от общеевропейск. nomad - кочевник) - 1) в собственном (узком) смысле - модельная концепция, предложенная Делезом и Гваттари; исходные идеи номадологического проекта впервые были высказаны Делезом в работе "Логика смысла"; окончательную свою формулировку концепция Н. обретает в совместных работах Делеза и Гваттари (прежде всего, второй том "Капитализма и шизофрении"); сводное изложение идей номадологического проекта дано в англоязычном издании "Nomadology" (N.Y.: Semiotex, 1986). 2) В широком смысле - фундаментальная для постмодернизма установка на отказ от характерных для классической метафизики презумпций, а именно: а) презумпции жестко структурной организации бытия; б) полагания пространства в качестве дискретно дифференцированного посредством семантически и аксиологически определяющих точек (прежде всего, центра - см. Ацентризм, Центризм); в) понимания детерминизма как принудительной каузальности, причинения извне (см. Неодетерминизм); г) выделения фундаментальных оппозиций внешнего - внутреннего, прошлого - будущего и т.п. (см. Бинаризм); д) полагания смысла в качестве имманентного миру (объекту) и раскрывающегося субъекту в когнитивных процедурах (см. Метафизика). Связывая этот способ мирообъяснения с традицией западной классики, постмодернизм постулирует содержательную исчерпанность его интерпретационного потенциала, выдвигая на смену ему номадологическую модель мировидения. С точки зрения Делеза и Гваттари, современность демонстрирует отчетливо выраженную "потребность в номадизме". В противоположность метафизической традиции, Н. задает видение мира, опирающееся на радикально альтернативные презумпции: а) рассмотрение предметности в качестве аструктурной (см. Ризома); б) трактовка пространства как децентрированного и открытого для территориализации (см. Ацентризм); в) новое понимание детерминизма, основанное на идее принципиальной случайности сингулярного события (см. Событийность); г) снятие самой возможности выделения оппозиций внешнего и внутреннего, прошлого и будущего, мужского и женского и т.п. (см. Бинаризм); д) придание феномену смысла проблематичного статуса (см. Постметафизическое мышление, Трансцендентальное означаемое, Означивание). Номадологический проект фундирован отказом от презумпции константной гештальтной организации бытия, и это находит свое выражение в конституировании постмодернизмом взамен традиционной категории "структуры" понятия "ризомы", фиксирующего принципиально аструктурный и нелинейный способ организации целостности, оставляющий возможность для имманентной подвижности и, соответственно, реализации ее креативного потенциала самоконфигурирования (см. Ризома). В отличие от фундаментальной для классической европейской культуры метафоры "корня" как предполагающего жестко фиксированную конфигурацию и генетическую (осевую) структуру, культура постмодерна, по оценке Делеза и Гваттари, фундирована метафорой "корешка", т.е. "корневища-луковицы" как "скрытого стебля", который может прорасти в каком угодно направлении, или сети "корневых волосков", потенциально возможные переплетения которых невозможно предусмотреть. Ризома принципиально процессуальна, - она "не начинается и не завершается. Она всегда в середине..." (Делез, Гваттари). Бытие номадической среды реализуется в последовательно сменяющихся виртуальных структурах: по словам Делеза и Гваттари, "оса и орхидея образуют ризому, будучи гетерогенными... Подлинное становление, превращение осы в орхидею, превращение орхидеи в осу... оба вида становления следуют друг за другом и сменяют друг друга". Артикулированные в духе Н. идеи могут быть обнаружены не только у Делеза и Гваттари. Так, по Барту, процессуальность письма не результируется в тексте финальным образом: "писать", в этом смысле, по оценке Барта, "непереходный глагол". Аналогична "структурная невозможность закрыть... сеть, фиксировать ее плетение" у Деррида. Это позволяет заключить, что эксплицитно выраженные Н. презумпции являются базисными для философии постмодернизма в целом. Номадологический проект предполагает в этом контексте и принципиально новое понимание организации пространства. Используя типичные для соответствующих культур игры как выражающие характерные для этих культур способы членения пространства, Делез и Гваттари противопоставляют шахматы, с одной стороны, и игру кочевников (го) - с другой. Шахматы предполагают кодирование пространства (организацию четко очерченного поля игральной доски в качестве "системы мест") и жесткую определенность соответствий между константно значимыми фигурами и их возможными позициями - точками размещения в замкнутом пространстве. В противоположность этому, го предполагает внекодовую территориализацию и детерриториализацию пространства, т.е. рассеивание качественно недифференцированных фишек на незамкнутой поверхности (броски камешков на песке придают в каждый момент времени ситуативное значение фигурам и ситуативную определенность конфигурации пространства). Такое рассеяние есть номадическое распределение сингулярностей, которые "обладают подвижностью, имманентной способностью самовоссоединения", радикально отличающейся "от фиксированных и оседлых распределений". Пространственная среда предстает как "недифференцированная": "мир, кишащий номадическими [кочевыми]... сингулярностями" (Делез). Топологически это означает, что в рамках номадического проекта организация пространства артикулирована радикально нетрадиционно. Прежде всего, это касается его видения в качестве плоскости (см. Поверхность, Плоскость). Согласно номадологическому видению, "генетическая ось - как объективное стержневое единство, из которого выходят последующие стадии; глубинная структура подобия"; в противоположность этому, "ризома антигенеалогична" (Делез, Гваттари): она "осуществляется в другом измерении - преобразовательном и субъективном", т.е. принципиально не осевом, не линейном, и "не подчиняется никакой структурной или порождающей модели", "чуждается самой мысли о ге-
нетической оси как глубинной структуре" (Делез, Гваттари). По оценке Делеза и Гваттари, "оседлая" (западная) культура, в отличие от кочевой, основана на понимании движения по осевому вектору, для которого топологически внешнее выступает аксиологически внешним, коим можно без семантических потерь пренебречь, - в отличие от номадического понимания движения как дисперсного рассеивания, имманентно осуществляющего интеграцию внешнего: "мы пишем историю... с точки зрения человека, ведущего оседлый образ жизни... История никогда не понимала кочевников, книга никогда не понимала внешнее". Важнейшей презумпцией Н. является презумпция программного ацентризма: пространство принципиально лишено того, что могло бы претендовать на статус центра (в терминологии Делеза и Гваттари - "Генерала"). Интерпретация ризомы в качестве децентрированной среды оборачивается ее трактовкой как обладающей креативным потенциалом самоорганизации: "ризома может быть разорвана, изломана... перестроиться на другую линию" (Делез, Гваттари). Источником трансформаций выступает в данном случае не причинение извне, но имманентная нон-финальность системы, которая "ни стабильная, ни не стабильная, а скорее, "метастабильна" и "наделена потенциальной энергией" (Делез). Таким образом, понятие "метастабильности" в Н. типологически соответствует понятию "неустойчивости" в современном естествознании, фиксирующему процессуальность бытия системы и ее креативный потенциал самоорганизации, варьирования пространственных конфигураций. Ни один из плюральных вариантов определенности ризомы не может быть аксиологически выделен как предпочтительный (автохтонный в онтологическом или правильный в интерпретационном смыслах): "любая точка ризомы может и должна быть связана со всякой другой" (Делез, Гваттари). Объективация этих возможностей образует подвижную картину самоорганизации ризомы, конституируя между ее составляющими ("сингулярностями") временно актуальные соотношения - "плато". Сингулярности не только "способны к само-воссоединению", но пребывание в поле "номадологического распределения" заставляет их "коммуницировать между собой" (Делез), при непременном условии взаимодействия с внешней по отношению к ризоме средой (плоскость как зона соприкосновения). Конкретным инспирирующим толчком (поводом) формирования диссипативного плато выступает в Н. так называемый "парадоксальный элемент", практически воплощающий собой случайность (случайную флуктуацию) как таковую, он же задает своего рода точки версификации в процессе самоорганизации ризоморфных сред, заставляя сингулярности "резонировать, коммуницировать и разветвляться" (Делез).
Соответственно, существенным моментом процессуальности ризомы является принципиальная непредсказуемость ее будущих состояний: "парадоксальный элемент" потому и парадоксален, что он выходит за границы знания (доксы), очерчивающей проективно рассматриваемое пространство трансформаций. По оценке Делеза и Гваттари, "это множественность... но мы пока не знаем, что она влечет за собой, когда... обретет субстантивный характер". Согласно постмодернистскому видению ситуации, номадологический способ мироинтерпретации отнюдь не является экзотической версией философского моделирования процессуальности, но, напротив, отвечает глубинным запросам культуры западного образца, "уставшей" от собственной ориентации на гештальтную жесткость: по оценке Делеза и Гваттари, "чего нам не хватает, так это Номадологии, отличной от истории... [...] Испытываем ли мы потребность в номадизме более основательном, чем номадизм крестовых походов, номадизм настоящих кочевников или номадизм тех, кто больше не суетится и уже ничего не имитирует?" (см. Симуляция). (См. также Ризома, Ацентризм, Бинаризм, Плоскость, Поверхность, Дерево, Корень, Анти-Эдип.)
НОМАДОЛОГИЯ
НОМАДОЛОГИЯ
Источник: История Философии: Энциклопедия
НОМАДОЛОГИЯ
Франц. NOMADOLOGIE. Термин Ж. Делеза и Ф. Гваттари. Со второй половины 80-х годов все более отчетливо стали ощущаться негативные последствия антропологического пессимизма и начали появляться работы (включая того же Фуко), где делались попытки теоретически обосновать необходимость сопротивления личности стереотипам массового сознания, навязываемым индивиду масскультурой, противостоять которым у раздробленного, фрагментированного языкового сознания постмодернистского человека - с теоретической, разумеется, точки зрения — оказывалось слишком мало шансов. Но поскольку все эти попытки предпринимались в рамках постмодернистской научной парадигмы, то они не дали удовлетворительных результатов, по крайней мере ни одной, пользуясь современной терминологией, сильной теории в этой области не было создано. Пожалуй, лишь одна концепция — «номадологии» Жиля Делеза и Феликса Гваттари (Deleuze, Guattari:1992) — в какой-то степени предлагала подходящее объяснение новым тенденциям в духовной жизни Запада.
Суть этих новых тенденций заключается в возврате к сфере частной жизни, к религиозно-духовной проблематике, к тем или иным формам религиозности. Как об этом говорил в конце 80-х годов Мишель Серр, «двадцать лет назад, если я хотел заинтересовать моих студентов, я говорил им о политике; если я хотел заставить их смеяться, я говорил им о религии. Сегодня, если хочу вызвать у них интерес, я говорю им о религии, а если хочу их посмешить, то говорю им о политике» (Mortley:1991, с. 48). Основными причинами перемены духовной ориентации Кармен Видаль считает «идеологическое разоружение, западный вариант позднего капитализма, упадок имиджа общественного человека, непомерные нарциссизм и цинизм» (Vidal:1993, с. 187). Эта трансформация духовного климата была обусловлена и ощущением приближения конца тысячелетия и поначалу воспринималась западной интеллигенцией как феномен контркультуры, как реакция на «растущий техническо-экономический рационализм, на фрагментацию человеческого бытия» (там же. с. 187). Исследовательница подчеркивает, что это не было возвратом к каноническим формам религии и традиционным догматам официального культа, а расцветом множества самых разнообразных сект и обрядов, которые, по ее мнению, лишь с большой долей условности можно было бы назвать истинно религиозными. Она, вслед за Липовецким, относит сюда различные виды фундаментализма, интерес к языческим ритуалам и обрядам, эзотеризм, оккультизм, восточные диеты, экологическое движение, медитацию, магию, спиритизм, сатанологию и тому подобное, одним словом — все, что ранее считалось предрассудками.
На поверхность общественного сознания вышла маргинальность во всех ее видах, которая лучше всего отвечает интересам макрогрупп, то, что Гваттари и Делез назвали «племенами» с их «племенной психологией». Таким образом, с уходом из западного сознания былой престижности общественного человека возник интерес к микрогруппам, малым племенам, связанным между собой сетью социоэкономических и биокультурных отношений. Это образование специфической племенной культуры, вернее, культур, социологами и культурологами Запада связывается с попытками обретения на новом уровне так называемой «групповой солидарности».
Как подчеркивал Феликс Гваттари, «племя» в своей общественной жизни имеет тенденцию к «трансверсальности» — метафизической «поперечности» по отношению к общепринятому, — к множественности ритуалов, к банальной жизни, к всеобщей дуальности и двусмысленности, к игре видимостями, к карнавальности. Постулируемый Гваттари и Делезом «новый трайбализм», век племен разрушает, взрывает традиционные разграничения и границы между магией и наукой, что якобы и способствует появлению «дионисийской социологии», способной исследовать эти «племена» как сложный комплекс органических структур, сменивших миф о линейном развитии истории (т.е. идею исторического прогресса) «полифоническим витализмом».
Социолог Маффесоли также обратил внимание на поразительный парадокс общественного сознания 80-х годов: постоянное колебание между все увеличивающейся его массификацией и развитием этико-эстетического сознания малых групп. Подобно Лиотару, утверждавшему, что в эру постмодернизма господствует недоверие к «метарассказам», т. е. к объяснительным системам, служащим для «самооправдания буржуазного общества»: религии, истории, науке, искусству и т. п., Маффесоли, по собственному признанию, предпочитает лишь миниконцепции», поскольку в настоящее время якобы невозможна никакая «сильная идеология», единая для всего общества.
Как пишет об этом Кармен Видаль, «конец социальной организации и нынешнее чувство пресыщения политикой позволили появиться «витальному инстинкту», который, побуждая нас забыть наш нарциссизм, породил «социальностную живучесть», или способность к сопротивлению в массах, шанс, что подобное социальное структурирование на множество малых взаимосвязанных групп даст нам возможность избежать или, по крайней мере, релятивизировать воздействие очагов власти» (Vulal:1993, с. 191).
Как сложилось само понятие номадической культуры? И второй вопрос: почему она получила популярность в работах ученых конца 80-х и прежде всего 90-годов? Впервые это понятие было сформулировано в книге Жиля Делеза и Феликса Гваттари «Тысяча плато» — втором томе их знаменитого труда «Капитализм и шизофрения». Первый том, «Анти-Эдип», вышел в 1972 г., и еще был полон откликов на майские события 1968 года, второй том — в 1980 году (Deleuze, Guattari: 19S()); его 12-ая глава называлась «Трактат о номадологии: Машина войны». Именно данная глава из этой толстой книги оказалась наиболее созвучной позднейшему духу времени, она сумела «выскочить» из общей системы аргументации Делеза и Гваттари, тем более что Гваттари развивал заложенные в ней положения и в других своих работах. Именно эта часть книги была выпущена отдельным изданием на английском языке в 1992 году (Deleuze. Guattari:1992).
Разумеется первоначальный смысл понятия претерпел существенные изменения, поскольку именно в силу своей популярности в интеллектуальной среде у разных теоретиков получал — и получает до сих пор — различные интерпретации. У Делеза и Гваттари — периода написания книги — еще сильна была закваска леворадикальной мысли в ее экстремистском варианте: они представляли себя революционерами мысли и духа и вели себя соответствующим образом — я имею в виду сам стиль аргументации. Их задача целиком определялась духом глобальной контестации, ощущением своей миссии эпатажно провоцирующей и подрывной деятельности. И главным предметом их нападок была идеология государства и государственности, ибо государство рассматривалось ими исключительно как институт духовного подавления, как институт власти, который с помощью своих аппаратов воздействует на человека, добиваясь его подчинения.
Теорию аппаратов разрабатывал еще Альтюссер: он постулировал существование «репрессивных государственных аппаратов», которые добиваются своей цели при помощи насилия, и «идеологических государственных аппаратов», таких как церковь, система образования, семья, профсоюзы, массмедиа, литература и т. д., которые достигают того же путем обеспечения «согласия» масс. Именно с представлением о власти как о мистической силе, со всех сторон окружающей индивида и сфокусированной на нем как центре применения своих сил, и связана разработка понятия номадологии как силы, способной противостоять воздействию властных структур, воплощенных в государстве, враждебном свободе индивида.
В своем «Трактате о номадологии» Делез и Гваттари пытались теоретически сформулировать идею какого-либо сообщества, противостоящего власти Государства, и нашли его в племенах кочевников — номадах, которые смогли создать «машину войны», способную сокрушить конкретные государства, целые империи. Как известно из истории, германские кочевые племена вместе с гуннами сокрушили Римскую империю; монгольские кочевники захватили Китайскую империю, государства Средней Азии, Русь;
арабские кочевые племена — иранское царство, отвоевали у Византии Сирию, Египет, Северную Африку.
Но, наверное, самым существенным для Делеза и Гваттари было доказать саму способность кочевников, казалось бы в принципе менее культурных, чем оседлое население, разрушать мощные мировые цивилизации. И французские ученые попытались сконструировать гипотезу об особом свойстве племенной, кочевой культуры: они наделили кочевников якобы природно им присущей «машиной войны», которая всегда им помогала одерживать победу над аппаратом Государства: «Номады изобрели машину войны против аппарата Государства. Никогда история не понимала номадизм, никогда книга не понимала внешнее. В ходе долгой истории Государство было моделью и мыслью: логос, философ-король, трансцендентность Идеи, республика мудрецов, суд разума, функционеры мысли, человек-законодатель и подданный. Государство претендует на то, чтобы быть внутренним образцом мирового порядка и на этом основании постоянно укоренять человека (т. е. заставлять пускать его корни в пределах государственных границ — И. И.). У машины войны совсем иное отношение к внешнему: это уже не просто какая-то другая «модель», это особый способ действия, которое заставляет саму мысль стать кочевником, а книгу — орудием для всех подвижных машин, отростком ризомы (Клейст и Кафка против Гете)» (Delenze, Guattari:1992, с. 35-36).
Естественно, что все понятия у французских философов обладают переносным значением: Государство всегда пишется с большой буквы — это символ ненавистной власти; а кочевники, номады, племя — такой же символ сил, что борются с Государством. Ради аналогии Делез и Гваттари начали с реально-исторических кочевников и, как всегда, кончили абстрактной идеей — идеей неизбежно свободного кочевого племени, столь же у них мистифицированного, как и понятие зловещего Государства.
Отсюда и любая свободная мысль — мысль внешняя, т. е. связанная с внешним, негосударственным миром, становится племенем, машиной войны: «Установить непосредственную связь мысли с внешним, с силами внешнего, короче, сделать из мысли машину войны — это то безумное предприятие, точным приемам которого можно научиться у Ницше» (там же, с. 467). Иными словами, «Всякая мысль уже является племенем, противоположностью государства» (там же). Также эстезис
Источник: Постмодернизм. Словарь терминов
НОМАДОЛОГИЯ
новейшее направление в современном постструктурализме, представленное работами Делеза и Гваттари, прежде всего их совместным трудом "Капитализм и шизофрения" (1972 - 1980). Основные положения Н. были изложены во втором томе этого большого труда (первый том - "Анти-Эдип", 1972). В ходе работы над вторым томом Делез и Гваттари выпустили отдельной книжкой под заглавием "Ризома" введение ко второму тому. Ризома - образ постмодернистского сознания; она представляет собой сетевидную структуру, не имеющую центра и растущую вширь. Ризома олицетворяет кочевую культуру, в то время как корень представляет оседлую. Кочевники сами "подставляют" себя в эту метафору, поскольку они не разделяют пространство, а разделяются в пространстве. Если деконструкция работает внутри классической философской традиции, то Делез и Гваттари стремятся выйти за пределы традиции, завоевать новое пространство мышления. В "Ризоме" получает разработку основная критическая тема постструктурализма: "разборка" традиционной "метафизики присутствия" и "деконструкция" понятия репрезентации. Следуя этой методологической установке, авторы дают характеристику новому типу книги - книге-корневищу, ориентированной на борьбу с классическим типом книги-корня, книги-дерева как образа мира. К книге-корневищу неприложимы традиционные метафизические ориентиры: автор-субъект и мир-объект, единый центр репрезентации.
Книга традиционно рассматривалась как организм, чьи органы связаны по внутреннему иерархическому и значимому принципу. Теперь же она выступает как "машинообразное" устройство, для характеристики которого авторы используют принадлежащий А. Арго образ "тела без органов". Такое тело "непрестанно разрушает организм, заставляет двигаться и циркулировать незначащие частицы, чистые напряжения и приписывает себе субъектов, которым оно оставляет только имя как след напряжения" (Делез и Гваттари). Т. о., книга приобретает характер коллективного высказывания, поскольку внутри "машинообразного" устройства отсутствует единый субъект высказывания, оно всегда отсылает к другим устройствам и существует лишь в соединении с другими "телами без органов". Книга-корень - первый и до последнего времени единственный известный тип книги. Она мыслится как продолжение, ответвление, образ дерева-мира. По мнению Делеза и Гваттари, идея дерева предполагает происхождение, зародыш, развитие, системы команд и корней, противоположность корня и ветвей как единства и множественности, внутреннего и внешнего, модели и копии. "Древовидное" мышление ориентировано на поиск инвариантного единства, закона, репрезентирующего себя во всей множественности и различии.
В философии и литературе последнего столетия обнаруживается стремление к отказу от "древовидной парадигмы" и создается тип книги-системы корневых волосков. В качестве примера Делез и Гваттари рассматривают произведения Ницше и Джойса. Для такой системы характерно недоразвитие или разрушение главного корня. Однако тип книги-системы корневых волосков не избавляется полностью от дуализмов. Теряя стержневой корень, он восходит к "более высокому единству - единству двусмысленности и сверхопределенности" в каком-то дополнительном измерении. "Мир стал хаосом, но книга остается образом мира, хаос волосков вместо космоса-корня" (Делез и Гваттари).
Настоящее различие и множественность задаются не прибавлением какого-то нового дополнительного измерения к уже имеющемуся, оно должно быть произведено в самом данном измерении. Эту задачу может решить организация текста по типу корневища (ризомы). Делез и Гваттари выделяют некоторые принципы организации корневища во всех сферах социальной жизни. Во-первых, связь и гетерогенность - в противоположность происхождению и однородности. Согласно этому принципу, корневище, не имея центра, исходной точки развития, изначально "децентрировано" и разнесено по различным регистрам. При этом любая точка корневища может быть соединена с любой другой. Во-вторых, множественность - в противоположность системности. Только когда множественность понята сама по себе, она перестает быть связанной с Единым как субъектом или объектом. Множественности не включены в систему кодирования, репрезентации, введения дополнительных измерений и производятся линией бегства или детерриториализацией, следуя которой они изменяют природу, соединяясь с другими множественностями. Предполагается, что все эти множественности располагаются на одном срезе, в одном измерении. В этом смысле идеальной представляется такая книга-корневище, где биографический, психологический, социологический, концептуальный пласты совмещались бы на одной странице, в едином "плане внешности". В-третьих, картография - в противоположность генетической оси. Понятия генетической оси и глубинной структуры принадлежат логике дерева, логике кальки, которая может быть воспроизведена бесконечно. Обращаясь к опыту психоанализа, Делез и Гваттари подчеркивают факт укорененности модели дерева в человеческом теле, ибо дерево подчиняется модели воспроизводства, бинарно делит отношения людей по половому признаку. Психоанализ исследует бессознательное, само по себе репрезентативное, кристаллизованное в кодифицированных комплексах, бессознательное, забившееся в темные углы памяти или языка. Корневище организовано по принципу карты, который противостоит принципу кальки, поскольку карта не репродуцирует реальность, а экспериментирует, вступая с ней в "схватку". Карта не воспроизводит бессознательное, а производит его. Карта открыта, она поддается соединению во всех своих измерениях, разборке, переворачиванию, способна постоянно модифицироваться. В-четвертых, принцип "незначащего разрыва" - в противоположность значимости купюр, разделяющих структуры. Корневище может быть разорвано, расчленено в любом месте. Однако оно возобновляет свой рост в направлении, заданном одной из линий или линиями другого корневища. Эти разрывы и связки образуют в совокупности процесс детерриториализации: "...книга обеспечивает детерриториализацию мира, но мир совершает ретерриториализацию книги, которая в свою очередь детерриториализируется в мир" (Делез и Гваттари).
Делез и Гваттари подчеркивают, что противопоставление корневища и дерева как двух моделей мышления нельзя понимать буквально, поскольку это означало бы возвращение к той самой бинарной "древовидной парадигме", которую мыслилось преодолеть. Модель корневища предполагает достижение процесса, отвергшего бы всякую модель. В связи с этим способ изложения "философии корневища" приобретает парадоксальный характер. Особо встает проблема письма, состоящая в необходимости неточных выражений для точного описания чего-либо.
Историческим прототипом и образом парадигмы корневища выступает общественная организация кочевников ("номадов"). Кочевники в этом понимании не имеют ни прошлого, ни будущего, они только появляются и всегда становятся, имея не историю, но широкую географию и лабильное размещение. По Ницше, кочевники появляются как всепожирающая судьба, без причин, без разума, без каких-либо предпосылок. Кочевники изобрели машину войны против государственной машины. Машина войны не входит в механизм государства. Государство или создает армию, что требует правовой интеграции машины войны с государственной властью, или же оно обладает собственной силой, которая позволяет ему обходиться без войны. Различие между военной машиной и государственной властью Делез и Гваттари иллюстрируют конкретным примером из теории игр. Шахматы сравниваются с игрой в го. Шахматные фигуры - элементы кода, имеющие внутренние коды и внешние функции. Шахматные фигуры обладают качеством: конь - конь, пешка остается пешкой. Арсенал игры го - фишки, простые арифметические единицы, камешки, зернышки. Это некое анонимное третье лицо - мужчина, женщина, таракан. Фишки как элементы коллективной военной машины обладают не внутренними, а ситуативными качествами. Различие между игрой в шахматы и игрой в го наблюдается и с пространственной т. зр. Пространство шахмат - это институализированное, центрированное, замкнутое пространство. В го фишки рассеиваются в открытом пространстве: движение становится непрерывным, лишенным цели и назначения. "Номос го против государства шахмат, номос против полиса. И это потому, что шахматы кодируют и декодируют пространство, а го территориализирует и детерриториализирует... Другая справедливость, другое движение, другой ритм" (Делез и Гваттари).
Делез и Гваттари противопоставляют две научные модели - компарс и диспарс. Компарс - правовая модель, предполагающая выделение инвариантов, даже если инвариант - отношение между переменными. Диспарс - принцип науки кочевников - противопоставляет нематерию и форму, а материал и силу. Речь идет не о выделении инварианта в ряду переменных, а о приведении самих переменных в состояние непрерывной вариации. "Уравнение возможно здесь только как уравнение - временное равновесие переменных, несводимое к алгебраической форме и неотделимое от процесса вариации" (Делез и Гваттари). Уравнение выделяет не всеобщие материи, а индивидуальные моменты. Пространство кочевников - это пространство скорее тактильное, чем визуальное, в противоположность расчерченному пространству Эвклида. Это гетерогенное пространство соответствует особому типу множеств - децентрированным ризоматическим множествам, которые не размечают занимаемое ими пространство. Пространство кочевников нельзя наблюдать извне, как Эвклидово пространство, "скорее оно напоминает звуковую или цветовую гамму".
Соответственно, выделяются два типа науки. Один тип науки основывается на воспроизведении, другой на движении. Первый тип науки трактует пространство и время как переменные, чей инвариант выражает управляющий ими закон. Второй тип науки - это нечто другое: "Мы не стоим на берегу, наблюдая за течением реки, однонаправленным и разделенным на струи, а сами несемся в клубящемся потоке, сами вовлечены в процесс вариации". Кочевник обладает территорией, передвигается маршрутами, движется от одного пункта к другому. Однако эти пункты сами принадлежат маршруту, тогда как для оседлого жителя пункты задают маршрут. "Жизнь кочевника - это интермеццо". Кочевник движется из одного пункта в другой в силу фактической необходимости. Далее, маршрут кочевника - полная противоположность дороги: "он делит людей (или животных) в открытом пространстве - неочерченном и несвязном". Дорога, напротив, делит замкнутое пространство. В то время как кочевники населяют гладкое пространство, метки которого постоянно смещаются вместе с трассой, пространство оседлых народов расчерчено стенами, границами и дорогами. С отсылкой к Тойнби Делез и Гваттари постулируют, что кочевник - скорее тот, кто не движется. Мигрант - это беглец, кочевник же никуда не бежит, он сращен с этим гладким пространством. В присвоении и обживании заключается территориальный принцип кочевника. Он движется, но движется сидя, "он сидит всегда, когда движется (бедуин в галопе сидит, подвернув под себя ступни ног)".
Применительно к кочевникам следовало бы говорить о скорости. Движение экстенсивно, предполагает перемещение из одного пункта в другой, скорость же интенсивна, скорость - это абсолютная характеристика тела, отдельные части которого заполняют гладкое пространство наподобие вихря. "...Только кочевник владеет абсолютным движением или скоростью; круговое движение - свойство его военной машины". Кочевника можно в полном смысле слова назвать детерриториализованным именно потому, что детерриториализация осуществляется не после, как у мигранта, и не посредством, как у оседлого жителя, связь кочевника с землей создает именно детерриториализация. Сама возможность территориализации - приобретение земельных участков - покоится на возможности детерриториализации. "Земля перестает быть землей, становится просто почвой, опорой под ногами". Номадизм связан скорее с "неустойчивостью локальных климатов", чем с глобальными изменениями климата. Кочевник порождает пустыню в той же степени, в какой порожден ею. Пустыня содержит подвижную ризоматическую растительность, связанную с картиной осадков и определяющую направления кочевок. Пространство пустыни не имеет ни перспективы, ни контура, видимость ограничена, при том, что предполагает присутствие развитой топологии, основанной на комплексных ситуативных приметах. "Отличительная черта гладких пространств-корневищ - переменная картография, изменчивость, разнонаправленность. Расчерченное пространство является целостно-релятивным... Кочевник не принадлежит этой целостной релятивности... Скорее, он пребывает в абсолютной локальности - абсолютное пребывает в локальном - в несводимости "здесь-и-теперь": пустыня, степь, лед, море" (Делез и Гваттари).
Н. выступает за восстановление первичной государственной организации кочевников-"номадов" - "машины войны" как чистой формы эксцентричности в противоположность внутринаходимости государства, которую она определяет как ризоматическую организацию в открытом пространстве. Противопоставление государственной власти, основанной на работе бинарных машин, власти абстрактной машины войны, по мнению Делеза и Гваттари, предполагает определенные политические программные противопоставления для всякой будущей социальной философии. "Древовидная парадигма" образует основу политической власти. Ее традиционные ориентиры: логос, идея, понятие, разум, субъект - являются репрезентативами аппарата власти в мышлении. Н. защищает не новую модель мышления взамен старой, а социальное устройство, которое позволит самой мысли стать кочевником. Здесь речь идет о том, возможна ли какая-нибудь политика, способная реализовать мышление кочевника. Разрушение книги-дерева означает не смерть книги, но новый способ чтения, когда "комбинации, пермутации, использования исходят не изнутри книги, но зависят от связи с тем или иным внешним", когда книга становится предметом не понимания или интерпретации, а эксперимента и деконструкции.
Т. X. Керимов
Книга традиционно рассматривалась как организм, чьи органы связаны по внутреннему иерархическому и значимому принципу. Теперь же она выступает как "машинообразное" устройство, для характеристики которого авторы используют принадлежащий А. Арго образ "тела без органов". Такое тело "непрестанно разрушает организм, заставляет двигаться и циркулировать незначащие частицы, чистые напряжения и приписывает себе субъектов, которым оно оставляет только имя как след напряжения" (Делез и Гваттари). Т. о., книга приобретает характер коллективного высказывания, поскольку внутри "машинообразного" устройства отсутствует единый субъект высказывания, оно всегда отсылает к другим устройствам и существует лишь в соединении с другими "телами без органов". Книга-корень - первый и до последнего времени единственный известный тип книги. Она мыслится как продолжение, ответвление, образ дерева-мира. По мнению Делеза и Гваттари, идея дерева предполагает происхождение, зародыш, развитие, системы команд и корней, противоположность корня и ветвей как единства и множественности, внутреннего и внешнего, модели и копии. "Древовидное" мышление ориентировано на поиск инвариантного единства, закона, репрезентирующего себя во всей множественности и различии.
В философии и литературе последнего столетия обнаруживается стремление к отказу от "древовидной парадигмы" и создается тип книги-системы корневых волосков. В качестве примера Делез и Гваттари рассматривают произведения Ницше и Джойса. Для такой системы характерно недоразвитие или разрушение главного корня. Однако тип книги-системы корневых волосков не избавляется полностью от дуализмов. Теряя стержневой корень, он восходит к "более высокому единству - единству двусмысленности и сверхопределенности" в каком-то дополнительном измерении. "Мир стал хаосом, но книга остается образом мира, хаос волосков вместо космоса-корня" (Делез и Гваттари).
Настоящее различие и множественность задаются не прибавлением какого-то нового дополнительного измерения к уже имеющемуся, оно должно быть произведено в самом данном измерении. Эту задачу может решить организация текста по типу корневища (ризомы). Делез и Гваттари выделяют некоторые принципы организации корневища во всех сферах социальной жизни. Во-первых, связь и гетерогенность - в противоположность происхождению и однородности. Согласно этому принципу, корневище, не имея центра, исходной точки развития, изначально "децентрировано" и разнесено по различным регистрам. При этом любая точка корневища может быть соединена с любой другой. Во-вторых, множественность - в противоположность системности. Только когда множественность понята сама по себе, она перестает быть связанной с Единым как субъектом или объектом. Множественности не включены в систему кодирования, репрезентации, введения дополнительных измерений и производятся линией бегства или детерриториализацией, следуя которой они изменяют природу, соединяясь с другими множественностями. Предполагается, что все эти множественности располагаются на одном срезе, в одном измерении. В этом смысле идеальной представляется такая книга-корневище, где биографический, психологический, социологический, концептуальный пласты совмещались бы на одной странице, в едином "плане внешности". В-третьих, картография - в противоположность генетической оси. Понятия генетической оси и глубинной структуры принадлежат логике дерева, логике кальки, которая может быть воспроизведена бесконечно. Обращаясь к опыту психоанализа, Делез и Гваттари подчеркивают факт укорененности модели дерева в человеческом теле, ибо дерево подчиняется модели воспроизводства, бинарно делит отношения людей по половому признаку. Психоанализ исследует бессознательное, само по себе репрезентативное, кристаллизованное в кодифицированных комплексах, бессознательное, забившееся в темные углы памяти или языка. Корневище организовано по принципу карты, который противостоит принципу кальки, поскольку карта не репродуцирует реальность, а экспериментирует, вступая с ней в "схватку". Карта не воспроизводит бессознательное, а производит его. Карта открыта, она поддается соединению во всех своих измерениях, разборке, переворачиванию, способна постоянно модифицироваться. В-четвертых, принцип "незначащего разрыва" - в противоположность значимости купюр, разделяющих структуры. Корневище может быть разорвано, расчленено в любом месте. Однако оно возобновляет свой рост в направлении, заданном одной из линий или линиями другого корневища. Эти разрывы и связки образуют в совокупности процесс детерриториализации: "...книга обеспечивает детерриториализацию мира, но мир совершает ретерриториализацию книги, которая в свою очередь детерриториализируется в мир" (Делез и Гваттари).
Делез и Гваттари подчеркивают, что противопоставление корневища и дерева как двух моделей мышления нельзя понимать буквально, поскольку это означало бы возвращение к той самой бинарной "древовидной парадигме", которую мыслилось преодолеть. Модель корневища предполагает достижение процесса, отвергшего бы всякую модель. В связи с этим способ изложения "философии корневища" приобретает парадоксальный характер. Особо встает проблема письма, состоящая в необходимости неточных выражений для точного описания чего-либо.
Историческим прототипом и образом парадигмы корневища выступает общественная организация кочевников ("номадов"). Кочевники в этом понимании не имеют ни прошлого, ни будущего, они только появляются и всегда становятся, имея не историю, но широкую географию и лабильное размещение. По Ницше, кочевники появляются как всепожирающая судьба, без причин, без разума, без каких-либо предпосылок. Кочевники изобрели машину войны против государственной машины. Машина войны не входит в механизм государства. Государство или создает армию, что требует правовой интеграции машины войны с государственной властью, или же оно обладает собственной силой, которая позволяет ему обходиться без войны. Различие между военной машиной и государственной властью Делез и Гваттари иллюстрируют конкретным примером из теории игр. Шахматы сравниваются с игрой в го. Шахматные фигуры - элементы кода, имеющие внутренние коды и внешние функции. Шахматные фигуры обладают качеством: конь - конь, пешка остается пешкой. Арсенал игры го - фишки, простые арифметические единицы, камешки, зернышки. Это некое анонимное третье лицо - мужчина, женщина, таракан. Фишки как элементы коллективной военной машины обладают не внутренними, а ситуативными качествами. Различие между игрой в шахматы и игрой в го наблюдается и с пространственной т. зр. Пространство шахмат - это институализированное, центрированное, замкнутое пространство. В го фишки рассеиваются в открытом пространстве: движение становится непрерывным, лишенным цели и назначения. "Номос го против государства шахмат, номос против полиса. И это потому, что шахматы кодируют и декодируют пространство, а го территориализирует и детерриториализирует... Другая справедливость, другое движение, другой ритм" (Делез и Гваттари).
Делез и Гваттари противопоставляют две научные модели - компарс и диспарс. Компарс - правовая модель, предполагающая выделение инвариантов, даже если инвариант - отношение между переменными. Диспарс - принцип науки кочевников - противопоставляет нематерию и форму, а материал и силу. Речь идет не о выделении инварианта в ряду переменных, а о приведении самих переменных в состояние непрерывной вариации. "Уравнение возможно здесь только как уравнение - временное равновесие переменных, несводимое к алгебраической форме и неотделимое от процесса вариации" (Делез и Гваттари). Уравнение выделяет не всеобщие материи, а индивидуальные моменты. Пространство кочевников - это пространство скорее тактильное, чем визуальное, в противоположность расчерченному пространству Эвклида. Это гетерогенное пространство соответствует особому типу множеств - децентрированным ризоматическим множествам, которые не размечают занимаемое ими пространство. Пространство кочевников нельзя наблюдать извне, как Эвклидово пространство, "скорее оно напоминает звуковую или цветовую гамму".
Соответственно, выделяются два типа науки. Один тип науки основывается на воспроизведении, другой на движении. Первый тип науки трактует пространство и время как переменные, чей инвариант выражает управляющий ими закон. Второй тип науки - это нечто другое: "Мы не стоим на берегу, наблюдая за течением реки, однонаправленным и разделенным на струи, а сами несемся в клубящемся потоке, сами вовлечены в процесс вариации". Кочевник обладает территорией, передвигается маршрутами, движется от одного пункта к другому. Однако эти пункты сами принадлежат маршруту, тогда как для оседлого жителя пункты задают маршрут. "Жизнь кочевника - это интермеццо". Кочевник движется из одного пункта в другой в силу фактической необходимости. Далее, маршрут кочевника - полная противоположность дороги: "он делит людей (или животных) в открытом пространстве - неочерченном и несвязном". Дорога, напротив, делит замкнутое пространство. В то время как кочевники населяют гладкое пространство, метки которого постоянно смещаются вместе с трассой, пространство оседлых народов расчерчено стенами, границами и дорогами. С отсылкой к Тойнби Делез и Гваттари постулируют, что кочевник - скорее тот, кто не движется. Мигрант - это беглец, кочевник же никуда не бежит, он сращен с этим гладким пространством. В присвоении и обживании заключается территориальный принцип кочевника. Он движется, но движется сидя, "он сидит всегда, когда движется (бедуин в галопе сидит, подвернув под себя ступни ног)".
Применительно к кочевникам следовало бы говорить о скорости. Движение экстенсивно, предполагает перемещение из одного пункта в другой, скорость же интенсивна, скорость - это абсолютная характеристика тела, отдельные части которого заполняют гладкое пространство наподобие вихря. "...Только кочевник владеет абсолютным движением или скоростью; круговое движение - свойство его военной машины". Кочевника можно в полном смысле слова назвать детерриториализованным именно потому, что детерриториализация осуществляется не после, как у мигранта, и не посредством, как у оседлого жителя, связь кочевника с землей создает именно детерриториализация. Сама возможность территориализации - приобретение земельных участков - покоится на возможности детерриториализации. "Земля перестает быть землей, становится просто почвой, опорой под ногами". Номадизм связан скорее с "неустойчивостью локальных климатов", чем с глобальными изменениями климата. Кочевник порождает пустыню в той же степени, в какой порожден ею. Пустыня содержит подвижную ризоматическую растительность, связанную с картиной осадков и определяющую направления кочевок. Пространство пустыни не имеет ни перспективы, ни контура, видимость ограничена, при том, что предполагает присутствие развитой топологии, основанной на комплексных ситуативных приметах. "Отличительная черта гладких пространств-корневищ - переменная картография, изменчивость, разнонаправленность. Расчерченное пространство является целостно-релятивным... Кочевник не принадлежит этой целостной релятивности... Скорее, он пребывает в абсолютной локальности - абсолютное пребывает в локальном - в несводимости "здесь-и-теперь": пустыня, степь, лед, море" (Делез и Гваттари).
Н. выступает за восстановление первичной государственной организации кочевников-"номадов" - "машины войны" как чистой формы эксцентричности в противоположность внутринаходимости государства, которую она определяет как ризоматическую организацию в открытом пространстве. Противопоставление государственной власти, основанной на работе бинарных машин, власти абстрактной машины войны, по мнению Делеза и Гваттари, предполагает определенные политические программные противопоставления для всякой будущей социальной философии. "Древовидная парадигма" образует основу политической власти. Ее традиционные ориентиры: логос, идея, понятие, разум, субъект - являются репрезентативами аппарата власти в мышлении. Н. защищает не новую модель мышления взамен старой, а социальное устройство, которое позволит самой мысли стать кочевником. Здесь речь идет о том, возможна ли какая-нибудь политика, способная реализовать мышление кочевника. Разрушение книги-дерева означает не смерть книги, но новый способ чтения, когда "комбинации, пермутации, использования исходят не изнутри книги, но зависят от связи с тем или иным внешним", когда книга становится предметом не понимания или интерпретации, а эксперимента и деконструкции.
Т. X. Керимов
Источник: Современный философский словарь