понятие, обозначающее такие моральные высказывания или рассуждения, в которых оценка (осуждение) и инвектива оказываются привязанными (по заблуждению или лицемерию) к абстрактным критериям и доминируют над пониманием реального положения дел. Как морализаторство определяются не только этически неоправданные оценочно-императивные суждения, но и такие, в которых искажаются основополагающие моральные принципы. В живом нравственном сознании на существование морализаторства указывает тенденция недоверия к навязчивому моральному поучению (такое недоверие, как правило, не сопровождается сомнением в значимости моральных норм и установлений самих по себе).
Теоретическое осмысление проблемы морализаторства основывается на нескольких подходах. В гегелевско-марксистской традиции оно трактуется как подмена исследования специфических законов исторического развития абстрактной и внеисторической моральной оценкой общественных явлений. В таком понимании морализаторство проявляет себя как идеологическая защита бессильной социально-исторической практики. По С. Л. Франку, морализаторская оценка и проповедь обусловлены деструктивной экспансией морали в область трансцендентных ценностей (таких, как истина, красота, религиозность). Морализаторство предстает как гипертрофированная форма морального сознания, в которой мораль становится репрессивной инстанцией по отношению к эмпирическому миру («моральная тирания»). Однако критика морализаторства в рамках двух этих подходов ведет к подспудной релятивизации морали, лишая ее автономии.
Возможен иной подход к проблеме морализаторства, при котором оно трактуется не в связи с нарушением внешних ограничений прав моральной оценки, а как прямое следствие пренебрежения теми границами, которые сама мораль ставит моральному поучению. В этом варианте морализаторство есть результат отождествления объективации морали или реально существующих объектов с самой моралью, с абсолютным и трансцендентным идеалом. В результате этой операции моральный идеал облекается в форму конкретизированного образа, соответствие или несоответствие которому становится принципом для создания особой нормативной сферы. При этом этическая нормативность насыщается дополнительным, паразитарным по отношению к морали содержанием, что позволяет придавать характер морального выбора ситуациям, где имеет место незначимое с точки зрения морали избегание или предпочтение. Морализатор имитирует трансляцию принудительной и самоочевидной моральной истины, в результате чего его контрагент перестает расцениваться как автономный индивид и лишается права на свободный выбор. Неприятие такого отношения воспринимается морализатором как бунт против морали, как выражение безнравственности. Фактически морализатор претендует на исключительные прерогативы морального судьи, а под его моральной беспристрастностью маскируется потребность в доминировании.
Морализаторский способ обращения к публике крайне притягателен для политика, пытающегося манипулировать массовым сознанием. Стремясь увеличить действенность своих призывов и обращений, он заинтересован в том, чтобы представить свою политическую программу как самое прямое и непосредственное выражение нравственных ценностей, сделать ее столь же универсализуемой, как моральное суждение. При этом сосуществование различных политических программ для морализирующего идеолога в принципе невозможно.
А. В. Прокофьев
МОРАЛИЗАТОРСТВО
МОРАЛИЗАТОРСТВО
Источник: Новая философская энциклопедия
МОРАЛИЗАТОРСТВО
понятие, применяющееся для обозначения такой позиции при вынесении моральной оценки или нравственного поучения, к-рые по тем или иным причинам вызывают сомнение в их этической оправданности. О М. заходит речь тогда, когда основанием недоверия к рассуждению, содержащему призывы и оценки, является не простое расхождение в ценностных определениях, а признание систематического искажения индивидом тех принципов, с к-рыми должна согласовываться нравственная оценка вообще. Указание на то, что отношение данного человека к чему-либо носит морализаторский характер, предполагает невозможность конструктивной дискуссии о правильности или ошибочности конкретного оценочного суждения.
В живом нравственном сознании на существование такого явления, как М., указывает отчетливо проявляющаяся тенденция недоверия к навязчивому моральному поучению. Это недоверие может не сопровождаться сомнением в значимости моральных норм и установлений самих по себе. Оно связано, прежде всего, с переживанием ущемления нравственной автономии индивида безапелляционностью суждений морального проповедника. К этому переживанию присоединяется подозрение в том, что роль добровольного надзирателя чужой нравственности принимается по небескорыстным соображениям. Т.е. живое нравственное сознание обладает способностью выделять неправомерные попытки учителя морали выступать от имени морали.
В естественном языке присутствует ряд близких по значению понятий, с помощью к-рых можно выразить негативное или просто ироничное отношение к моральному проповеднику («моралист», «морализатор») и к его проповеди (идиоматическое — «читать мораль», а также «морализаторство», «морализирование», «морализм»). Теоретическое осмысление проблемы М. происходит в соответствии с несколькими основными подходами. Существуют попытки объяснить его механизм через нарушение проповедником неких внешних границ морали. При этом мораль трактуется как ограниченная по своей значимости и области применения система общественного регулирования, а М. — как незаконная экспансия этической оценки в те сферы, где она неприменима. М. воспринимается как явление корректное с т.з. самой морали, даже выражающее ее истинные устремления и проявляющее свой девиантный характер лишь в контексте общей оценки оснований человеческого существования и практики.
В гегелевско-марксистской традиции, воспринятой в советской этике, внешним ограничением морали, игнорирующимся в М., считаются специфические законы исторического бытия человечества, к-рые независимы от наших моральных представлений и могут противоречить им. Историческая деятельность, к-рая опирается не на анализ объективных закономерностей действительности, а на абстрактные нравственные идеалы и пожелания, с этой т.з. обречена на провал или на волевой паралич (бессильное возмущение). М. проявляет себя как идеологическая защита такой порочной социально-исторической практики.
В этом случае именно требование практической эффективности становится основанием для игнорирования значимости тех нравственных оценок и программ действия, к-рые выдвигает морализатор. Второй подход к проблеме М. связан с трактовкой понятия «морализм» в статье С.Л.Франка «Этика нигилизма». Здесь в качестве внешних ограничений морали выступают, во-первых, область высших трансцендентных ценностей, к числу к-рых сама мораль не относится (истина, красота, религиозность), во-вторых, экзистенциальная (жизненная, а не собственно нравственная) свобода индивида. М. предстает как гипертрофированная форма морального сознания, в к-рой мораль становится репрессивной инстанцией по отношению к эмпирическому миру («моральная тирания»). Критика М. в рамках двух этих подходов подспудно релятивизирует мораль, лишая ее автономии. Моральное требование обрекается на отступление либо перед социальным законом, что заставляет вести речь об исторически оправданном зле, либо перед требованием независимости экзистенциального субъекта. Чтобы устранить подобную опасность, М. можно трактовать не в связи с нарушением внешних ограничений прав моральной оценки, а как прямое следствие пренебрежения теми границами, к-рые сама мораль ставит моральному поучению. Эти границы определяются: а) необходимостью сохранять специфику морального идеала в ходе нравственной дидактической практики, б) непреложным требованием воспринимать своего контрагента как самоценную, свободную и нравственно независимую личность.
В подобной трактовке незаконная экспансия моральной оценки в сферу адиафорического (см. Лдиафора) будет восприниматься как нечто, противоречащее глубинным интенциям самой морали, т.е. как явление безнравственное по своей сути.
В последнем варианте теоретического осмысления М. есть результат отождествления объективации морали или реально существующих объектов с самой моралью, с абсолютным и трансцендентным идеалом, к-рый не может не находиться в отрицательном отношении к любому наличному состоянию.
В результате этой операции моральный идеал облекается в форму конкретизированного образа, соответствие или несоответствие к-рому становится основанием для формулирования особых нравственных требований.
В морализаторском рассуждении стирается грань между кодифицируемой частью морали и сферой трансцендентного идеала, что придает образовавшимся в результате натурализации последнего избыточным нормам характер абсолютности и ценностной независимости. При этом этическая нормативность насыщается дополнительным паразитарным по отношению к морали содержанием, что позволяет придавать характер морального выбора ситуациям, где имеет место незначимое с т.з. морали избегание или предпочтение. Психологической основой М., как правило, является широкий спектр осознанных и бессознательных прагматических интересов, общим знаменателем к-рых служит поиск привилегированной позиции, позволяющей пренебречь предполагаемым моралью критичным отношением к собственным представлениям о должном и к своему праву на нравственное поучение. Отталкиваясь от этой позиции, морализатор удовлетворяет замаскированную под моральную беспристрастность потребность в преобладании над другими. Однако структурные элементы морализаторского дискурса могут воспроизводиться и в незаинтересованном, отвлеченно теоретическом рассуждении.
В этом случае они имеют характер теоретической ошибки и не являются инструментом какой-либо целостной морализаторской дискурсивной практики. Вследствие того, что язык морали обладает особой действенностью и суггестивной мощью, а его применение резко сокращает путь от словесных призывов к поступкам, М., будучи некритически воспринятым, оказывается мощным инструментом принуждения. Это делает морализаторский способ обращения к публике крайне притягательным для политика, пытающегося манипулировать массовым сознанием.
В результате формируется политическое М., делающее невозможным мирное сосуществование противостоящих политических программ. Л и т.: Гусейнов А.А. Моральная демагогия как форма апологии насилия // Вопр. филос. 1995. № 5. С. 5-12; Манхеим К. Идеология и утопия // Манхеим К. Диагноз нашего времени. М.: Юристь, 1994. С. 7-261; Маркс К. Морализирующая критика и критизирующая мораль // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 4. М.: Политиздат, 1955. С. 291-321; Соина ОС. Феномен русского морализаторства. Новосибирск: Наука, 1995; Франк СИ. Этика нигилизма (к характеристике нравственного мировоззрения русской интеллигенции // Вехи. Из глубины. М.: Правда, 1991. С. 167-200. А.В.Прокофьев
В живом нравственном сознании на существование такого явления, как М., указывает отчетливо проявляющаяся тенденция недоверия к навязчивому моральному поучению. Это недоверие может не сопровождаться сомнением в значимости моральных норм и установлений самих по себе. Оно связано, прежде всего, с переживанием ущемления нравственной автономии индивида безапелляционностью суждений морального проповедника. К этому переживанию присоединяется подозрение в том, что роль добровольного надзирателя чужой нравственности принимается по небескорыстным соображениям. Т.е. живое нравственное сознание обладает способностью выделять неправомерные попытки учителя морали выступать от имени морали.
В естественном языке присутствует ряд близких по значению понятий, с помощью к-рых можно выразить негативное или просто ироничное отношение к моральному проповеднику («моралист», «морализатор») и к его проповеди (идиоматическое — «читать мораль», а также «морализаторство», «морализирование», «морализм»). Теоретическое осмысление проблемы М. происходит в соответствии с несколькими основными подходами. Существуют попытки объяснить его механизм через нарушение проповедником неких внешних границ морали. При этом мораль трактуется как ограниченная по своей значимости и области применения система общественного регулирования, а М. — как незаконная экспансия этической оценки в те сферы, где она неприменима. М. воспринимается как явление корректное с т.з. самой морали, даже выражающее ее истинные устремления и проявляющее свой девиантный характер лишь в контексте общей оценки оснований человеческого существования и практики.
В гегелевско-марксистской традиции, воспринятой в советской этике, внешним ограничением морали, игнорирующимся в М., считаются специфические законы исторического бытия человечества, к-рые независимы от наших моральных представлений и могут противоречить им. Историческая деятельность, к-рая опирается не на анализ объективных закономерностей действительности, а на абстрактные нравственные идеалы и пожелания, с этой т.з. обречена на провал или на волевой паралич (бессильное возмущение). М. проявляет себя как идеологическая защита такой порочной социально-исторической практики.
В этом случае именно требование практической эффективности становится основанием для игнорирования значимости тех нравственных оценок и программ действия, к-рые выдвигает морализатор. Второй подход к проблеме М. связан с трактовкой понятия «морализм» в статье С.Л.Франка «Этика нигилизма». Здесь в качестве внешних ограничений морали выступают, во-первых, область высших трансцендентных ценностей, к числу к-рых сама мораль не относится (истина, красота, религиозность), во-вторых, экзистенциальная (жизненная, а не собственно нравственная) свобода индивида. М. предстает как гипертрофированная форма морального сознания, в к-рой мораль становится репрессивной инстанцией по отношению к эмпирическому миру («моральная тирания»). Критика М. в рамках двух этих подходов подспудно релятивизирует мораль, лишая ее автономии. Моральное требование обрекается на отступление либо перед социальным законом, что заставляет вести речь об исторически оправданном зле, либо перед требованием независимости экзистенциального субъекта. Чтобы устранить подобную опасность, М. можно трактовать не в связи с нарушением внешних ограничений прав моральной оценки, а как прямое следствие пренебрежения теми границами, к-рые сама мораль ставит моральному поучению. Эти границы определяются: а) необходимостью сохранять специфику морального идеала в ходе нравственной дидактической практики, б) непреложным требованием воспринимать своего контрагента как самоценную, свободную и нравственно независимую личность.
В подобной трактовке незаконная экспансия моральной оценки в сферу адиафорического (см. Лдиафора) будет восприниматься как нечто, противоречащее глубинным интенциям самой морали, т.е. как явление безнравственное по своей сути.
В последнем варианте теоретического осмысления М. есть результат отождествления объективации морали или реально существующих объектов с самой моралью, с абсолютным и трансцендентным идеалом, к-рый не может не находиться в отрицательном отношении к любому наличному состоянию.
В результате этой операции моральный идеал облекается в форму конкретизированного образа, соответствие или несоответствие к-рому становится основанием для формулирования особых нравственных требований.
В морализаторском рассуждении стирается грань между кодифицируемой частью морали и сферой трансцендентного идеала, что придает образовавшимся в результате натурализации последнего избыточным нормам характер абсолютности и ценностной независимости. При этом этическая нормативность насыщается дополнительным паразитарным по отношению к морали содержанием, что позволяет придавать характер морального выбора ситуациям, где имеет место незначимое с т.з. морали избегание или предпочтение. Психологической основой М., как правило, является широкий спектр осознанных и бессознательных прагматических интересов, общим знаменателем к-рых служит поиск привилегированной позиции, позволяющей пренебречь предполагаемым моралью критичным отношением к собственным представлениям о должном и к своему праву на нравственное поучение. Отталкиваясь от этой позиции, морализатор удовлетворяет замаскированную под моральную беспристрастность потребность в преобладании над другими. Однако структурные элементы морализаторского дискурса могут воспроизводиться и в незаинтересованном, отвлеченно теоретическом рассуждении.
В этом случае они имеют характер теоретической ошибки и не являются инструментом какой-либо целостной морализаторской дискурсивной практики. Вследствие того, что язык морали обладает особой действенностью и суггестивной мощью, а его применение резко сокращает путь от словесных призывов к поступкам, М., будучи некритически воспринятым, оказывается мощным инструментом принуждения. Это делает морализаторский способ обращения к публике крайне притягательным для политика, пытающегося манипулировать массовым сознанием.
В результате формируется политическое М., делающее невозможным мирное сосуществование противостоящих политических программ. Л и т.: Гусейнов А.А. Моральная демагогия как форма апологии насилия // Вопр. филос. 1995. № 5. С. 5-12; Манхеим К. Идеология и утопия // Манхеим К. Диагноз нашего времени. М.: Юристь, 1994. С. 7-261; Маркс К. Морализирующая критика и критизирующая мораль // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 4. М.: Политиздат, 1955. С. 291-321; Соина ОС. Феномен русского морализаторства. Новосибирск: Наука, 1995; Франк СИ. Этика нигилизма (к характеристике нравственного мировоззрения русской интеллигенции // Вехи. Из глубины. М.: Правда, 1991. С. 167-200. А.В.Прокофьев
Источник: Этика. Энциклопедический словарь. М. Гардарики 2001