психическое заболевание, состоящее в локализации в рамках одного и того же физического тела двух или более "я"-подобных образований, отличающихся типами и характером воспоминаний о их прошлой жизни, внутренне согласованными совокупностями мотивов или верований, потоками сознания, в ряде случаев - наборами физических характеристик, включая язык тела и расположение морщин на лице, позволяющими говорить о последовательной смене либо о сосуществовании в рамках одного психологического субъекта нескольких персон или "я". М. п. с. привлек к себе внимание философов и гуманитарной общественности в силу того, что поставил под вопрос традиционные представления, культивируемые в философии и клинической психологии относительно единого "я". Необходимость осмысления данного феномена способствовала активизации исследований в области философских проблем психологии и психиатрии, а также оформлению пограничного между философией и психопатологией направления исследований общих проблем сознания и бессознательного в их социокультурном контексте. На Западе обращение к этой проблеме не только психиатров, но и философов, социологов и юристов было отголоском общей проблемы реализации гражданских прав, таких, как право на лечение, и свобод (так называемой свободы жизнепроявления). В частности, неясно, до каких пределов эти права простираются и распространяется ли их действие на душевнобольных? Проблемные ситуации, создаваемые существованием подобных случаев (например, нередко одно из многих "я", сосуществующих в психике человека в результате болезни, оказывается весьма агрессивным, поэтому его поведение может стать опасным для него самого либо для окружающих, однако можно ли считать такого человека вменяемым?), не только парадоксализируют обыденные представления, но и оказываются нешуточной проверкой действенности прав человека. В то же время "экзотичность" образа персоны, составляющие которую "я" могут реагировать друг на друга сыпью на коже или лихорадкой, а также скандальность тех обстоятельств, которые, по общему мнению психиатров и психологов, становятся причиной этой болезни (неправильные родительские стратегии, их неспособность контролировать себя, бессовестность, развращенность) привели к активной эксплуатации этой темы в СМИ, кинематографе и в книгоиздательстве.
Первоначально данный синдром описывался в качестве диссоциативного типа истерического невроза и рассматривался наряду с другими диссоциативными состояниями типа психогенных амнезий. Усматривают сходство его некоторых проявлений с шизофренией, лунатизмом. Первая линия обсуждения этого феномена в литературе связана с сомнениями в его подлинности. В конце XIX в., когда появились первые случаи М. п. с., они с самого начала привлекли внимание философов и ученых. Эти случаи затем стали нарастать лавинообразно. Однако нарастание скептицизма в отношении данного феномена ощутимо привело к тому, что психиатры предпочитали ставить в подобных случаях иной диагноз. Сегодня, с одной стороны, имеются достаточно веские методологические основания для сомнений в том, что М. п. с. представляет собой отдельный и идентифицируемый феномен. Главное состоит в том, что сам по себе феномен настолько необычен и загадочен, что доктора, относясь с случаям такого рода с повышенным интересом, могут, сами того не желая, побудить пациента развить отдельные и различимые альтернативные персоны. Психологи Конгдон, Хэйн и Стивенсон показали в этой связи, что в этиологию заболевания с неизбежностью входит исполнение больными ролей, будь то в раннем детстве либо во время осмотра. А такие исследователи, как Гарриман, Грюнвальд и Гриве обратили внимание на то, что источником возникновения альтернативных персон может быть гипноз. Сомнения порождает также и то обстоятельство, что заболевание локализуется по преимуществу в США, а то, что нередки случаи М. п. с. и в Голландии, объясняют приездом туда большого количества американских экспертов.
М. п. с. в целом представляет собой впечатляющий пример обратной связи в отношениях между людьми (в данном случае пациентами) и авторитетными Для них фигурами (в данном случае врачами). Ожидания последних, а также разрабатываемые ими описания и классификации побуждают пациентов им соответствовать. Пациенты с раздвоением сознания и с М. п. с. были диагностированы около двух веков назад. Но язык, на каком они описывали симптомы своих заболеваний, был в ту пору совсем иным. Еще более радикально изменился язык самоописания пациентов за последние два десятилетия. Сегодня почти все они вспоминают различные ужасные обстоятельства своего детства, приведшие к формированию их "альтеров", т. е., так сказать, побочных "я". Доказывается, что каждое из них было создано, чтобы совладать с постыдным инцидентом детства пациента, с понесенным им в результате издевательств отца, отчима или кого-то еще физическим и/или психологическим ущербом. Наряду с этим в ходе терапии пациенты вспоминают и другие обстоятельства: деятельность сект, участие в сатанинских или каннибалистстких ритуалах, программирование невинных детей с тем, чтобы позже они совершали убийства. Поскольку эти воспоминания связаны с реальными людьми, родственниками, активистами сект и пр., на основании воспоминаний больных выдвигаются обвинения и дело нередко доходит до суда. Ненадежность такого рода оснований для обвинений и сомнения другого рода привели к созданию в 1992 году группы активистов (False Memory Syndrom Foundation), целью которой является защита невинно обвиняемых родителей и обнародование негативных последствий "безответственной психотерапии", в частности, поощрения воспоминаний об издевательствах, которые в действительности не имели места. Противоположным лагерем в ответ были созданы группы поддержки жертв сексуальных домогательств в детстве. Ощутима связь феномена М. п. с. с общей критикой современных нравов. Так, годичная конференция по М. п. с. в 1993 открывалась словами, что издевательства над детьми есть рак общества, который слишком часто процветает, будучи нераспознанным и пускает свои метастазы в семьях и различных поколениях.
С другой стороны, М. п. с. развивается у пациентов и независимо от каких-либо научных парадигм, что обусловливает необходимость периодически пересматривать классификации всякого рода диссоциативных расстройств. Неслучайно многие специалисты согласны с тем, что, каковы бы ни были сопутствующие обстоятельства развития данного заболевания, некоторые психоневротики страдают от симптомов, которые оптимальнее всего описываются категорией "множественная персональность". Родственники и друзья таких больных свидетельствуют о существовании случаев расщепленной психики, не связанных с каким-либо врачебным вмешательством. Насчитывается более тысячи только зарегистрированных случаев этого заболевания. Сложность ситуации таких людей состоит в том, что они реально расщеплены, потому не могут, по выражению К. Уилкс, автора книги "Реальные люди", "пообещать себе перестать придуриваться с Нового года". Среди случаев М. п. с известен описанный Людвигом и другими Джон, 27-летний человек, четыре персональности которого ("Посредник", "Воин", "Любовник" и "Квадрат"), сосуществуя в рамках одного тела, не только демонстрировали абсолютно разные реакции на те или иные эмоционально нагруженные слова, но и имели разные электроэнцефалограммы. По мнению специалистов, такого рода результатов невозможно добиться умышленно. В этом же их убеждают и существенные различия характеров и их черт, предпочтений и склонностей, которые выказывали первоначальная персональность и ее "альтеры" (alternates). Те, кто убеждены в том, что вышеописанное есть именно болезнь, полагают, что тем самым подтверждается существование качественно и функционально отдельных "я" внутри одного тела. Скептики же видят здесь лишь внушаемых индивидов, способных имитировать различные социально приемлемые личности. Но проблема остается при любом варианте интерпретации. Есть случаи, в которых персоны действительно становятся различными "я" в том смысле, что, по крайней мере, имеет место что-то очень похожее на то, как если бы они были различными "я", которые они представляют. Но есть случаи, в которых индивиды симулируют или подражают альтернативным "я", в то же время, в результате некоторых иллюзий или непонимания, в некотором смысле, и являясь тем "я", которому они подражают. Возможно, существуют оба эти типа множественности.
История философского осмысления М. п. с. восходит к У. Джеймсу и А. Н. Уайтхеду У. Джеймс одним из первых обратился к тому обстоятельству, что умножению и усложнению представлений личности о самой себе способствует ее пребывание в социальном контексте. "Я" - феномен, позволяющий людям рефлективно осознавать свою природу и природу социального мира посредством коммуникации и языка. Джеймс рассматривает "я" как процесс, имеющий две фазы: собственно "я", которое более знакомо, внутренне, субъективно, обладает творческим характером, непознаваемо, и "меня" (Me), которое более внешне, обусловлено, социально (Джеймс называет его еще "социальным "я""). Имеется в виду способ, посредством которого мы приходим к отношению к себе самим как к объекту посредством акта рассмотрения самих себя глазами других. Формирование чувства "я" - это процесс называния, помещения себя в социально сконструированные категории, и центральным в этом отношении становится язык. В "Принципах психологии" (1890) У. Джеймс предположил, что человек имеет столько социальных "я", сколько существует различных групп людей, с мнением которых он считается. Обычно он поворачивается разными сторонами своего "я" к этим различным группам. Результатом этого становится разделение человека на несколько социальных "я": "Человек имеет так много социальных "я", сколько существует индивидов, которые узнают его и располагают его образом. Практически мы можем сказать, что он имеет так много различных социальных "я", сколько существует отдельных групп личностей, мнение которых ему небезразлично". При всей значимости разделения социальных и направленных на себя сторон функционирования личности, этот постулат Джеймса нуждается в уточнении. Допуская множество сторон в представлении личности о своем "я", возникающих в силу разнородности отношений и взаимодействий личности с другими, ряд теоретиков высказывается в том ключе, что не стоит уподоблять выполняемые личностью социальные роли отдельным "я". Чтобы успешно играть свои социальные роли, личность должна отдавать себе отчет в различных правилах и ожиданиях, предписываемых каждой ролью, и должна быть способна соответственно модифицировать свое поведение (на это указал в конце 1950-х гг. Э. Гоффман). Понятно, что эффективные межличностные взаимоотношения и функционирование в рамках роли будет строить скорее человек со сложными, многоаспектными, но объединенными в рамках одного целого, представлениями о собственном "я", именно это позволит ему гибко и адаптивно отвечать различным ролевым требованиям. Напротив, высокая дифференцированность "я" тесно связана с его ригидностью и негибкостью, что будет препятствовать эффективному приспособлению индивида к множественным и часто противоположным требованиям социальной жизни. Но как раз способность вычленять и дифференцировать требования и ожидания, связанные с каждой ролью, и задается единым "я", способным отчленить себя от выполняемой роли, не отождествиться с ней.
Симптомом того, что это единое "я" утрачивает свою объединяющую функцию, является стремление личности рассматривать себя как имеющую различные персональные характеристики в различных социальных ролях. В этом случае необходимость играть разные социальные роли выполняется не за счет специализации ролевых идентичностей, но за счет фрагментаризации "я". Одно дело, когда индивид рассматривает себя как того же самого во всех своих социальных ролях, а другое - когда выполняемые роли вызывают дифференцированные образы "я", побуждают индивида смотреть на себя как на имеющего различные персональные характеристики в зависимости от той или иной роли. К примеру, одна женщина будет считать себя любительницей удовольствий и весьма легкомысленной особой в общении с ее друзьями, но серьезной и ответственной - с родителями. Напротив, другая женщина может рассматривать себя как любящую удовольствия и легкую в общении как с друзьями, так и с родителями. Вторая выглядит более привлекательно именно потому, что, выполняя и роль дочери, и подруги, она способна усмотреть в своем самовыражении единые черты собственной личности. Ряд проведенных лонгитюдных исследований показывает, что в первом случае персоны стремятся к отрицанию социальных норм и конвенций, не способны контролировать себя, часто впадают в депрессию.
В чем состоит психологическое и философское значение тенденции рассматривать себя как обладателя различных персональных характеристик в зависимости от социальных ролей? Представление человека о собственном "я" состоит из множества компонентов, и индивиды "в быту" скорее проводят различия между своими характеристиками, нежели объединяют их в единое "я". В этом смысле полезно подразделить такие характеристики, как сложность и дифференцированность "я", а также сложность и множественность "я" (О. Флэнеген). Сложность "я" позитивно воздействует на самооценку личности, в то время как дифференцированность - негативно. Сложность "я" отражает число отдельных аспектов "я", фиксируемых тогда, когда обеспечено и возможно свободное описание человеком своего "я", и поэтому предполагает достаточную когнитивную сложность и гибкость конструирования самих себя. Напротив, такой показатель, как дифференцированность отражает отсутствие или недостаток взаимосвязанности отдельных аспектов "я", что приводит к феномену разделенного, или раздвоенного "я".
В чем причина раздвоения "я"? Как получается, что индивиды развивают свои идентичности так, что они настолько отличаются в зависимости от выполняемых ими ролей, что не образуют когерентное и единое "я"? Согласно большинству теорий "я", "я"-концепция возникает и формируется в ходе социального взаимодействия со значимыми другими. Поэтому источник раздвоенного "я" может лежать в конфликтных или нарушенных отношениях в семье. В частности, дети и взрослые, испытывающие продолжающийся конфликт и стресс в семье могут оказаться неспособными собрать свои различные отношения в целостное "я". Даже в суждении "Мои родители не одобряют моих друзей" проявляется ранняя фрагментация между ролями ребенка и друга. Причины индивидуальных различий в дифференцированности "я" лежат в развитии личности, что может быть подтверждено наблюдением за принятием ролей детьми, корректируемым ожиданиями других и усваиваемых в форме "я"-концепции. Кули и Мид и другие символические интеракционисты показали, что дети образуют понятие "обобщенного другого" из множества отраженных допустимых оценок. Тем не менее некоторые дети могут усвоить множественное представление о себе, несвязанное, не вполне последовательное, и оказываются неспособными интегрировать эти взгляды в стабильное и согласованное чувство "я". Этот "конфликт разных "я"", по выражению Джеймса, может быть следствием сверхчувствительности ребенка к ожиданиям и требованиям других, умения учитывать т. зр. других, большей незащищенности от принятых во внимание оценок, которые несовместимы одна с другой. Склонность усваивать т. зр. новых значимых других без сравнения их с уже существующей структурой "я" может развиваться во взрослом возрасте с тем результатом, что каждая новая роль индивида может восприниматься им как особая и индивидуальная. Субъективное переживание раздвоенного "я" отражает бедное, ригидное приспособление человека к миру, или, как его назвал Джеймс, больную душу.
"Принципы философии" У. Джеймса содержат также содержательный обзор литературы о тех случаях, которые он называл "чередующейся персональностью". В данной работе глава "Сознание "я"", предваряющая знаменитую главу "Поток сознания", содержит описание трех типов того, что Джеймс назвал мутациями "я": утрату памяти или ложную память, медиумов и чередующуюся персональность. Для Джеймса последняя представляла собой прежде всего нарушения работы памяти, поскольку одна персональность ничего не помнила о проявлениях в определенные времена другой персональности, сосуществующей с ней в одном и том же теле. Джеймс при этом не усматривал в подобных случаях чего-либо, представляющего серьезную проблему для философов.
А. Н. Уайтхед в своей поздней работе "Процесс и реальность" (1960) использует феномен М. п. с. для иллюстрации ключевого для его космологической теории тезиса, что каждая вещь, о которой мы привычно думаем как о единой сущности, в действительности представляет собой общество, будь то электрон или организм. Отличие людей, согласно Уайтхеду, состоит в том, что "В случае высших животных существует центральное направление, что предполагает, что каждое животное тело дает приют живой личности, или живым личностям. Наше собственное сознание "я" есть прямое осознание таких личностей. Существуют пределы такого объединяющего контроля, на что указывают диссоциация персональности, множественные персональное в последовательных чередованиях, и даже совместно существующие множественные персональное(tm)". Уайтхед полагал, однако, что в объяснении нуждается не столько разложение персональности, сколько объединяющий контроль сознания, в силу которого "мы имеем не только наблюдаемое другими единое поведение, но и сознание единого опыта".
Среди современных философов, исследующих М. п. с., наиболее известны американцы С. Брод, тесно связанный с кругами пациентов и экспертов по М.п. с., Д. Деннет и его соавтор психоаналитик Н. Хамфри, создавшие подробные, напоминающие этнографические, описания жизненного мира людей, страдающих М. п. с., а также англичанка К. Уилкс, сосредоточенная на анализе описаний первых случаев М. п. с. Д. Деннет в одной из наиболее популярных сегодня книг по философии сознания "Объясненное сознание" (1991) описывает данный феномен как один из "ужасных экспериментов, поставленных природой". Скептицизм Деннета в отношении собственно идеи "я" приводит его к осмеиванию популярного представления о "я" как едином образовании, который он описывает как "Все или ничего, и по одному на каждого покупателя". С его т. зр., М. п. с. представляет собой хорошую иллюстрацию в пользу доказательства исчерпанности такого представления. Мыслитель уделяет внимание также и тем обстоятельствам, имеющим место обычно в раннем детстве, которые приводят к диссоциации психики и к формированию М. п. с.: "Эти дети часто содержатся в таких необычно ужасающих и запутанных обстоятельствах, что я больше изумляюсь тому, что они вообще психологически выжили, нежели тому, что им удалось сохраниться за счет отчаянного перерисовывания своих границ. То, что они делают, сталкиваясь с невыносимым конфликтом и болью, есть следующее: они "уходят". Они создают границу так, что ужас происходит не с ними: он либо ни с кем не происходит, либо - с каким-то другим "я", более приспособленным к поддержке своей организации в условиях такого нападения - по меньшей мере, это то, что они делали, по их словам".
Результаты проведенного "включенного наблюдения" за клиницистами и пацинтами Деннет и Хамфри изложили в глубоко аргументированном эссе "Говоря от нас самих". На примере колонии термитов, жизнедеятельность которой, как может показаться, подчинена единой цели, даже в случае, если каждый термит занят своим собственным делом, они пытаются обосновать тезис, что коллективная деятельность не нуждается в руководителе: "Большинство систем на земле, которые кажутся имеющими центральных контролеров (и с пользой описываются как имеющие таковых), на самом деле их не имеют". Исследователи используют этот момент как модель того, что значит быть личностью - существом со множеством подсистем. А с целью характеристики того, что представляет собой персональность как таковая они обращаются к случаю Соединенных Штатов. Можно говорить об общих характеристиках Америки, ее вьетнамском синдроме, ее мечте навек остаться молодой, но не существует контролирующей инстанции, которая воплощала бы эти тенденции: "Нет такой вещи, как мистер Американское "я", но фактически в каждой стране есть глава государства", который представляет национальные ценности и говорит от имени страны, "когда дело доходит до взаимодействия с другими государствами". Вместе с тем президент есть такой же гражданин, как и все, временно занимающий свой пост. Иначе говоря, личность представляет собой совокупность подсистем, при этом одна из этих подсистем может быть в ряде отношений, в том числе во взаимодействии с другими людьми, критически важна, как бы представляя перед публикой все другие подсистемы.
С. Брод также осмысляет М. п. с. с позиции включенного наблюдателя. Его позиция, выраженная в книге "Первое лицо во множественном числе: множественная персональность и философия сознания" (1991), радикально отличается от взглядов Деннета в том отношении, что для Брода необходимость единого "я", лежащего в основе всех действий и поступков личности, сомнению не подлежит. Брод полагает, что сам по себе феномен множественной персональности требует, чтобы в основе множественности лежало единство. Это основное "я" не есть некое истинное "я", которое оказалось заслоненным другими "я", и ожидающее своего возвращения в ходе терапии, но есть центр всех "я". Соглашаясь с Деннетом, что множественная персональность представляет собой совокупность нескольких "я", он, однако, называет позицию Деннета "колониалистской", апеллируя к разработанной Деннетом метафоре колонии термитов и оспаривает ее на том основании, что пересечение базисных умений, присущих разным "я", доказывает факт существования некоего, по крайней мере, первоначально существовавшего, "коренного я", или "трансцендентального единства апперцепции" (понятие И. Канта).
Методологические основания осмысления М. п. с., предпринятого К. Уилкс в книге "Реальные люди", связаны с традицией анализа повседневного языка. Исследователь стермится осмыслить собственно понятия, в каких описываются "я", личность и сознание. Будучи глубоко не согласной с методологией мысленных экспериментов, разработанной в Британской школе персональной идентичности в целях критики повседневных представлений о последней и представляющей собой конструирование разного рода вымышленных ситуаций, связанных с телетранспортацией, разделением мозга и его пересадкой. Полагая, что подобная методология бесперспективна в силу того, что слишком сильно полагается на воображенние и интуицию, которые сильно отличаются у разных людей, а часто и подводят, Уилкс настаивает на том, что философы должны обратить внимание на факт существования множества психологических головоломок, перед которыми воображение меркнет, но которые, насколько бы они ни казались более странными, нежели самые изощренные вымышленные случаи, следует принять в качестве реальных фактов. Уилкс подробно анализирует описанный психиатором М. Принсом случай одной из первых больных с диагнозом М. п. с. мисс Дюшам, в теле которой сосуществовало четыре персональности. Прилагая бытующее понятие личности к данному случаю, Уилкс заключает, что в течение определенного периода терапии "Принс имел дело с тремя людьми. Аргументы в пользу подтверждения множественности более многочисленны, чем те, которые допускают единственность".
Помимо изложенных позиций, имеется весьма широкий круг литературы по М. п. с., в рамках которого можно выделить следующие доминирующие линии размышлений. Во-первых, осознание и обоснование сложности и многоуровневости "я", оформление понятия "я" как сложного конструкта, выражаемого и создаваемого в процессах самопрезентации. С одной стороны, каждое тело населяет одна персона, одно "я". Для нас нормально иметь одно, и только одно "я", но мы хотим, чтоб оно было достаточно податливым, чтобы переносить даже радикальные изменения. Эти положения можно согласовать, приняв во внимание следующее обстоятельство. Условия, задающие персональную тождественность, требуют не строгой идентичности или абсолютной тождественности, но скорее установления определенных отношений между психологической непрерывностью и связностью личности. От личности требуется лишь рассказ о себе от собственного имени, от первого лица, от имени "я". Если этот рассказ связен и последователен - идентичность налицо. Она состоит в способности личности рассказать когерентную историю своей жизни. Вместе с тем самотождественность персоны может быть осмыслена не только по принципу "либо-либо" (либо она имеет место, либо ее нет вовсе). Современными мыслителями допускается, что идентичность личности есть своего рода шкала. Она допускает те или иные степени своего проявления.
Во-вторых, увязывание анализа и перспектив излечения М. п. с. с объяснительными моделями повествовательной психологии (тот факт, что индивиды с болезнью М. п. представляют собой множество "я", описывается как сосуществование в рамках таких индивидов множества независимых нарраторов, рассказчиков, между рассказами-самоописаниями которых нет почти ничего общего); в-третьих, активное использование феномена М. п. с. авторами постмодернистской ориентации. Модель "я" осмысляется как сложная диспозициональная структура, структурирующая переживания личности, в том числе и те, что совершаются бессознательно. Считается также, что эффективность воздействия бессознательного на переживания вполне совместима с его нечастым и частичным появлением в сознании, а также с тем, что оно имеет различающиеся проявления в различных ситуациях. Конструирование "я" начинается в раннем детстве, поскольку родители стараются сформировать целостным возникающий характер, заботясь о том, кого они любят. Поскольку все мы в обиходе исходим из принципа "по одному "я" - покупателю" (Д. Деннет), мы стараемся помочь ребенку в построении интегрированного "я", предполагающего понимание им базисных социальных норм, систему убеждений, сбалансированных желаний и ценностей, которые, с нашей т. зр., помогут ему успешно и хорошо жить. Сложные "я" в сложных окружениях предъявляют свои различные части различным аудиториям. В свою очередь, различные аудитории по-разному смотрят на то, кем и чем является одно и то же "я". Различные "я" как бы отражаются в различных интерсубъективных экологических нишах. Представляя свои "я" соответствующей аудитории разными сторонами и по-разному рассказывая о них, мы продуцируем иллюзию разных "я". В то же время для нас самих наши различные "я" являются частью интегрированного и единого образования, которое содержит, как необходимые свои части, различные "я", проявляющиеся временами отдельно один от другого. Сложные "я" от "я" множественных отличает, во-первых, то, что они не забывают об уважении к этим "я", они проникают друг в друга и взаимодействуют Друг с другом тем способом, который не свойствен для "я", страдающих множественной персональностью. Во-вторых, "я" объединяются вместе вследствие "силы нарративной гравитации" (Д. Деннет), и Wbi понимаем свои "я" с т. зр. одного Центрального повествования, которому они все вместе соответствуют. Если человек со сложно устроенным "я" периодически ощущает необходимость скоординировать и привести к рефлексивному равновесию различные способы рассмотрения своего "я" и рассматривает свои различные роли и характеристики как часть одного "я" и переживает качественную целостность своего существования во времени, то элементы множественной персональности могут проявляться в тех случаях, когда индивид не способен функционировать как единое начало, объединяющее все роли, которые ему необходимо выполнять, но оставаться при этом в пределах психологической нормы. Когда же отдельный индивид переживает себя или выражает себя с помощью различных рассказчиков, которые не могут осознать связь между теми повествованиями, которые о себе рассказывают, то индивид - множествен.
М. п. с. представляет собой один из вариантов неправильного, искаженного протекания процессов формирования, установления и развития идентичности. Пролить свет на множественность, а также на процесс "обратной" трансформации личности из множественного в сложное "я", способна, по мнению Д. Деннета, идея "я" как нарративного конструкта. Когда персона, у которой в ходе ее психического созревания сформировалась множественная персональность, которая отклонилась от нормального пути нахождения и установления унифицированной персональности, старается обрести единство или трансформировать себя, то в направлении к какому "я", старому или новому, она пытается это сделать? И если она больна, какое "я", если вообще не любое из тех, какими она обладает, управляет ее излечением? В литературе, посвященной М. п. с., нередко прибегают к описанию "хозяйской", или "первичной", персональности, поскольку, на первый взгляд, есть резон полагать, что именно "я"-хозяин управляет изменением. "Я"-хозяин, или первичная персональность, - та, которая исторически первична, та, которая имелась до того, как личность заболела, казалось бы, на нее и надо опираться. Однако складывание этой хозяйской персональности с раннего детства сопровождалось диссонансами, разрушением ее целостности, когда личность, пытаясь преодолеть урон, нанесенный ее идентичности, страдая ребенком от физического или сексуального ущерба, напуганная этим, попыталась спастись от невыносимых переживаний формированием множественной персональности. Одна возможная картина процесса выздоровления такова: испорченная личность сознательно принимает тот факт, что эти ужасные вещи, случившиеся с ней, разрушили ее самоуважение, обусловили ее идентификацию с некоторыми нестоящими ценностями и чертами тех, кто сделал с ней это, и произвели основательную путаницу ее идентичности. Затем она просто решает заявить о своем "реальном "я"" или сотворить "новое "я"" и предать забвению свои напуганное "я" или множественные "я" . Но эту версию очень трудно согласовать с тем фактом, что многие альтернативные "я" часто обладают конфликтующими чертами, желаниями, ценностями, они ненавидят одно другое, поэтому они не могут просто так объединиться, по меньшей мере, без предпринятых конституирующих изменений. Поскольку индивидуум помнит себя обладающим определенными чертами и сделавшим определенные вещи, ему необходимо отметить, маркировать некоторые свои черты и действия как отчужденные, чужие, нежелательные, а определенные воспоминания - как ложные. Ведь и нормальные сложные "я" сталкиваются с проблемой, как сделать их нарративное "я" связным, как непротиворечиво рассказать о себе и как отбросить при этом свои дурные поступки, нежелательные характеристики. Больные же должны прийти к рассмотрению некоторых "я" как сделавших те вещи, которые никогда в действительности не случались, как чужих, фиктивных, нежелательных. Процесс терапии включает в себя как бы растворение "я", при этом важно, что никакое отдельное "я" не является с необходимостью ведущим. Стратегия терапевта - в том, чтобы каждому "я" позволить быть "альтер", хотя с некоторыми "я" легче работать, чем с другими. Сложное "я" (как результат удачной терапии) не существовало в начале попыток больного обрести целостность, это - новое "я". Но поскольку становление этого "я" включало активную, деятельную работу больного над возможностями, идеалами, нарративными структурами, приемлемыми для него, здесь, в известном смысле, имеются и непрерывность и связность, что, как мы помним, является условием идентичности. Болезнь прекращается, когда достигается единичный сложный нарративный центр. Парадоксально, однако, то, что когда больной снова становится нормальным, мы можем думать о нем, как о той же самой персоне на протяжении всей ее жизни, поскольку в восстановлении единичного центра нарративной гравитации больной будет восстанавливать в своей памяти связи с "домножественной" жизнью, так же как и с воспоминаниями о его множественных "я" на протяжении его жизни как больного. Более того, столь же важно, как и связность памяти, что индивид достигнет сложной целостности посредством усилий, включающих активное осознание "я" и проекцию того, кем он хочет стать - узнавая, сначала по памяти, на что он похож в данный момент.
Социально-философский аспект осмысления М. п. с. состоит в том, что эта болезнь не есть лишь проблема страдающих ею индивидуумов, которая должна быть решена ими совместно с психиатрами-профессионалами. Она касается также вопросов общей ответственности и социальных практик, имеющих глубокие исторические корни. Осознание больными причин своего заболевания почти в каждом случае рождает гнев и ярость в адрес совратителя со стороны тех. кто сталкивается с такими случаями. Но эта ярость есть и необходимая часть продвижения вперед самой личности, восстановления ее идентичности и исправления. Однако проблема состоит в том, что любой пристальный взгляд почти на любого совратителя предложит объяснение его деятельности в виде такой жизненной истории, которая объяснит, почему он сам столь ужасен и почему он это совершил. Это особенно трудная проблема, даже для американских психиатров, для деятельности которых право любой личности на жизнепроявление и на лечение непреложны. Жертвы подавления и развращения нуждаются в том, чтобы чувствовать и выражать ярость, обвинять виновных в том вреде, который им нанесен. Если мы допускаем проявление этого прямого гнева и обвинения, мы рискуем потерять фокус на самой способности личности к деятельности, которая дает жертвам силу, мужество и убеждение в том, что нужно пытаться продолжать искать свое реальное "я". Но если мы учтем направление всех обвинений, мы, в каком-то смысле, просто обвиняем другую жертву. Эта необходимость иметь в виду одновременно обе т. зр., несмотря на напряжение между ними, выводит данную проблему уже на уровень практической коллективной работы по уменьшению тех форм жизни, в которых процветает зло.
В рамках постмодернистской культуры внимание к М. п. с. связано с тем обстоятельством, что предпринимается научная легитимация процесса нарастающей фрагментаризации "я" в современном обществе. В становящейся в наши дни постмодернистской психологии отказ от понятия "я" единого в пользу "я" фрагментарного становится символом радикальной смены теоретических парадигм. В постмодернистском контексте фрагментация рассматривается не как результат специфических взаимоотношений человека со значимыми другими или особых обстоятельств его жизни, но как универсальная характеристика бытия личности, как условие ее существования. Основанием такого подхода является критическое отношение постмодернистских авторов к социуму, культуре и философии модерна, построенных на образе интегрированного, когерентного субъекта. Конституированный ценой репрессированного различия, такой субъект представляет собой единого самотождественного индивида, "я" которого властвует над сущим с помощью разума, преобладающего над страстями, и, кроме того, прозрачно для себя самого, самопознаваемо. Подчеркивается, что в нормативных описаниях личности замалчивались ее многоуровневость и гетерогенность, те реальные различия в ее внутреннем строе, которые затрудняли сознание самотождественности. На этой основе целостность как финальное измерение личностного развития отвергается (например, в учении Лакана) в качестве фиктивного и насильственно вменяемого личности состояния, в то время как состояние фрагментированности, предшествующее развитию "я", гипостазируется в качестве истинного состояния. Фрагментированность противопоставляется связности личности в целях противостояния нарциссизму, доминирующему, по Лакану, в человеческих отношениях. Создавая и культивируя образ человека как бесконечно-беззаботной игры образующих его фрагментов, постмодернистские авторы полагают, что прорыв человека к факту собственного внутреннго разнообразия возможен только на основе деконструкции идеально-нормативного образа гомогенного субъекта, доминирующего в модернистском дискурсе.
В этом отношении симптоматична острая реакция на постмодернистское "прославление" фрагментарности, особенно в рамках политически-феминистских тенденций, со стороны тех на Западе, кто сталкивается с нею практически - социальных работников, связанных с жертвами родительских домогательств, и психотерапевтов. Их претензия к постмодернистским авторам состоит в указании на недостаток исторической и персональной конкретности их текстов. Понятно, что эта претензия может показаться несколько наивной в силу реально существующего разрыва между образом человека, рисуемым философией той или иной эпохи, и конкретными людскими переживаниями. Однако аргументы, приводимые теми, кто сталкивается с реальным переживанием фрагментации, кажутся весьма обоснованными. Один из них состоит в демонстрации неправомерности иллюзии, которую парадоксальным образом продуцируют постмодернистские тексты, "сравнивая с землей" понятие единого "я", иллюзии того, что их протагонисты полностью контролируют свои фрагменты, что они способны выбирать по своему собственному желанию как подать, как представить себя в каждый данный момент. Между тем, фрагменты, на которые расщепляется персональность, - жестко кодированы культурными стереотипами, размещенными к тому же по оси доминирования и подчинения. Это могут быть стереотипы феминности и маскулинности, социальной приемлемости и личностной состоятельности и пр. Каждая идентичность расщепляется на сильно негативные и сильно позитивные черты, причем каждая из этих частей настолько жестко сконструирована, что больные не в силах их как-то объединить или даже осознать эту жесткость. Т. е. проблема больных не в том, что им чего-то недостает (к примеру, женственности, либо оценки их поведения как приемлемого), но в жесткости, с какой заданы каждый из фрагментов, в неспособности соединить, к примеру, женщину из мармелада и мужчину из стали. Одной из задач психотерапии становится поэтому деконструирование жесткой, к примеру, маскулинно/феминной дихотомии посредством побуждения больных описывать свои фрагменты, делая их менее реифицированными, овеществленными и постепенно сводя их воедино либо примиряя между собой. В противном случае мир такой жертвы остается расщепленным на жертв, развратителей и спасителей.
Вопрос о том, где переживание внутреннего разнообразия, необходимость которого акцентируется постмодернизмом, переходит в невыносимость ощущения внутренней несообразности, несвязности, подчеркиваемую теми, кто столкнулся с этим состоянием, чрезвычано сложен и мало пока изучен. Но в наши дни становится особенно очевидным и другое, а именно: существование слишком большого числа культурных импульсов и внутренних побуждений к замалчиванию этого разнообразия, уходу от рефлексии на его счет, что, по логике психоанализа, лишь увеличивает число больных. Вместе с тем постмодернистская концепция фрагментированной личности, безусловно являясь радикализацией наблюдений за постмодернистской же современностью, тем не менее обречена сосуществовать с более или менее традиционными концепциями "я", ибо именно они продолжают получать подтверждение в рамках эмпирической психологии. Выясняется, как минимум, что для психического благополучия персоны то, что именуется в быту "спокойным центром" - незаменимо. В то же время итоги наблюдений за пациентами, которые не движутся в направлении интеграции, продолжая ревностно сторожить свои части, свидетельствуют, что они с большой вероятностью рискуют вернуться в состояние дисфункциональной разделенности и обострить собственные страдания до передела.
Е. Г. Трубича