в таком мире сходна с работой художника над своим произведением.
Ж. Делез видит в С. нечто большее, нежели мир видимостей, «заменяющий» историю. Делез предлагает иную версию появления С. в современной культуре. Неожиданные свойства мира С. – несходство сходного и сходство несходного, отличие симуляционной логики от привычной нам логики человеческой мысли – позволяют Делезу сказать, что С., или фантазм – не просто копия копии, бесконечно ослабевшее подобие, назвавшееся образцом, деградировавшая икона. Делез рассматривает мир С. в качестве формы существования в человеческом мире «Другого» – Вечности, Бытия, Бога. С. – это своего рода моделирование Вечности ограниченными человеческими средствами, лишенное наивной веры в человека как в центр Вселенной: «…если симулякр соотносится с каким-то образцом, то этот образец уже не обладает тождественностью мыслимого одинакового, это, напротив, модель Другого…». Н. Кузанский пытался выразить «инаковость» Бога с помощью математических моделей, в которых нарушены непреложные аксиомы геометрии. В современном мире нарушение законов логики осуществляется в мире С. Человек как часть мира С. способен всё же сохранить отчасти за собой функцию наблюдателя, способен увидеть несходство сходного, следовательно, отличить С. если не от социальной реальности, то от реальности Абсолюта, не впадая при этом в утопию.
Делез рассматривает понятие С. в рамках его концепции «повторения и различия». Всё в мире повторяется – но каким образом? Если вечное возвращение – точное повторение «того же самого», то каждый виток возвращающихся событий, абсолютно сходный с предшествующим, уже нельзя назвать копией. Появляющееся в определенное время на телевизионном экране лицо ведущего – не копия вчерашней передачи. Это то же самое (абсолютное сходство), но в то же время ведущее самостоятельное существование (абсолютное различие). Оригинала в данном случае нет, потому что копию нельзя отличить от оригинала. Следовательно, всё, что возвращается таким образом, можно назвать С. или копией без оригинала.
С. – это различие без повторения или повторение без различия. С. – это лишь образно-смысловое оформление наших желаний, которые всегда стабильны во всём своем разнообразии. Чувство голода достаточно «прогнозируемо» и в то же время ощущается нами каждый раз как нечто неожиданное, происходящее впервые. Хотеть – это хотеть всегда одинаково. Мыслить – даже об одном и том же – можно всегда по-разному.
Особенности С. станут яснее, если сравнить его с «концептом». Концепт – это понятие философии, в котором также содержится единство субъективного и объективного моментов, как и в С., но по-иному. Концепты – авторское изобретение, без подписи их сотворившего они – ничто. «Концепт как собственно философское творение всегда есть нечто единичное». У каждого концепта есть свое поле, есть свой возраст. Как отличить ложного друга от истинного, а концепт от С., спрашивает Делез. «Концепт – это множественность». Концепт – это целое, но всегда фрагментарное целое, только так он может выделиться из хаоса. Концепт – это своего рода «сгущение смысла», предполагающее иные смыслы, другое именно в силу своей фрагментированности.
«Я» как психологическое единство привычек, памяти, мысленных навыков в философии заменяется концептосозидающей деятельностью, имеющей свои границы, свое «поле» смыслов, своих «ходатаев» – философских персонажей. Вернуться «к себе» философ может, только «истоптав всё поле смыслов». Концепт не отождествляется полностью с автором, автор, в свою очередь, не отождествляется до конца с «Я». С. сливается с воспринимающим его, симуляционная логика поглощает наше «Я» без остатка. Логика смысла, человеческая логика и симуляционная логика, безумная, нечеловеческая – несовместимы.
Источник: Краткий философский словарь.
СИМУЛЯКР
от лат. Simulacrum, Idola, Phantasma)— понятие философского дискурса, введенное в античной мысли для характеристики наряду с образами-копиями вещей таких образов, которые далеки от подобия вещам и выражают душевное состояние, фантазмы, химеры, фантомы, призраки, галлюцинации, репрезентации снов, страхов, бреда. Античная философия исходила из поиска соответствия образа сущности (эйдосу) вещи или ее образцу (парадигме). Поэтому акцент делался на эйдетическом подобии, а фаитасмы как далекие от подобия вели к заблуждениям и были присущи софистическим рассуждениям. Уже Платон в «Софисте», связывая искусство с подражанием, говорит о двух видах подражания: творящем образы и создающем призраки — «фантасмические» образы, которые только кажутся сходными с предметами («Софист», 236Ь, 264 cd). Софисты создают мнимое знание и призрачные подобия, а не образы, соответствующие предметам. Аристотель подчеркивает, что «мыслящее мыслит формы в образах (phantasmata)», которые могут быть двоякого рода — возникающие при наличии предметов, данных в ощущениях (aisthemata) и без них, проясняя то, «к чему следует стремиться и чего следует избегать» («О душе» 431 b5). Стоики проводили различие между представлением (phantasia) и призраком (phantasma). Если представление — отпечаток, след предмета в душе, то фантасмы — это «то, что кажется нашим мыслям, как это бывает во сне» (Diog. L., VII 50). Мышление рассматривается ими как деятельность, формирующая призраки: «предмет мышления есть мысленный призрак, это не существо и не свойство, но как бы существо и как бы свойство» (Diog. L., VII 61).
Новая трактовка образов-симулякров дана античным атомизмом, который объясняет их непрерывными истечениями из тел и существенно расширяет область их существования. Демокрит объясняет зрительное восприятие истечением внешней формы из тел через воздух в качестве идолов-образов, по виду сходных с телами, из которых они исходят (Демокрит в его фрагментах и свидетельствах. М., 1935, с. 172,175— 76). Если Парменид связывал восприятие с лучами, идущими из глаза, то Эпикур — с истечением от тел, подобных им, «но по тонкости далеко отстоящих от предметов, доступных чувственному восприятию». «Возникновение образов происходит с быстротою мысли, ибо течение атомов с поверхности тел — непрерывно, но его нельзя заметить» (Письмо к Геродоту.— В кн.: Материалисты Древней Греции. М., 1955, с. 184). «Непрерывное исхождение видностей» объясняет видения, получаемые человеком от изваяний, во сне и от других «бросков мысли в воображении», которые не имеют сходства с сущими и истинными предметами. Образы-идолы, будучи результатом бросков мысли в воображении, постигаются только мыслью в отличие от видимых явлений, постигаемых по аналогии (Diog. L., X 31, 36, 49—52, 62, 70). Тела излучают неуловимые тонкие элементы, которые исходят либо из глубины тел, либо от поверхности вещей. Их Эпикур называет идолами, а Лукреций — симулякрами (О природе вещей, М., 1933, II, 250-260, 485-500, IV, 90-110, 263-270). Симулякры, исходящие из глубины, проходят через поверхность, замещая поверхностные слои. Симулякры, исходящие от поверхности, обнаруживаются только при свете. Лишь соединение ряда симулякров формирует образ чувственно воспринимаемого тела. Третий вид симулякров — фантазмы, которые не истекают от вещей, а создаются видениями, во сне, в вреду (там же, IV 130—142); «образы всяких предметов многообразно и всюду по всем направленьям блуждают. Будучи тонки, при встречах они без труда меж собою соединяются в воздухе, как паутина, как блестки золота» (там же, IV, 730). Ю; Цезарь, рассказывая о нравах и обычаях галлов и германцев, называл симулякрами их богов-идолов («Записки о галльской войне»,— De bello Gallico, VI, 16).
В средневековой теологии велись длительные споры о том, как понимать, что человек — образ (imago) и подобие (similitude) Бога, который после грехопадения остается образом, но не подобием Бога (напр., Петр Комместор. Схоластическая история.— В кн.: Неретина С. С. Верующий разум. Книга Бытия и Салический закон. Архангельск, с. 296), острая полемика с языческим идолопоклонством (1 Кор. VIII, 4, Второз., V, 8), начатая Киприаном Карфагенским в «Книге о суете идолов» (3 в.), многовековые споры в восточном богословии между иконоборцами (Евсевий Кесарийский и др.) и защитниками святых икон как чувственно зримого образа Христа (Иоанн Дамаскин и др.). Средневековая философия, приняв христианскую идею творения и явленности истины в Откровении, искала новые пути постижения универсалий и выявления божественных смыслов. Для Боэция человеческий ум имеет дело с неопределимостью вещи через родо-видовые отношения и с непостижимостью умом Бога. Не приемля мистического отказа от рационального постижения мира природы, он подчеркивает, что и «праздное воображение» рисует то, чего нет, измышляя несуществующее силой воображения (imaginatio), и мысль благодаря актам абстрагирования «мыслит не то, что есть на самом деле» (Eo9i(uu. «Утешение философией» и другие трактаты, М., 1990, с. 26). Обращая внимание на роль речевых переносов и экстраполяции, Боэций рассматривал образы-фантасмы как репрезентации актов конципирования уже-явленных истин и постижения их в мысли: и обговаривания их смысла в речи. Эта линия наиболее четко выражена в концептуализме Абеляра, который выделилтри способности души — чувственное восприятие, рассудок и разум. Различие между ними состоит в том, что рассудку «достаточно подобия тела, которое сознание производит само по себе и на которое направлены все усилия разума» (Петр Абеляр. Теологические трактаты. М-, 1995, с. 80). Рассудок— это деятельность души, имеющая дело «с воображаемой, вымышленной реальностью» (там же, с. 81). Реальность, создаваемая рассудком, фиктивна, поскольку он имеет дело с «концептуальной формой какой бы то ни было вещи при отсутствии этой вещи» (там же, с. 82). И представление, и понимание оказываются концептуальными актами, создающими воображаемую и вымышленную реальность смыслов, репрезентируемых в некоторых общих «топосах», или концептах, речевого обсуждения. Фома Аквинский возрождает учение о фантасмах как образах представления (Summ. theol., l 84,7 ad2 ). Для У. Оккама универсалии — мысленный, фиктивный образ (fictium), который является результатом абстрагирования и выполняет роль образца по отношению ко всем единичным вещам. Исток этой фикции — интенция всеобщности, и она завершает акт постижения.
Философия Нового времени направлена на постижение природы как системы естественных тел и на очищение разума от того, что мешает познанию. Среди такого рода препятствий на пути человеческого познания — идолы, создаваемые или усваиваемые человеком. Учение о приобретенных и врожденных идолах (рода, пещеры, площади, театра) развертывает Ф. Бэкон (Соч., т. I. М., 1977, с. 307—311). Он трактует идолов как призраки, как заблуждения человеческого ума. Т. Гоббс, проведя различие между представлениями, движимыми внешними объектами, и представлениями, которые «проистекают из движения внутренних частей человеческого тела» (Левиафан. М., 1936, с. 44), связывает их с видениями (фантазмами) и снами, порядок которых обратен относительно наших представлений Наяву. Обратив внимание на роль такого рода представлений в поэтическом творчестве, Гоббс объясняет с их помощью и возникновение идолопоклонства как результата деятельности воображения, создающего фантазмы и призраки. Более того, различая идеи и идолов, он критикует демонологию и идолопоклонство как поклонение или материалу творения, или призраку собственной фантазии (там же, с. 454—460), X. Вольф называл фантазмами души репрезентации сложного в простом. А. Баумгартен в «Эстетике» развивал учение об образах воображения, или фикциях — исторических и поэтических, — и определял фантазм как репрезентацию статуса прошлого мира. Ум художника не обязан быть верным истине этого мира и придерживаться исторической истины. Чаще всего он вступает в иной — возможный мир, или в мир поэтических вымыслов. И. Кант, выступая против грез и вымыслов, не подтвержденных опытом (Опыт о болезнях головы, 1764; 1резы духовидца, поясненные грезами метафизики, 1766), вместе с тем выявил фундаментальную роль продуктивной способности воображения в деятельности теоретического разума. По мере усложнения человеческого познания философия науки обращалась к исследованию идеальных объектов и фикций, создаваемых умом человека, подчеркивая конструктивный характер познания и реальности, формируемой во всех формах деятельности человека, в том числе и познавательной. В феноменализме 19— 20 вв. развернулась критика категорий прежней метафизики как фикций и идолов. Так, Ш. Ренувье рассматривал такие категории («вещь-в-себе», «субстанция», «материя», «причина») как идолы-фикции, а саму метафизику как идологию, От которой необходимо освободиться.
Современный постмодернизм (Ж.Делез, Ж.Деррида, Ж. Бодрийяр, П. Клоссовски) обратился к понятию симулякра, чтобы подчеркнуть, что творчество человека — это творчество образов, далеких от подобия вещам и выражающих состояния души человека (надежды, страхи, способы видения и т. п.) и ничего более. Уже язык трактуется ими как «высочайший из симулякров» (ДелезЖ. Логика смысла. М.—Екатеринбург, 1998, с. 371). Если в античной философии симулякр — образ вещи, правда далекий от подобия, то современный постмодернизм проводит различие между копией и симулякром, положив в качестве его источника концепт, производящий впечатления и чувственные образы, не изображающие чего-то внешнего, а симулирующие идею. Симулякр — результат воплощения в слове, художественном произведении и инсталляциях невыразимого, мистического «внутреннего опыта» (Ж. Батай). Симулякр рассматривается как образ, лишенный сходства с предметом, но создающий эффект подобия. «Симулякр строится на несоответствии и на различии (там же, с. 335). Будучи конструкциями, которые включают в себя наблюдателя, симулякры предполагают отказ от какой-либо привилегированной точки зрения, от иерархии, от всякого упорядочения., Мир симулякров.— это мир «торжествующей анархии» (там же, с. 342), это разрушение «моделей и копий ради воцарения созидающего хаоса» (там же, с. 346). «Властью симулякров определяется современность» (там же), не только современное искусство (напр., поп-арт), но и социальная жизнь. Для Ж. Дерриды письмо — симулякр, ложный претендент, стремящийся заместить логос. Он называет письмо ловушкой, его действие коварным и тираничным, его преступления чудовищными (ДерридаЖ. Позиции. К., 1996, с. 44). Обращение к симулякрам позволяет ему осуществить «демонтаж логоцентризма» (там же, с. 92) и деконструкцию прежней метафизики. Ж. Бодрийяр, характеризуя современность как истерию производства и воспроизводства реального (что находит свое воплощение в гипермаркетах, напр., Бобур), связывает симуляцию и симулякр. Представление становится симулякром, если оно отражает глубинную реальность, маскирует или денатурализирует ее, маскирует отсутствие глубинной реальности или вообще не соотносится с какой-либо реальностью. Сам Бодрийяр называет себя нигилистом транспарентности (прозрачности), который отвергает все знаково-символические формы культуры и исходит из того, что «нет больше надежды для смысла» (/. Baudrillard. Simulacres et simulation. P., 1981, p. 236). Как сказал Ж. Лиотар, «нам надлежит не поставлять реальность, но изобретать намеки на то мыслимое, которое не может быть представлено. И решение этой задачи не дает повода ожидать ни малейшего примирения между различными «языковыми играми» (Ж. Ф. Лиотар. Ответ на вопрос: Что такое постмодерн?— В кн.: Ad Marginem. Ежегодник 93. M., 1994, с. 322), создающими симулякры, симулякры симулякров и т д. Лит.: Клоссовскч П. Симулякры Ж. Батая.— В кн.: Танатография эроса. СПб., 1994, с. 79-91; Бодрийяр Ж. Система вещей. М., 1995; Неретина С. С. Верующий разум. К истории средневековой философии. Архангельск, 1995; Гиренок Ф. И. Симуляция и символ: вокруг Ж. Делеза.— В кн.; Социо-Логос постмодернизма. М., 1996, с. 215—234; Бодрийяр Ж. Город и ненависть.— «Логос». (М.), 1997, вып. 9, с. 107— 11.7; Батай Ж. Внутренний опыт. СПб., 1997.
А. П. Огурцов
Новая трактовка образов-симулякров дана античным атомизмом, который объясняет их непрерывными истечениями из тел и существенно расширяет область их существования. Демокрит объясняет зрительное восприятие истечением внешней формы из тел через воздух в качестве идолов-образов, по виду сходных с телами, из которых они исходят (Демокрит в его фрагментах и свидетельствах. М., 1935, с. 172,175— 76). Если Парменид связывал восприятие с лучами, идущими из глаза, то Эпикур — с истечением от тел, подобных им, «но по тонкости далеко отстоящих от предметов, доступных чувственному восприятию». «Возникновение образов происходит с быстротою мысли, ибо течение атомов с поверхности тел — непрерывно, но его нельзя заметить» (Письмо к Геродоту.— В кн.: Материалисты Древней Греции. М., 1955, с. 184). «Непрерывное исхождение видностей» объясняет видения, получаемые человеком от изваяний, во сне и от других «бросков мысли в воображении», которые не имеют сходства с сущими и истинными предметами. Образы-идолы, будучи результатом бросков мысли в воображении, постигаются только мыслью в отличие от видимых явлений, постигаемых по аналогии (Diog. L., X 31, 36, 49—52, 62, 70). Тела излучают неуловимые тонкие элементы, которые исходят либо из глубины тел, либо от поверхности вещей. Их Эпикур называет идолами, а Лукреций — симулякрами (О природе вещей, М., 1933, II, 250-260, 485-500, IV, 90-110, 263-270). Симулякры, исходящие из глубины, проходят через поверхность, замещая поверхностные слои. Симулякры, исходящие от поверхности, обнаруживаются только при свете. Лишь соединение ряда симулякров формирует образ чувственно воспринимаемого тела. Третий вид симулякров — фантазмы, которые не истекают от вещей, а создаются видениями, во сне, в вреду (там же, IV 130—142); «образы всяких предметов многообразно и всюду по всем направленьям блуждают. Будучи тонки, при встречах они без труда меж собою соединяются в воздухе, как паутина, как блестки золота» (там же, IV, 730). Ю; Цезарь, рассказывая о нравах и обычаях галлов и германцев, называл симулякрами их богов-идолов («Записки о галльской войне»,— De bello Gallico, VI, 16).
В средневековой теологии велись длительные споры о том, как понимать, что человек — образ (imago) и подобие (similitude) Бога, который после грехопадения остается образом, но не подобием Бога (напр., Петр Комместор. Схоластическая история.— В кн.: Неретина С. С. Верующий разум. Книга Бытия и Салический закон. Архангельск, с. 296), острая полемика с языческим идолопоклонством (1 Кор. VIII, 4, Второз., V, 8), начатая Киприаном Карфагенским в «Книге о суете идолов» (3 в.), многовековые споры в восточном богословии между иконоборцами (Евсевий Кесарийский и др.) и защитниками святых икон как чувственно зримого образа Христа (Иоанн Дамаскин и др.). Средневековая философия, приняв христианскую идею творения и явленности истины в Откровении, искала новые пути постижения универсалий и выявления божественных смыслов. Для Боэция человеческий ум имеет дело с неопределимостью вещи через родо-видовые отношения и с непостижимостью умом Бога. Не приемля мистического отказа от рационального постижения мира природы, он подчеркивает, что и «праздное воображение» рисует то, чего нет, измышляя несуществующее силой воображения (imaginatio), и мысль благодаря актам абстрагирования «мыслит не то, что есть на самом деле» (Eo9i(uu. «Утешение философией» и другие трактаты, М., 1990, с. 26). Обращая внимание на роль речевых переносов и экстраполяции, Боэций рассматривал образы-фантасмы как репрезентации актов конципирования уже-явленных истин и постижения их в мысли: и обговаривания их смысла в речи. Эта линия наиболее четко выражена в концептуализме Абеляра, который выделилтри способности души — чувственное восприятие, рассудок и разум. Различие между ними состоит в том, что рассудку «достаточно подобия тела, которое сознание производит само по себе и на которое направлены все усилия разума» (Петр Абеляр. Теологические трактаты. М-, 1995, с. 80). Рассудок— это деятельность души, имеющая дело «с воображаемой, вымышленной реальностью» (там же, с. 81). Реальность, создаваемая рассудком, фиктивна, поскольку он имеет дело с «концептуальной формой какой бы то ни было вещи при отсутствии этой вещи» (там же, с. 82). И представление, и понимание оказываются концептуальными актами, создающими воображаемую и вымышленную реальность смыслов, репрезентируемых в некоторых общих «топосах», или концептах, речевого обсуждения. Фома Аквинский возрождает учение о фантасмах как образах представления (Summ. theol., l 84,7 ad2 ). Для У. Оккама универсалии — мысленный, фиктивный образ (fictium), который является результатом абстрагирования и выполняет роль образца по отношению ко всем единичным вещам. Исток этой фикции — интенция всеобщности, и она завершает акт постижения.
Философия Нового времени направлена на постижение природы как системы естественных тел и на очищение разума от того, что мешает познанию. Среди такого рода препятствий на пути человеческого познания — идолы, создаваемые или усваиваемые человеком. Учение о приобретенных и врожденных идолах (рода, пещеры, площади, театра) развертывает Ф. Бэкон (Соч., т. I. М., 1977, с. 307—311). Он трактует идолов как призраки, как заблуждения человеческого ума. Т. Гоббс, проведя различие между представлениями, движимыми внешними объектами, и представлениями, которые «проистекают из движения внутренних частей человеческого тела» (Левиафан. М., 1936, с. 44), связывает их с видениями (фантазмами) и снами, порядок которых обратен относительно наших представлений Наяву. Обратив внимание на роль такого рода представлений в поэтическом творчестве, Гоббс объясняет с их помощью и возникновение идолопоклонства как результата деятельности воображения, создающего фантазмы и призраки. Более того, различая идеи и идолов, он критикует демонологию и идолопоклонство как поклонение или материалу творения, или призраку собственной фантазии (там же, с. 454—460), X. Вольф называл фантазмами души репрезентации сложного в простом. А. Баумгартен в «Эстетике» развивал учение об образах воображения, или фикциях — исторических и поэтических, — и определял фантазм как репрезентацию статуса прошлого мира. Ум художника не обязан быть верным истине этого мира и придерживаться исторической истины. Чаще всего он вступает в иной — возможный мир, или в мир поэтических вымыслов. И. Кант, выступая против грез и вымыслов, не подтвержденных опытом (Опыт о болезнях головы, 1764; 1резы духовидца, поясненные грезами метафизики, 1766), вместе с тем выявил фундаментальную роль продуктивной способности воображения в деятельности теоретического разума. По мере усложнения человеческого познания философия науки обращалась к исследованию идеальных объектов и фикций, создаваемых умом человека, подчеркивая конструктивный характер познания и реальности, формируемой во всех формах деятельности человека, в том числе и познавательной. В феноменализме 19— 20 вв. развернулась критика категорий прежней метафизики как фикций и идолов. Так, Ш. Ренувье рассматривал такие категории («вещь-в-себе», «субстанция», «материя», «причина») как идолы-фикции, а саму метафизику как идологию, От которой необходимо освободиться.
Современный постмодернизм (Ж.Делез, Ж.Деррида, Ж. Бодрийяр, П. Клоссовски) обратился к понятию симулякра, чтобы подчеркнуть, что творчество человека — это творчество образов, далеких от подобия вещам и выражающих состояния души человека (надежды, страхи, способы видения и т. п.) и ничего более. Уже язык трактуется ими как «высочайший из симулякров» (ДелезЖ. Логика смысла. М.—Екатеринбург, 1998, с. 371). Если в античной философии симулякр — образ вещи, правда далекий от подобия, то современный постмодернизм проводит различие между копией и симулякром, положив в качестве его источника концепт, производящий впечатления и чувственные образы, не изображающие чего-то внешнего, а симулирующие идею. Симулякр — результат воплощения в слове, художественном произведении и инсталляциях невыразимого, мистического «внутреннего опыта» (Ж. Батай). Симулякр рассматривается как образ, лишенный сходства с предметом, но создающий эффект подобия. «Симулякр строится на несоответствии и на различии (там же, с. 335). Будучи конструкциями, которые включают в себя наблюдателя, симулякры предполагают отказ от какой-либо привилегированной точки зрения, от иерархии, от всякого упорядочения., Мир симулякров.— это мир «торжествующей анархии» (там же, с. 342), это разрушение «моделей и копий ради воцарения созидающего хаоса» (там же, с. 346). «Властью симулякров определяется современность» (там же), не только современное искусство (напр., поп-арт), но и социальная жизнь. Для Ж. Дерриды письмо — симулякр, ложный претендент, стремящийся заместить логос. Он называет письмо ловушкой, его действие коварным и тираничным, его преступления чудовищными (ДерридаЖ. Позиции. К., 1996, с. 44). Обращение к симулякрам позволяет ему осуществить «демонтаж логоцентризма» (там же, с. 92) и деконструкцию прежней метафизики. Ж. Бодрийяр, характеризуя современность как истерию производства и воспроизводства реального (что находит свое воплощение в гипермаркетах, напр., Бобур), связывает симуляцию и симулякр. Представление становится симулякром, если оно отражает глубинную реальность, маскирует или денатурализирует ее, маскирует отсутствие глубинной реальности или вообще не соотносится с какой-либо реальностью. Сам Бодрийяр называет себя нигилистом транспарентности (прозрачности), который отвергает все знаково-символические формы культуры и исходит из того, что «нет больше надежды для смысла» (/. Baudrillard. Simulacres et simulation. P., 1981, p. 236). Как сказал Ж. Лиотар, «нам надлежит не поставлять реальность, но изобретать намеки на то мыслимое, которое не может быть представлено. И решение этой задачи не дает повода ожидать ни малейшего примирения между различными «языковыми играми» (Ж. Ф. Лиотар. Ответ на вопрос: Что такое постмодерн?— В кн.: Ad Marginem. Ежегодник 93. M., 1994, с. 322), создающими симулякры, симулякры симулякров и т д. Лит.: Клоссовскч П. Симулякры Ж. Батая.— В кн.: Танатография эроса. СПб., 1994, с. 79-91; Бодрийяр Ж. Система вещей. М., 1995; Неретина С. С. Верующий разум. К истории средневековой философии. Архангельск, 1995; Гиренок Ф. И. Симуляция и символ: вокруг Ж. Делеза.— В кн.; Социо-Логос постмодернизма. М., 1996, с. 215—234; Бодрийяр Ж. Город и ненависть.— «Логос». (М.), 1997, вып. 9, с. 107— 11.7; Батай Ж. Внутренний опыт. СПб., 1997.
А. П. Огурцов
Источник: Новая философская энциклопедия