МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ КРИЗИС В ПСИХОЛОГИИ

концепт, посредством которого желают объяснить трудности современной психологии. Нет, пожалуй, ни одной науки, в которой о кризисе говорили бы столь же часто и много, как в психологии [2, 3]. К этому факту психологи относятся по-разному. Многие полагают, что кризис — это вообще перманентное состояние любой науки, а не только психологии. Есть и такие психологи (их, пожалуй, большинство), которые вполне определенно настаивают на кризисе именно психологии и ставят ей в пример какую-либо другую науку, чаще всего физику. На наш взгляд, при всей правильности обеих упомянутых точек зрения истина находится где-то между ними. По нашему мнению, кризис в психологии действительно существует и по своему основному смыслу он является методологическим. Нет желаемой ясности в определении метанаучных параметров психологии.
О кризисе в психологии, пожалуй, наиболее обстоятельно и остро писал в 1927 г. Л.С. Выготский, автор обширнейшего трактата «Исторический смысл психологического кризиса». По Л.С. Выготскому, характерных черт кризиса в психологии достаточно много, перечислим лишь некоторые из них. В психологии: а) нет единства, оно расшатано борьбой разных направлений; б) нет единства по исходным принципам; в) отсутствует общепризнанная система наук; г) нет точной терминологии (по преимуществу используются термины из философии, естественных наук и обиходного языка); д) не разработан вопрос об исходной абстракции психологии как науки; е) присутствует засилье эклектики; ж) произошло забвение философии и методологии [1.С. 19, 39, 68, 74, 85, 88]. В данном месте нет возможности подвергнуть анализу каждую кризисную черту психологии. Ограничимся рассмотрением дискуссии участников одного «круглого стола», философов и психологов.
В.М. Розин совершенно справедливо отметил, что «замысел — построить психологию по образцу естественной науки — не удался» [3. С. 13]. Казалось бы, автор будет настаивать на гуманитарном идеале научного познания, который, мол, «не только не реализован в психологии, но и по-настоящему не осознан, не аргументирован как альтернативная научная программа» [3. С. 14], но на самом деле его влечет за пределы научного знания. Розин отмечает, что ценности гуманистической психологии «развиваются не столько как наука, сколько как мудрость, опыт, философско-психологические штудии» [3. С. 13]. «Но в психологии помимо научного знания существует еще по меньшей мере два типа интеллектуальной деятельности: замышление или проектирование человека и выявление его опыта или жизнеобнаружения.
Соответственно кроме научного знания необходимо говорить о проектном знании и знании символическом. По сути многие психологические концепции представляют собой не столько знание о существующем человеке, сколько о возможном и желаемом человеке, т.е. психологические замыслы человека» [3. С. 14]. Пафос выступления Розина нам очень близок, но не его стремление противопоставить психологии как науке мудрость, опыт, проектирование этического человека, вовлечение его в насыщенную духовностью событийность. О чем спор? О том, что недопустимо дистанцирование от науки. Его результатом неизбежно является потеря концептуальной полноты, без которой и мудрость перестает быть мудростью, и проектирование этически пагубно.
Прежде чем отделять психологию как науку от психологии как проектирования необходимо определиться относительно ее концептуального статуса, который составляют ценности. Мир личности — это прежде всего ее ценности, посредством которых она осуществляет проектирование своего будущего. Допустим, психологу удалось познать этот мир, и он решает его перестроить. В качестве личности он также руководствуется определенными ценностями. А это означает, что в концептуальном отношении психология как наука и психология как проектирование (мудрость, опыт, включение в духовность) не отличаются друг от друга. Это обстоятельство можно зафиксировать следующим образом: психология — это наука, и она не нейтральна в этическом отношении. С психологией можно делать очень многое, например, пропагандировать, высмеивать, и так или иначе использовать, но в любом случае она считается наукой. За ее пределами она отсутствует. Интересную позицию отстаивает А. А. Пузырей. Он делает акцент на критике не столько естественно-научного, сколько практического разума в современной психологии, которая, по его мнению, никак не может стать психологией духовного опыта, Человека с большой буквы [3. С. 40]. Естественно-научная методология, которая отожествляется со сциентистской установкой, отвергается постольку, поскольку из ситуации психологического исследования нельзя изъять самого психолога с характерным для него пониманием и процедурами рассуждений [3. С. 27, 39]. По мнению А.А. Пузырея, речь должна идти о дальнейшем обобщении принципа Н. Бора (см.). В квантовой механике по-разному описываются, с одной стороны, изучаемые частицы, а с другой — приборы. В психологии невозможно дать «единообразное описание плана изучаемых психических феноменов и плана психотехнических действий и средств их осуществления, благодаря которым осуществляются трансформации психики человека и ее изучение» [3. С. 31]. А.А. Пузырей неточно описывает содержание принципа дополнительности Бора. Оба плана описания относятся к элементарным частицам, а также и к приборам. В зависимости от используемого типа приборов частицы проявляют свойства, называемые дополнительными. А как обстоят дела в психологическом эксперименте? Здесь осуществляется взаимодействие между исследователем и испытуемым. Результаты этого исследования, разумеется, зависят от обеих сторон и прежде всего их ценностей. Ценности, демонстрируемые испытуемым, относительны к ценностям исследователя. В методологии науки, особенно постпозитивистской, это обстоятельство учитывалось многократно в форме тезиса о теоретической нагруженности фактов. В нашем случае это означает, что ценности-факты вызываются к жизни и интерпретируются с позиций ценностей исследователя. Как нам представляется, для описания взаимодействия психолога и испытуемого совсем не обязательно привлекать принцип дополнительности Бора.
Разумеется, наша аргументация не направлена на оправдание использования естественнонаучных методов в психологии. Они действительно здесь бесполезны, ибо чужды институту ценностей. Для позиции А.А. Пузырея характерна та же порывистость, что и для В.М. Розина: от критики естественно-научного метода совершается, вскользь упомянув научно-гуманитарный метод, прыжок в область практической философии. Пузырей отмечает психотехническую эффективность отхода от стандартов науки и даже мифологии [3. С. 30]. Он предлагает встроиться в существующие практики, развернуть новые практики и создать столько типов психологии, сколько существует людей. «Нет и не может быть одной психологии человека, ибо нет и не может быть одного человека» [3. С. 41]. На наш взгляд, проведенная Пузыреем критика психологического практического разума оказалась малоэффективной и даже декларативной постольку, поскольку ей не предшествовала критика теоретического психологического разума. Критика естественнонаучных методов не есть критика методов психологии. Весьма сомнительно, что концептуально обезвоженные психологические практики способны привести к психологии Человека с большой буквы. Несмотря на обилие людей, психология может быть одной- разъединственной постольку, поскольку все они в психическом отношении руководствуются ценностями, причем, как правило, одними и теми же. Что касается многообразия психологических теорий, то оно никак не ставит под сомнение их концептуальность. Психолог Б.С. Братусь, утверждая, «что естественно-научная парадигма имеет явные отражения в анализе душевной жизни», полагает, «что необходимо переходить на какой-то новый образ мышления, искать новую парадигму. В качестве такой парадигмы и называют сейчас гуманитарную, едва ли не центром которой служат представление о мифологичности психологических построений, превалирование индивидуально-субъективных реакций и т.п.» [3. С. 34]. Но каков он, этот «какой-то образ мышления»? «Пора, — заявляет видный психолог, — сделать еще шаг: от мифа к культуре, от психологии миротворческой к психологии культурной, а поскольку мы живем в культуре христианской, то к психологии христианской» [3. С. 35]. В очередной раз мы видим, как, оттолкнувшись от трамплина естественно-научной парадигмы, совершают перелет в область мифа, культуры и религии (почему культура включается в один ряд непременно с мифом и религией, а не с наукой?). Почему необходимый психологии «какой-то образ мышления» не считается разновидностью гуманитарной научной парадигмы?
Разве современная психология действительно обнаружила ограниченность не только естественнонаучной, но и гуманитарной научной парадигмы? Философа М.А. Розова «удивляет желание обязательно противопоставить естественнонаучную парадигму и гуманитарную». «Все различия на самом деле между науками все больше стираются, взаимодействие становится все более и более явным, а мы упорно стоим на том, что естественно-научная парадигма нам не годится» [3. С. 37]. «Я ратую, — уточняет Розов свою позицию, — не за естественно-научную парадигму, а за научную парадигму», но дальше следует неожиданное: «Физика в той же степени сводима к гуманитарным наукам, как и гуманитарные науки — к физике» [3. С. 38]. На наш взгляд, М.А. Розов, правомерно защищая научный подход от его искажений, слишком тесно сближает естественно-научную и гуманитарную научные парадигмы, которые вопреки его утверждению отнюдь не сводимы друг к другу. Среди концептов физики нет ценностей, и эти концепты не могут быть сведены к ним; соответственно ценности как концепты гуманитарных наук, в т.ч. психологии, в силу их специфики никак не могут быть сведены к описательным понятиям физики.
Сопоставление и анализ воззрений видных отечественных психологов и философов убеждает в том, что психология действительно находится в кризисе и название ему — забвение научной гуманитарной парадигмы, часто заключающееся в поспешном переводе ценностной проблематики из области науки в область мифа, религии и ненаучно понятых практик и культуры.