Соотношение двух этих феноменов определяется в первую очередь соотношением науки и идеологии: именно государственная идеология во многом определяет пути развития науки. В качестве примера можно привести СССР, где точные науки имели более привилегированное положение, по сравнению с гуманитарными, практически во всех сферах – начиная с финансирования проектов и заканчивая общественным признанием. Отражением данных процессов может служить знаменитый в 1950–1960-е гг. спор «физиков и лириков», в котором «физики» явно получили перевес. В то же время необходимо заметить, что такое положение вещей было следствием в первую очередь принятия марксистской концепции науки, согласно которой производство идей (теоретическая деятельность) есть область несамостоятельная, а вплетенная в материальную деятельность людей. А ведь именно естествознание способно в первую очередь воплощаться в практику, производство. К . Марксу принадлежит формула «Наука есть непосредственная производственная сила». Способность к практической деятельности является высшей ценностью, поэтому критерием истинности науки является практика. Отсюда точные науки, способствующие развитию материальной сферы производства, изначально оказываются более «полезными» и «нужными», чем гуманитарные, выступающие уже как вторичные. Однако кроме данного принципа в марксистской концепции познания в СССР существовали и другие идеологические установки, определяющие отношение к наукам. К таковым прежде всего необходимо отнести разделение научного сообщества (а следовательно, и наук в целом) на буржуазное (капиталистическое) и коммунистическое (социалистическое). При этом некоторые области знания (в частности, генетика, кибернетика на раннем этапе и др.) объявлялись собранием заблуждений и мракобесия, на них навешивался ярлык лженауки на том основании, что исследования в этих областях проводились в первую очередь «буржуазными» учеными, а их результаты вступали в противоречие с господствовавшими идеологическими штампами. Таким образом, наука оказывается служанкой власти. В то же время соотношение власти и науки можно рассматривать в контексте соотношения науки в качестве социального института, с одной стороны, и государства в качестве носителя верховной власти в обществе – с другой. В зависимости от того, каким образом трактуется роль государства по отношению к науке, выделяется ряд концепций.
Концепция «чистоты» научного знания рассматривает власть в лице государства как неизбежное зло. С этих позиций подлинная наука возможна лишь вне рамок какого-либо государственного принуждения или регулирования, поскольку дух творчества требует свободы. Любая попытка какого-либо контроля за деятельностью ученых приводит к превращению науки в автоматический конвейер по производству новых знаний. В результате объект научного исследования постигается не ради истины как таковой, а в первую очередь ради его практического, утилитарного использования. Поэтому ученый становится приложением не зависящей от него системы, а само научное знание подменяется промышленной технологией и социальной инженерией. Для того чтобы избежать этого, необходимо стремиться к «чистоте» научно-познавательной деятельности.
Другая концепция рассматривает соотношение науки и власти в рамках модели взаимного использования: как государство может использовать науку в качестве социального института, так и наука способна использовать государство в своих собственных целях. Основная проблема заключается в том, какую политику проводит государство. Если оно заинтересовано в развитии науки, то научное сообщество может добиться от государственной власти не только финансирования, но и предоставления определенных прав в обмен на фундаментальные научные исследования или разработку новых технологий. С другой стороны, власть способна поставить науку под жесткий контроль, используя те или иные способы государственного регулирования. В результате соотношение науки и власти определяется целями, которые они стремятся достичь. Социальная философия рассматривает феномен власти с другой точки зрения. Власть не ограничивается институциональными рамками государства точно так же, как наука не сводится только к социальному институту. Это приводит к разработке таких концепций, в которых понятия науки и власти трактуются очень широко и в некоторых случаях даже сливаются.
Так, М. Вебер, выделяя три типа господства: 1) легальное господство; 2) традиционное господство; 3) харизматическое господство, полагает, что легальное господство имеет в своей основе компетентность руководства и рациональное управление, – управление, основанное на знании и направленное на достижение определенных целей посредством осуществления тех или иных разумных действий. Наука рассматривается Вебером как выражение целерационального действия. В этом качестве она оказывается лежащей в основе рационального управления. Таким образом, легальное господство основывается на научном знании, которое приобретает черты власти.
М. Фуко понимает власть как множественность отношений силы, имманентных той области, в которой они осуществляются. Она присуща всем социальным отношениям; человек не может находиться вне отношений власти, поскольку власть работает с такими объектами, как тело и дисциплинарная практика. Если на ранних этапах власть транслировала себя через тело казненного и тело пытаемого, т. е. через смерть, то на современном этапе она работает с дисциплинарным телом. Дисциплинарное тело – это тело, которое послушно воле власти, не осознавая этого (начиная с повседневных действий умывания и ухода на работу и заканчивая указателями ограничения скорости и направления движения на дорогах). При этом научный дискурс выступает как совокупность предметов обсуждения, типов выражения, используемых понятий и возникающих стратегий. Другими словами, научный дискурс ведет к формированию совершенно определенного индивида, некоего среднего знаменателя, обладающего вполне определенным набором знаний и средств выражения этого знания. Поскольку власть пронизывает всю область социальности и человек постоянно оказывается участником властных отношений, постольку любой дискурс является элементом в поле власти – человек чего-то хочет, но хочет он то, что должно хотеть. Власть выступает как знак, указывающий на осуществление социальной стратегии, т. е. она существует только в действии. Нельзя допустить существование дискурса власти, с одной стороны, и ему противоположного, безвластного, дискурса – с другой, так как власть принципиально не поддается определению – она имманентна собственным проявлениям, социально невидима и бессубъектна. Отсюда научный дискурс также является выражением формы власти: тот, кто производит знание, вольно или невольно политизирует его, будучи частью социального, двойником которого выступает власть. Для Р. Барта дискурс власти тождествен дискурсу превосходства. Он коренится в языке.
Язык понимается как общеобязательная форма принуждения. Поскольку человек не может жить вне языка, то он обречен существовать в дискурсе власти. В то же время Р. Барт выделяет литературный язык, который в некоторой степени свободен от власти. Он различает два типа языков – «энкратические» (подчинены власти) и «акратические» (свободны от нее). Научный язык относится к последнему типу. Существует также концепция «вписанности» властных отношений собственно в саму науку. При этом наука рассматривается как социальный институт, но власть понимается не как государственная, а как отношение подчинения, превосходства. Так, между формами научного знания существует определенная структура, определяющая внутреннюю иерархию подчинения: «дисциплина – доктрина», «парадигма – теория» и т. д . Внутри самого научного сообщества в целом аналогичная картина: «учитель – ученик», «научный руководитель – аспирант», «заведующий группой – научные сотрудники» и т. д. Более того, сама институциональная организация научного сообщества предполагает определенные элементы главенства и подчинения: любая академия, университет, институт обладают своими внутренними уставами, правилами, иерархией. Таким образом, проблема науки и власти не исчерпывается соотношением государства и науки, а предполагает рассмотрение этих феноменов в более широком контексте всей социальности. Д. А . Попцов