Щедрость
Щедрость
Добродетель дара. Говорят, что и отдавать можно, также руководствуясь любовью. Бесспорно, и потому любовь всегда щедра. Но не всякая щедрость связана с любовью, мало того, она выступает как особая добродетель только тогда, когда обращена на тех, кого не любят. Разве кому‑нибудь придет в голову называть себя щедрым из‑за того, что он заваливает подарками своих детей? Такой человек прекрасно сознает, что делает это из любви, а вовсе не из щедрости. Щедрость становится добродетелью дарения в той мере, в какой она превосходит любовь, на которую человек способен. Щедрость – скорее классическая, чем христианская добродетель. Она больше принадлежит морали, чем этике. Тем самым устанавливается и ее ограниченность, и ее величие. Приказать себе любить нельзя; приказать себе быть щедрым можно. Любовь не зависит от нас (это мы от нее зависим); щедрость зависит именно от нас. Чтобы быть щедрым, достаточно этого захотеть; полюбить по собственному желанию нельзя. Как заметил Декарт, щедрость соприкасается со свободой. Быть щедрым значит сознавать, что ты свободен, поясняет он, и иметь решимость использовать эту свободу во благо («Страсти души», III). Это подразумевает стремление победить в себе все, что не свободно: собственную мелочность, собственную жадность, собственный страх, одним словом, большую часть страстей – вплоть до отказа следовать собственным интересам, чтобы всего себя посвятить заботам о благе других (там же). После этого не приходится удивляться, что щедрость встречается так редко! Дарить значит терять, а все мы хотим сохранить то, что имеем. Дарить значит идти на риск, а это пугает. Никто не может стать свободным до тех пор, пока не победит самого себя. Невозможно родиться на свет щедрым. Щедрым становятся в результате воспитания, личного выбора, волевого усилия. Щедрость есть добродетель дара, но сама она даром никак не является; это борьба и победа, требующие смелости, иногда доходящей до героизма. Быть щедрым значит отдавать то, чем владеешь, вместо того чтобы отдаваться ему во власть. Щедрость – это свобода по отношению к себе и своему страху; это качество, противоположное эгоизму и трусости.
Источник: Философский словарь.
ЩЕДРОСТЬ
человеческое качество, обозначающее нравственно совершенную меру в обращении с личным имуществом, имеющим ценность для индивида и представляющим одновременно ценность для других: одна из важнейших добродетелей аристократического этоса; в широком смысле — открытость индивида другим, готовность делиться с ними как своим материальным достатком, так и способностями, знаниями, душевными силами. Понятие Щ. впервые выделил и подробно описал Аристотель в своих этических сочинениях. Он определил ее как обладание серединой в отношении к имуществу, его даянию и приобретению (больше к даянию). Имуществом он называет то, что имеет стоимость, выраженную в деньгах, т.е. то, чем потенциально хотели бы владеть все, кто им не владеет. Щ. состоит в свободном отношении к имуществу, когда человек легко расстается с ним во имя того, что он считает прекрасным, правильным, достойным - подарок городу, чествование гостя, помощь другу, радость близким и т.д. Это — не хозяйственная категория, выражающая отношение к имуществу, а этическая категория, выражающая отношение к другим людям через отношение к имуществу. Так, Щ. определяется не величиной даров, а тем, как они соотносятся с возможностями человека, его состоянием; иногда тот, кто делится куском хлеба, может быть более щедрым, чем тот, кто приглашает на роскошный обед. Щ. представляет собой общепонятную в рамках определенной культуры систему знаков, призванных показать, что индивид больше ценит людей, чем вещи. Она прежде всего обнаруживается в искусстве делать подарки, а также в тех привычных расходах (добровольные взносы на помощь кому-то, угощение во время празднеств и т.п.), к-рые не имеют строго лимитированных пределов. Щ. нелегко идентифицировать, ее специфический психологический признак состоит в том, что человек не жалеет о вещах, с к-рыми расстается в акте Щ., и в целом испытывает от него чувство удовольствия. Щедрый человек больше страдает от того, что он не проявил должной широты в расходах, чем от того, что он в данном отношении переусердствовал.
В акте Щ. индивид не принимает себя в расчет, символически заявляет, что он имеет больше, чем заслуживает, он одаривает другого для того, чтобы подчеркнуть достоинства последнего и свое уважение к нему. Щ., согласно Аристотелю, расположена между скупостью и мотовством, но ближе к мотовству, чем к скупости. Люди от природы более склонны к скупости (жадности), старость и немощи усиливают эту склонность, в известном смысле она органична человеку, скупость может изъедать характер, как болезнь тело; из-за своей естественности она является самым трудным препятствием на пути к Щ. Мотовство как избыток в даянии встречается реже и более похоже на Щ., от последней оно отличается тем, что имущество расходуется и раздается без разбора — кому надо и кому не надо, и делается это ради порочных целей (чувственных удовольствий, спеси, пустого времяпрепровождения и т.п.). Щ. является одной из специфических добродетелей аристократического этоса. Соответствующее греч. слово (?Хе\)6ерютг|ъ) произошло от ёХе-ибёркх; что означало: достойный свободнорожденного.
В ней находят наглядное выражение праздность аристократии, показной характер ее образа жизни. К Щ. аристократа обязывают его основные занятия — война, охота, балы, того же требует от него его положение человека, со стола к-рого кормятся многие. Одно из определений аристократа состоит в том, что он не должен заботиться о том, чтобы обеспечить себя и близких, и ничего не делает ради денег; он отличает себя от представителей «неблагородных» сословий тем, что пренебрегает обязательным трудом, хозяйственными и имущественными заботами. Все это находит выражение в демонстративной Щ., переходящей часто в расточительность. Аристотель выделял в качестве специальной добродетели Щ. в особо крупных размерах, свойственную именно аристократии, и называл ее великолепием. Великолепен тот, кто умеет быть щедрым в делах, требующих величия и размаха, — таковыми являются общественные акции, как, напр., затраты на почитание богов, установление статуй, бесплатные обеды и т.п., а также одноразовые события частной жизни, к-рые приобретают общественный смысл, отмечаются с участием большого числа гостей, как, напр., рождение детей, свадьба и т.п. Реальные нравы аристократических слоев могли быть далеки от Щ. Так, Феофраст в той самой среде, для к-рой его учитель Аристотель предназначал добродетели Щ. и великолепия, находит и живо описывает такие пороки, как крохоборство, скаредность, подлокорыстие. Щ. внешне схожа с милосердием, (др.-рус. слово «щедрый» означало в то же время милостивый, милосердный, в словаре В.И.Даля также в качестве одного из его значений указывается: «милосердный на раздачу милостыни»). Тем не менее их нельзя смешивать друг с другом: милосердие как христианская добродетель есть помощь нуждающимся, богоугодное дело, совершается незаметно, желательно тайно; Щ. как аристократическая добродетель адресована не обязательно нуждающимся и чаще всего не им, является способом утверждения индивида, имеет показной (в смысле показа, а не лицемерия) характер. Щ. в форме щедрой милости была одним из путей приобщения аристократических сословий к христианскому этосу.
В той мере, в какой Щ. выполняла функцию этического смягчения и прикрытия социальных контрастов, она в средневековую эпоху в значительной мере трансформировалась в милосердие, благотворительность. Эволюция Щ. и в содержательном плане, и с т.з. ее места в системе нравственных приоритетов личности в Новое время определялась следующими факторами. Во-первых, победа мещанского этоса над аристократическим означала, что место Щ. как «имущественной» добродетели заняла бережливость. Лоренцо Валла подверг критике мнение Аристотеля, будто Щ. связана как с расходованием имущества, так и с его приобретением, вполне обоснованно заметив, что нравственной мерой в приобретении и сохранении имущества будет бережливость; именно бережливости, считал он, противостоит скупость (ср. Жадность), а Щ. - только расточительность. Бережливость есть признание этической ценности вещей и денег в отличие от Щ., к-рая демонстрирует нравственно мотивированное пренебрежение к ним. Бережливость со времен Гесиода считалась важной добродетелью мещан (социально активного населения неаристократического происхождения — мелких собственников, средних городских слоев, третьего сословия), ее возвышение и обоснование (прежде всего в рамках протестантской этики) в качестве нравственно достойной формы поведения происходило в ходе одновременной критики праздности и расточительности аристократии, скрывавшимися за ее демонстративной Щ. Во-вторых, развитие капитализма в потребительское общество, поставив под вопрос ценность бережливости, размыло одновременно грани, отделяющие Щ. от расточительности. В-третьих, общее снижение роли личностных добродетелей в социально значимом поведении индивидов низвело Щ. до уровня частной добродетели, к-рая обнаруживается гл.о. в узкой сфере личных отношений и остается личным делом каждого индивида в том смысле, что ее наличие или отсутствие не влияет сколько-нибудь заметно на его общественное положение и нравственную оценку со стороны окружающих. Скупость на бытовом уровне еще высмеивается и осуждается, но это не означает, что поощряется Щ. Отсутствие этико-моралистических размышлений и в целом публичного интереса к Щ. привели к размыванию ее содержания.
В естественном языке и повседневном сознании Щ. понимается сегодня широко, включая также то, что именуется Щ. души. Вместе с тем в общественных нравах сохраняются отдельные фрагменты (дипломатические приемы, юбилеи, презентации, дни рождения и т.п.), к-рые требуют от индивидов Щ. в ее узком смысле и являются своего рода тестом на ее наличие. Историческая судьба Щ. в разных культурах и у разных народов различна. Она до настоящего времени высоко ценится в тех из них (как, напр., в зоне действия конфуцианского этоса или мусульманского этоса), в к-рых основой общественно достойных форм поведения остаются аристократические образцы, разумеется, видоизменившиеся, приноровленные к современным реалиям, но тем не менее (в отличие от Западной Европы) никогда не низвергавшиеся со своего почетного пьедестала. Лит.: Аристотель. Ни ком ахова этика [IV, 1-5] // Аристотель. Соч. в 4 т. Т. 4. М.: Мысль, 1984; Валла Л. Об истинном и ложном благе [III]. М.: Наука, 1989; Оссовская М. Рыцарь и буржуа. Исследования по истории морали. М.: Прогресс. 1988. А.А.Гусейнов
В акте Щ. индивид не принимает себя в расчет, символически заявляет, что он имеет больше, чем заслуживает, он одаривает другого для того, чтобы подчеркнуть достоинства последнего и свое уважение к нему. Щ., согласно Аристотелю, расположена между скупостью и мотовством, но ближе к мотовству, чем к скупости. Люди от природы более склонны к скупости (жадности), старость и немощи усиливают эту склонность, в известном смысле она органична человеку, скупость может изъедать характер, как болезнь тело; из-за своей естественности она является самым трудным препятствием на пути к Щ. Мотовство как избыток в даянии встречается реже и более похоже на Щ., от последней оно отличается тем, что имущество расходуется и раздается без разбора — кому надо и кому не надо, и делается это ради порочных целей (чувственных удовольствий, спеси, пустого времяпрепровождения и т.п.). Щ. является одной из специфических добродетелей аристократического этоса. Соответствующее греч. слово (?Хе\)6ерютг|ъ) произошло от ёХе-ибёркх; что означало: достойный свободнорожденного.
В ней находят наглядное выражение праздность аристократии, показной характер ее образа жизни. К Щ. аристократа обязывают его основные занятия — война, охота, балы, того же требует от него его положение человека, со стола к-рого кормятся многие. Одно из определений аристократа состоит в том, что он не должен заботиться о том, чтобы обеспечить себя и близких, и ничего не делает ради денег; он отличает себя от представителей «неблагородных» сословий тем, что пренебрегает обязательным трудом, хозяйственными и имущественными заботами. Все это находит выражение в демонстративной Щ., переходящей часто в расточительность. Аристотель выделял в качестве специальной добродетели Щ. в особо крупных размерах, свойственную именно аристократии, и называл ее великолепием. Великолепен тот, кто умеет быть щедрым в делах, требующих величия и размаха, — таковыми являются общественные акции, как, напр., затраты на почитание богов, установление статуй, бесплатные обеды и т.п., а также одноразовые события частной жизни, к-рые приобретают общественный смысл, отмечаются с участием большого числа гостей, как, напр., рождение детей, свадьба и т.п. Реальные нравы аристократических слоев могли быть далеки от Щ. Так, Феофраст в той самой среде, для к-рой его учитель Аристотель предназначал добродетели Щ. и великолепия, находит и живо описывает такие пороки, как крохоборство, скаредность, подлокорыстие. Щ. внешне схожа с милосердием, (др.-рус. слово «щедрый» означало в то же время милостивый, милосердный, в словаре В.И.Даля также в качестве одного из его значений указывается: «милосердный на раздачу милостыни»). Тем не менее их нельзя смешивать друг с другом: милосердие как христианская добродетель есть помощь нуждающимся, богоугодное дело, совершается незаметно, желательно тайно; Щ. как аристократическая добродетель адресована не обязательно нуждающимся и чаще всего не им, является способом утверждения индивида, имеет показной (в смысле показа, а не лицемерия) характер. Щ. в форме щедрой милости была одним из путей приобщения аристократических сословий к христианскому этосу.
В той мере, в какой Щ. выполняла функцию этического смягчения и прикрытия социальных контрастов, она в средневековую эпоху в значительной мере трансформировалась в милосердие, благотворительность. Эволюция Щ. и в содержательном плане, и с т.з. ее места в системе нравственных приоритетов личности в Новое время определялась следующими факторами. Во-первых, победа мещанского этоса над аристократическим означала, что место Щ. как «имущественной» добродетели заняла бережливость. Лоренцо Валла подверг критике мнение Аристотеля, будто Щ. связана как с расходованием имущества, так и с его приобретением, вполне обоснованно заметив, что нравственной мерой в приобретении и сохранении имущества будет бережливость; именно бережливости, считал он, противостоит скупость (ср. Жадность), а Щ. - только расточительность. Бережливость есть признание этической ценности вещей и денег в отличие от Щ., к-рая демонстрирует нравственно мотивированное пренебрежение к ним. Бережливость со времен Гесиода считалась важной добродетелью мещан (социально активного населения неаристократического происхождения — мелких собственников, средних городских слоев, третьего сословия), ее возвышение и обоснование (прежде всего в рамках протестантской этики) в качестве нравственно достойной формы поведения происходило в ходе одновременной критики праздности и расточительности аристократии, скрывавшимися за ее демонстративной Щ. Во-вторых, развитие капитализма в потребительское общество, поставив под вопрос ценность бережливости, размыло одновременно грани, отделяющие Щ. от расточительности. В-третьих, общее снижение роли личностных добродетелей в социально значимом поведении индивидов низвело Щ. до уровня частной добродетели, к-рая обнаруживается гл.о. в узкой сфере личных отношений и остается личным делом каждого индивида в том смысле, что ее наличие или отсутствие не влияет сколько-нибудь заметно на его общественное положение и нравственную оценку со стороны окружающих. Скупость на бытовом уровне еще высмеивается и осуждается, но это не означает, что поощряется Щ. Отсутствие этико-моралистических размышлений и в целом публичного интереса к Щ. привели к размыванию ее содержания.
В естественном языке и повседневном сознании Щ. понимается сегодня широко, включая также то, что именуется Щ. души. Вместе с тем в общественных нравах сохраняются отдельные фрагменты (дипломатические приемы, юбилеи, презентации, дни рождения и т.п.), к-рые требуют от индивидов Щ. в ее узком смысле и являются своего рода тестом на ее наличие. Историческая судьба Щ. в разных культурах и у разных народов различна. Она до настоящего времени высоко ценится в тех из них (как, напр., в зоне действия конфуцианского этоса или мусульманского этоса), в к-рых основой общественно достойных форм поведения остаются аристократические образцы, разумеется, видоизменившиеся, приноровленные к современным реалиям, но тем не менее (в отличие от Западной Европы) никогда не низвергавшиеся со своего почетного пьедестала. Лит.: Аристотель. Ни ком ахова этика [IV, 1-5] // Аристотель. Соч. в 4 т. Т. 4. М.: Мысль, 1984; Валла Л. Об истинном и ложном благе [III]. М.: Наука, 1989; Оссовская М. Рыцарь и буржуа. Исследования по истории морали. М.: Прогресс. 1988. А.А.Гусейнов
Источник: Этика. Энциклопедический словарь. М. Гардарики 2001