ПИРРОН

(ок. 360 – ок. 270 до н. э.)
«Истина для человека непостижима»
Несмотря на то, что Пиррон являлся современником Аристотеля, Диогена, Зенона и Эпикура, о его жизни и особенностях характера известно совсем немного. Древние источники совершенно не упоминают ни о его внешности, ни о какихлибо метких и остроумных выражениях. Известно лишь, что в молодости он был беден и безвестен, жил уединенно, так что даже домочадцы редко могли его увидеть.
Родился он в г. Элиде и, по свидетельству одного античного автора, принимал участие в походе Александра Македонского в Индию. Там он познакомился с индийскими мудрецами – т. н. гимнософистами, от которых, как принято считать, и воспринял идею суетности и невозможности всякого мирского познания. Возможно, что он присутствовал при самосожжении великого индийского философа Калана, который даже в пламени сохранял абсолютное спокойствие. После Индии Пиррон вернулся на родину, где долгое время учился философии, а затем и сам объяснял свое учение всем желающим.
Основная идея Пиррона довольна проста и незамысловата. Он стал первым мыслителем в истории философии, всерьез задумавшимся о возможности вообще какоголибо познания истины. Она, по его мнению, совершенно непостижима, ибо познать вещь в ее целостности никакой человек не в состоянии. У него для этого, вопервых, не хватает познавательных возможностей, а, вовторых, каждый человек посвоему воспринимает мир, посвоему оценивает и определяет параметры вещей. В самом деле, говорит Пиррон, если мы внимательно посмотрим на живую природу, то увидим, насколько разнятся и люди, и животные в своем отношении к одним и тем же вещам. Например, «виноградная лоза для козла съедобна, а для человека горька, или цикута для перепелки питательна, а для человека смертельна, или отбросы годятся в пищу свинье и не годятся для лошади». Кроме того, личные качества людей также неодинаковы. К примеру, повар Александра Македонского, как сообщают источники, замерзал на солнце и отогревался только в тени. А некий Андронаргивянин, по словам Аристотеля, в одиночку перешел через страшную Ливийскую пустыню без единой капли воды. Одним словом, то, что одному хорошо, – другому смерть, и наоборот. Крепкое, сочное, красное яблоко одному кажется сладким, а другому – кислым, вялым, бледнорозовым, сухим. То, что находится от меня справа, для другого находится слева. Любое утверждение имеет свое опровержение. На всякое «да» обязательно находится какоенибудь «нет», и так до бесконечности. Стало быть, все в мире относительно, ни на что нельзя целиком положиться, ни в чем нельзя быть полностью уверенным. Такая точка зрения на мир получила в истории философии название релятивизма, а сомнение в реальных возможностях человеческого познания называется скептицизмом.
На этом и строит Пиррон свою теорию: настоящий мудрец никогда не станет докапываться до истины, ибо отыскать ее попросту невозможно. Более того, он всегда воздерживается от какихлибо категорических суждений, высказываний и утверждений. Интересно, что сам Пиррон, переиначивая знаменитое положение Сократа, говорил: «Я не могу утверждать, знаю ли я, что я ничего не знаю!» Хотя, если хорошенько вдуматься в это положение, то станет ясно, что оно заводит скептиков в тупик… Тем не менее невозможность твердых знаний, по Пиррону, неминуемо должна привести к полному безразличию в отношении всего окружающего. Из этого следует вывод: главное для мыслителя – спокойствие и присутствие духа в любых, даже самых сложных жизненных ситуациях. Говорят, что он старался следовать своей теории и в жизни. Он договорился даже до того, что никакой человек не способен отличить жизнь от смерти и поэтому между ними нет никакой разницы. Когда же ктото из остряков спросил его: «Почему же тогда ты не умираешь?», он ответил: «Именно поэтому».
Как бы то ни было, скептицизм в короткие сроки завоевал сердца и умы многих людей. Самим Пирроном и образом его жизни восхищались ученики и последователи. Сохранился рассказ о том, как однажды он плыл на корабле во время бури и «спутники его впали в уныние, а он оставался спокоен и ободрял их, показывая на корабельного поросенка, который ел себе и ел, и говоря, что к такой безмятежности и должен стремиться мудрец». В другой раз ему пришлось обратиться к врачу по поводу язвы, и когда его стали лечить прижиганиями, то он даже не морщился.
Выводы. Учение скептиков появилось на закате античной мысли не случайно. Оно стало своеобразным логическим завершением долгого и сложного пути античной философии в поисках объективно существующей истины. Много воды утекло с тех пор, и много копий было сломано за это время по поводу «картины мира», которую стремилось построить человеческое сознание, опираясь только на собственный разум. Многочисленные «истины» натурфилософии, прозрения титанов греческой философии – Сократа, Платона и Аристотеля, откровенный цинизм и радикализм софистов и киников – вот предварительный итог этого пути. Но ни одна задача по разгадке тайн мироздания философами так и не была решена. Более того, ни твердокаменный стоицизм, ни благостное эпикурейство не смогли в условиях крушения традиционного греческого общества дать человеку скольконибудь прочной жизненной опоры. В результате появляется столь нехарактерное для рационального греческого сознания скептическое отношение к самим возможностям разума в целом: а способен ли он вообще ответить на «проклятые» вопросы бытия? Очевидно, что это уже симптом. Скептицизм как форма научного и философского сознания всегда означает отчаяние, усталость, неверие и, в конечном счете, безразличие. Весьма характерно, что после скептиков в истории античной греческой философии наступает довольно длительный период затишья. Конечно, мыслители в Греции не перевелись, но это были имена уже не того масштаба, что прежде. Оно и понятно – за три с лишним столетия интенсивных поисков фактически весь спектр рациональных решений вечных философских проблем был исчерпан. Образно говоря, греческая мысль «выдохлась», подойдя к своему естественному пределу. После блестящей плеяды стоиков, эпикурейцев и скептиков античная философия практически остановилась в своем развитии. Все, что появлялось на философском горизонте, было лишь повторением или, в лучшем случае, углублением предыдущего. Последний же короткий всплеск античной мысли произошел лишь пятьсот лет спустя.