агрессивное, часто беспричинное воздействие на индивида или сообщество, как правило, включающее физические истязания или пытки, нередко сопровождающиеся летальным исходом или травмой.
Как самостоятельная проблема Н. осознается с конца XVIII — начала XIX века (отмена пыток Марией-Терезией в Австрии; ликвидация публичных казней; изобретение анестезии Пироговым), отчего какие бы то ни было посягательства на целостность человеческого тела воспринимаются как вопиющие — или, по крайней мере, требующие обнародования. Индивид анализирует Н. сразу же после повышения порога собственной чувствительности.
Как ни странно, в искусстве периода обеих мировых войн Н. не играет главенствующей роли, хотя и внешне чрезвычайно распространено: его злокозненность амортизирована его же ритуальной заданностью. В любом случае, батальное Н. окказионально и дифференцированно, поэтому отдельно останавливаться на нем не стоит. Также обойдем архаическую эпоху, искусство которой, однако, никогда не испытывало недостатка в Н., «покрывая » его эпической невозмутимостью и высшей целесообразностью, а то и просто реальностью ратного быта. Напротив, как раз мирно-благополучное время с его видимой скукой и предсказуемостью провоцирует чрезмерность Н. в искусстве и жизни (дискуссионным остается вопрос, что при этом первично, то есть кого обвинять в «преступном миметизме»).
Одним из родоначальников «искусства Н.» признается Донасьен Альфонс Франсуа де Сад, чья фамилия легла в основу термина, охватывающего едва ли не основные проявления Н. На Руси же телесный аспект Н. одним из первых актуализировал в 1910-х годах М. Арцыбашев, опирающийся на фактаж «столыпинской реакции», рефлексируя над «проблемами пола» — в смысле их жесткого форсирования. Советское искусство пыталось ввести Н. в русло революционной оправданности (которую еще ранее разоблачил в «Тайном агенте» 1907 года Д. Конрад, истолковавший Н. этого уровня как «инструмент собственного честолюбия »), но не могло все время игнорировать его иррациональный, внеклассовый характер (так, «дело чубаровцев» 1926 года — групповое изнасилование в переулке Ленинграда — повлияло на отдельные произведения И. Терентьева, В. Каверина). Это же, по мнению исследователей, послужило причиной запрета «Белой книги преступлений», редактируемой И. Эренбургом в конце сороковых. Традиционно Н. квалифицировалось как дело рук контрреволюционеров («Махновщина» А. Тышлера, 1927) или карателей- оккупантов (фильм «Иди и смотри» Э. Климова), противоположной являлась позиция М. Ромма, сознательно удалившего из «Обыкновенного фашизма» шокирующие эпизоды.
Экспрессионизм, вопреки программному интересу к теневым явлениям жизни, оставил не много сцен Н. («Ночь» М. Бэкмана, 1918-1919). Однако близкий к этому течению Ф. Кафка сосредоточенно исследовал варианты Н. в большинстве произведений. Неизменной для него оставалась связь между спровоцированным физическим страданием индивида и государственно-бюрократической машиной (красноречивее всего — «В исправительной колонии»); на самом деле Н. тревожило автора на уровне личностных переживаний и кошмаров. Что касается сюрреализма 1920-1930-х годов, то он демонстративно положительно оценивал художественные проявления Н. После модернизм временно прекращает актуализацию Н. — вплоть до семидесятых, когда знаковыми для своей эпохи становятся фильмы С. Пекинпа «Соломенные псы» (1971), С. Кубрика «Заводной апельсин» (1971), Д. Бурмена «Избавление» (1972), где Н. торжествует в разнородных контекстах: английской провинции, общества будущего, лесных массивах Аппалачских гор — и тем не менее недвусмысленно осуждается авторами.
Новая вспышка увлеченности Н. наблюдается в искусстве девяностых — чуть ранее на постсоветских территориях (казус чернухи в литературе, кино), а на Западе — ближе к миллениуму, словно накликая апокалиптику грядущего. Симптомом последнего является интерес к снаффу — противоестественному жанру, снимающему разницу между зрителем и участником или делающему первого соучастником преступления (соответствующие эпизоды в романе М. Уэльбека «Элементарные частицы», 1998, фильме А. Аменабара «16 мм», 1996). Фильм «Необратимость» Г. Ноэ (2002), по сути, ничем принципиально новым не обогащает проблематики Н., однако примечательно его фатализирует (российское соответствие — лента А. Германа «Хрусталев, машину!»), доведя центральный эпизод до стадии антикатарсиса. Все чаще Н. изображается как горестный результат неких действий («Застреленный» Г. Рихтера, 1988, ранее —инсталляции неодадаиста Э. Кинхольца, например, «Конец 11-го часа», где на экране телевизора маячит кадр из вечерних новостей с отрубленной головой вьетнамского ребенка). «Забавные игры» М. Ханеке (1997) реанимируют тотальность Н. семидесятых годов до нечеловеческого предела, обогащая тему моментами интерактивности. Культовый роман Ф. Бегбедера «99 франков» единственной сценой абсурдного Н. развеивает иллюзию рекламного преуспеяния героя. Во всех перечисленных случаях речь идет о творческих персонах мейнстримного порядка, а не о злостных маргиналах вроде Ч. Буковского, который привычно мешает Н. с сексом под соусом отщепенческого нигилизма. В поп-музыке до сих пор Н. являет себя лишь эпизодически, — от декоративно-зоофобных выступлений Элиса Купера до тематики группы Rammstein.
Что касается стандартизованного Н. в современном голливудском кино, то оно лишь передает сегодняшнюю ситуацию дегуманизированной жестокости, ничем, по существу, кроме бюджета, не отличаясь от отечественных некрореалистов, в свою очередь доводящих карикатурность Н. до нелепицы. А в творчестве Квентина Тарантино чрезмерность кровавых эпизодов уравновешивается хорошо скрытым морализмом автора, отсюда насыщенность «Криминального чтива» (1994) цитатами из книги Иезекииля, а «Убить Билла» (2003) — самурайским героизмом. Особая тема — криминальный аспект Н. в искусстве, наиболее полно воплотившийся в литературе и кино,но в последнее время неравнодушным оказывается и визуальное творчество. Актуальное искусство не только отображает Н., но и мультипродуцирует его — на примере собственной персоны (СМ.:боди-арт) либо же привлекая к этому «братьев наших меньших» (заклания животных в галереях Москвы и Киева).
События 11 сентября 2001 года поневоле перевели разговор о Н. в русло крупнотеррористических общностей и сместили центр внимания с квазицивилизованного Запада на якобы варварский Восток, но пока не смогли предложить зрителю ни одного заметного произведения на этот счет. Результатом чего явилось затушевывание индивидуальной ответственности за Н. и очередной виток релятивизма в общественном сознании. Ведь макро- Н. вовсе не представляет собой самой опасной разновидности, и обеспокоенность его ростом не может оправдать игнорирования микро-Н.
[О. Сидор-Гибелинда]
СМ.: Артхаус, Боди-арт, Некрореализм, Провокация, Садо/мазо, Театр Жестокости.