ОБАЯНИЕ

(charm, charisma; от баять – говорить, заговаривать, колдовать). Свойство личности привлекать и завораживать полнотой и естественностью своих жизненных проявлений. Первоначально «обаяние» – словесная ворожба («баяние»), но постепенно значение слова расширилось и стало указывать на общее чарующее воздействие личности: в мимике, жестах, осанке, в манере общения.
Если красота, по И. Канту, – это форма целесообразности без цели, то обаяние – это форма жизненности без цели, жизнь, играющая сама по себе, просто потому, что она и есть для себя цель. Обычно внутри игры постоянно возникают свои цели и функции, как в спорте или театре: выиграть самому, переиграть другого, перевоплотиться в персонажа… Обаяние – это бесцельная, безотчетная игра, которая не отгораживает себя от жизни театральной сценой или футбольным полем. Это не игра во что-то или в кого-то, а игра от преизбытка жизни, vita ludens: играет не человек, а сама жизнь в нем – помимо его намерения и воли. Это и есть источник обаяния: жизнь в своей нестесненной жизненности, витальность без вето. Обаятельные личности в литературе – Наташа Ростова в «Войне и мире» Л. Толстого, Лара в «Докторе Живаго» Б. Пастернака, Веничка в «Москва – Петушки» Вен. Ерофеева, «некрасивая девочка» в одноименном стихотворении Н. Заболоцкого.
Обаяние следует отличать от красоты как общеэстетической категории, которая относится и к неживой природе. Обаяние присуще только живым и притом одушевленным существам. Звезды, моря, горы, леса и луга бывают красивы, но им нельзя приписывать обаяние, если только не персонифицировать их («это была веселая, очень обаятельная звездочка»). Однако уже в животных заметны признаки обаяния, отличные от красоты (невзрачная шустрая дворняжка может превосходить обаянием красавца добермана-пинчера). Самовыражение, свойственное всем одушевленным существам, предполагает раздвоение: на внутреннее и внешнее, на «кто» и «что». Живое, подвижное взаимоотношение между ними и есть источник обаяния. «Кто» постоянно меняет формы своего выражения и тем самым выступает как нечто невыразимое, как возможность, не воплотимая ни в какую действительность. Этим, собственно, и отличаются одушевленные существа от неодушевленных предметов: в них есть открытость невоплощенного, теплота несовершенства.
Напротив, красота в людях, если она не сопряжена с обаянием, может производить впечатление чего-то застылого, мертвенного, как «что», заслоняющее «кого». Правильность и совершенство, которые привлекают нас в кристаллах и цветах, могут отчуждать в человеческих лицах. Противоположность обаятельной Наташе Ростовой у Л. Толстого – красавица Элен Курагина, в которой подчеркнута неподвижность, статуарность, она несет свою красоту, как маску. У нее «неизменяющаяся улыбка вполне красивой женщины». Именно потому, что красота свойственна и неживым явлениям, в человеке она может восприниматься как нечто отдельное от него самого, как предмет, который можно выставлять напоказ и использовать для манипуляции людьми. Красота, согласно И. Канту, формальна, это целесообразность, лишенная представления о цели, как, например, самодостаточна красота цветка, коралла или орнамента. Обаяние, напротив, это энергия движения, которое проявляется в разрыве и преодолении формы. Красота может сковывать окружающих, обаяние, напротив, раскрепощает, оно щедро расточает себя, ничего не ожидая взамен.
Обаяние – и в этом его общность с красотой – по ту сторону добра и зла. Оно лишено моральной окраски, может быть соблазнительным и разрушительным, как в лермонтовском Печорине или в Ставрогине Достоевского, о котором сказано: «Аристократ, когда идет в демократию, обаятелен!» В них есть отрицательный магнетизм, (само)разрушительная стихия жизни, которая глубже их воли и сознания: сочетание беспредельной силы и неспособности ее приложить к чему-либо. В обаятельных людях часто поражает их никчемность, «лишность». Таковы герои фильмов «Жил певчий дрозд» Отара Иоселиани, «Полеты во сне и наяву» Романа Балаяна, «Географ глобус пропил» Александра Велединского. В них привлекает игра жизненных сил без определенной цели и практического приложения.
Обаяние трудно подделать: как только им начинают пользоваться сознательно, оно приобретает отрицательную величину, отталкивает, как любое позерство. Однако есть личности, сумевшие обаять целую эпоху, породить легион подражателей, – такие, как Джордж Броммель, основатель дендизма, или Коко Шанель, Лиля Брик: обаяние было их профессией.
Обаяние – важная категория этики и вообще гуманистики, поскольку характеризует целостное и органическое воздействие личности, вольно или невольно влюбляющей нас в себя. Обаятельному человеку хочется подражать, иногда даже в мелочах, интонациях, словечках. Единство человеческого рода осуществляется через множество таких непроизвольных, почти неосознаваемых влечений, которые передаются заразительными улыбками, жестами, мимикой. Любовь к ближнему нельзя сводить к нравственной заповеди: она была бы трудно исполнима, если бы не опиралась на стихийные жизненные влечения. Любовь невозможна без влюбления, без интуитивной, ничем разумно не мотивированной нежности к другому существу.
Обаяемость, умение очаровываться – одно из тех свойств, которые в свою очередь делают нас обаятельными. Быть восприимчивым к обаянию существенно для жизненного призвания личности и ее *вочеловечения. Передаваясь по кругу, обаяние усиливает наше чувство принадлежности человеческому роду. От вражды, гнева, обиды, насилия нас часто удерживает не чувство долга и не заповедь любви, а простое, необъяснимое, внеморальное и внерелигиозное «нечто», чему мы легче всего сдаемся, при этом не чувствуя себя побежденными: обаяние.
*Виталистика, Вочеловечение, Живосердечие, Живоумие, Игра, Любовь, Существоведение
Тайна обаяния // Звезда. 2014. № 6. С. 216–222.