важный аспект философии науки, поскольку в психологической картине открываются все основные составляющие элементы научного познания: интеллектуальные, эмоциональные и волевые. Психология рассматривает природу научного творчества, этапы созревания научного знания, механизмы восприятия и оценки научных открытий, трудности продвижения научной информации в общественное сознание и многое другое. Долгое время психологические аспекты деятельности ученого не вычленялись особо и были растворены в общем контексте философских исследований, посвященных функционированию и развитию научного познания. Уже философы эпохи Просвещения демонстрировали психологический подход, когда рассматривали предпосылки научной деятельности.
Так, французский философ Б. Фонтенель, говоря о таких предпосылках, указывал на любознательность и несовершенство (ограниченность) органов чувств. Важный вклад внес И. Кант. Он впервые представил науку (естествознание) как результат активности человеческого разума, продукт его деятельности наряду с искусством и литературой. Человек – не пассивный наблюдатель, отражающий закономерности природы: благодаря устройству нашего сознания и такого его элемента, как разум, мы способны налагать законы на природу. Как мыслитель, живущий в эпоху романтизма, И. Кант вполне в духе своего времени подчеркивал творческую мощь человеческого мышления, открывая дорогу теоретикам естествознания ХХ в., смело порывавшим с традиционными формами физической мысли, созданными веком И. Ньютона.
Следует обратить внимание еще на два момента кантовской позиции. У И. Канта мышление как способность субъекта познания носит универсальный, всеобщий, необходимый характер, оно лишено как таковое способа индивидуального воплощения, т. е. не имеет психологической формы – индивидуально недомыслие, мысль же всегда всеобща. Поэтому-то, с точки зрения Канта, всякая познавательная деятельность отвечает своему названию лишь в том случае, если она совершается по единообразным правилам, в отличие от художественной деятельности, таких правил не имеющей. Работа художника загадочна, работа ученого – прозрачна. Ньютоном может стать любой человек, Моцарт – неповторим. Только искусство является сферой гения.
В этом тезисе Канта угадывается позиция романтизма, который утверждал приоритет искусства над наукой и другими видами духовной культуры. Последующие работы философов, психологов, науковедов дают основания не соглашаться с авторитетным мнением кенигсбергского мыслителя, абсолютизирующего рациональный аспект познавательной деятельности. Главный вывод современных исследований научного познания – наука не лишена творческого потенциала, ее нельзя отождествлять с логическим процессом, пусть даже весьма сложным и запутанным. Исследованием психологии научной деятельности занимались и сами ученые, такие, как В. Оствальд, А. Пуанкаре, Я. Х. Вант-Гофф и др.
Например, нидерландский физик Вант-Гофф, изучив около двухсот биографий известных ученых, пришел к выводу о «комплексности» дарования: способность к научному исследованию нередко сопровождается художественной одаренностью. В 1909 г. В. Освальд выпустил в свет книгу «Великие люди» (СПб., 1910), содержащую анализ деятельности нескольких крупных ученых. Его интересовала проблема психологии ученого. В качестве объекта исследования он избрал самого себя. Однако несмотря на яркие примеры живого интереса к загадкам научного творчества, работ, посвященных этой теме в первой половине ХХ в. было мало. Позитивистски ориентированные философы и ученые полагали, что постигая сущность научной деятельности, следует полностью отвлечься от психологического контекста. Лишь немногие исследователи, в т. ч . А . Маслоу, вновь сделали психологию ученых предметом философской и внутринаучной рефлексии.
В книге одного из основателей Ассоциации гуманистической психологии А. Маслоу «Мотивация и личность» (1954) напрямую утверждается необходимость создания психологии науки и ученых. Американский исследователь полагает, что познавательная деятельность должна изучаться как элемент целостной психической жизни человека вместе с волей и эмоциями. Корни науки лежат в человеческих мотивах, и глубоко ошибочно «стремление сделать науку полностью автономной и саморегулирующейся, считать ее бескорыстной игрой с внутренними правилами, подобно шахматам»86. Сегодня разработки в области психологии научной деятельности имеют не только теоретическую, но и практическую значимость. Без такого рода знания трудно решать вопросы организации науки, совершенствовать подготовку молодежи для научной деятельности, определять оптимальное соотношение между разными поколениями в науке, положительно влиять на мотивы научного творчества и создавать благоприятную интеллектуальную атмосферу в больших и малых подразделениях современной науки. Теоретический подход к психологии научной деятельности имеет несколько ключевых моментов. Прежде всего следует выделить интеллектуальную составляющую научного познания. Это, пожалуй, самый исследованный аспект деятельности ученого. Господствующая в западноевропейской философии рационалистическая традиция прочно связала научное познание с интеллектуальной способностью человека, а суть познавательного процесса отождествила с умением оперировать понятиями, с правилами движения мысли, т. е . с логикой. Под влиянием этой мощной традиции находилась и советская философская мысль. Но сводить познавательную деятельность к оперированию понятиями по определенным правилам – это значит обескровить живой многогранный процесс постижения мира, в котором участвуют все духовные силы человека. Мышление любого индивида (и ученого в том числе) выходит далеко за пределы чисто логической сферы. Мышление – это пестрая совокупность (в пределе целостность) различных моментов интеллектуальной жизни человека: здесь и логические правила, и память, и воображение, и то, что называется здравым смыслом. Если мы обратимся к научному познанию, то нередко возникшую сложную теоретическую задачу свести к совокупности простых операций, минимизировать и алгоритмизировать научный труд позволяет именно здравый смысл. Великий итальянский физик Э. Ферми, под руководством которого в 1942 г. в США был запущен первый в мире ядерный реактор, любил задавать начинающим физикам неожиданные вопросы: сколько настройщиков роялей есть в Чикаго? По тому, как делается оценка этого числа, можно судить о способности применять здравый смысл.
Еще один важный аргумент, противоречащий отождествлению мышления с логическим процессом, отмечал А. Маслоу. Мышление далеко не всегда имеет однозначную логическую направленность, более того, может выдавать результат будучи непосредственно не мотивированным и не организованным на решение мыслительной задачи. Таким образом, сама интеллектуальная сфера вмещает в себя внелогические элементы – свободные ассоциации (использующие резервы памяти), фантазию, воображение. Особенно важную роль научное воображение начинает играть тогда, когда развитие науки достигает определенного поворотного пункта, за которым должно быть освоено новое поле исследования.
Особую роль в научном познании имеет интеллектуальная интуиция. Интуиция – это непосредственное знание. Пережившие акт интуиции ученые видят в полученном знании не результат интеллектуальных усилий, не логическое продолжение предшествующих этапов познания, а некий скачок мысли, разрыв между старым и новым видением мира. Там, где невозможно пользоваться дедуктивными приемами, научное познание совершается путем индукции, В таких случаях ученый, лишенный бесспорных обобщающих посылок, должен обладать чутьем. Приемы решения проблем, которые не поддаются алгоритмизации, называются эвристиками. Эвристические методы необходимы там, где затруднительны дедуктивные методы исследования. В ходе осуществления эвристических способов научного познания ученый, опираясь на интуицию и эмоциональные оценки, сужает зону интеллектуального поиска, регулирует и направляет его. В нашей стране возможности эвристических методов научного познания стали анализироваться силами философов, психологов, нейрофизиологов, кибернетиков с начала 60-х гг. прошлого столетия. Таким образом само мышление далеко не полностью подчиняется логике, т. е. правилам движения мысли. Но и сама способность к рациональному познанию не исчерпывает все духовные способности человека. Таковых, как известно, три и каждой из них И. Кант посвятил одну из своих знаменитых критик. Последняя называлась «Критика способности суждения» и была посвящена анализу способности человека испытывать чувства удовольствия или неудовольствия, т. е. эмоциям. В этой работе Кант прочно связал эмоциональную сферу человека с миром свободы, с художественным вкусом, с актами незаинтересованного оценивания предметов, представленных в сознании с помощью интеллекта. К миру природы, к ее познанию, т. е. к естествознанию, эмоции, дающие основания для суждения вкуса, прямого отношения не имеют. Это автор «Критики способности суждения» утверждает вполне однозначно. «Суждения вкуса, – говорит Кант, – не есть познавательное суждение; стало быть, оно не логическое, а эстетическое суждение, под которым подразумевается то суждение, определяющее основание которого может быть только субъективным»88.
В контексте позитивистской традиции сформировалось понятие эмотивизма, согласно которому эмоции не отражают действительность, а выражают отношение субъекта к миру. Однако эту позицию, отлучающую эмоции от познавательного процесса, в советскую эпоху оспаривали прежде всего отечественные психологи. Так, С. Л. Рубинштейн заявлял: «Мысль, заостренная чувством, глубже проникает в свой предмет, чем “объективная”, равнодушная, безразличная мысль».
Советская психология (С. Л. Рубинштейн, Л. С. Выготский, А. Н . Леонтьев, К. К . Платонов, В. Н . Мясищев, П. В . Симонов и др.) внесла огромный вклад в философское осмысление эмоциональной сферы, ее связи с познавательной деятельностью человека. Б. Фонтенель писал о том, что ученый принимает идею, появившуюся в его сознании, потому что она доставляет ему удовольствие. Это удовольствие похоже на эстетическое наслаждение, но соединено оно не с восприятием художественных предметов, а предметов интеллектуального созерцания. Это «смех ума», говорит Б. Фонтенель, «удовольствие, получаемое от созерцания звезд, заключено где-то в разуме и заставляет смеяться только наш ум». Психологи отмечают роль в научном познании таких феноменов эмоциональной сферы, как любовь (упоение и даже страсть) к предмету научного исследования, к догадке, которая вдруг осенила, к избранной профессии и т. д . «Без странного упоения, вызывающего улыбку у всякого постороннего человека ... удастся ли тебе твоя догадка, – сказал, выступая перед студентами Мюнхенского университета, М. Вебер, – без этого человек не имеет призвания к науке, и пусть он занимается чем-нибудь другим. Ибо для человека не имеет никакой цены то, что он не может делать со страстью».
Чрезвычайно важно в научном творчестве чувство веры. В книге А. Эйнштейна и Л. Инфельда «Эволюция физики» мы находим утверждение, что «без веры во внутреннюю гармонию нашего мира, не могло бы быть никакой науки. Эта вера есть и всегда останется основным мотивом всякого научного творчества».
Вера – симптом жизненности теории. Помимо всего прочего нужно настойчивое стремление к истине. Речь здесь идет о роли в познании еще одной духовной способности человека – воле. Систематический, ежедневный, кропотливый, планомерный, ненормированный труд без наличия волевого компонента сознания ученого просто невозможен. Как свидетельствует история науки, известные ученые обладали неистощимым запасом волевой энергии, позволяющей осилить огромный объем исследовательской работы. Сохранять неустрашимую волю к истине, не впадать в суетность призывал Гегель тех, кто однажды вступил на путь мысли. Признание волевой компоненты научного творчества тесно соприкасается с темой мотивации труда ученых. Итак, научное познание полагается на разные составляющие духовных сил человека: и интеллект, и темперамент, и характер. В науковедческой литературе растет осознание этого факта, но случается и так, что, признав включенность в познавательный процесс, наряду с мышлением, эмоций и воли, исследователи труда ученого отрицают вклад двух последних элементов сознания в конечный результат – в научное знание. Конечная цель деятельности ученого – интеллектуальная вещь – рукопись, статья, книга.
И только по видимости психологический процесс как бы исчезает, воплощаясь в формулы, схемы, колонки цифр, короче говоря, текст. Ведь самая новейшая теория – не конечный пункт развития науки. Проходит небольшое время и возникает новая проблема, новая догадка, новая идея и т. д. Научное знание растет постоянно и научная продукция – не холодный металл, а горячий расплав, кипение умов и страстей. Нельзя же отрицать, что все эти живые модификации научного знания (проблемы, догадки, идеи и т. д.) в той или иной степени способны воплотиться в знаковую форму, в язык, в слово, обращенное к общественности (к людям науки прежде всего). Например, такой известный математик, как Н. Винер полагал, что умение выражать с помощью символов и знаков не только устоявшееся научное положение, но и вот только что возникшую идею на условном языке, который нужен лишь на определенный отрезок времени, отличает талантливого математика от его менее способных коллег 93. Однако никакой даже самый совершенный текст научной публикации не способен заменить непосредственное личностное общение ученых. Поэтому мы утверждаем, что центральное звено науки как социокультурного целого – личность ученого, с его сознанием, навыками творческого труда и общения, его способностью мыслить, эмоционально переживать события окружающей действительности, ставить и преследовать свои познавательные цели. Все другие элементы науки – материальные условия, институты, средства коммуникации являются вторичными и зависимыми от творческих потенций ученого. Ю. И. Мирошников
222.62 кб