[нем.] — спор о методах социальных наук. В 1883 г. опубликовали свои труды основатель австрийской школы К. Менгер («Исследования о методе социальных наук и политической экономии в особенности») и герменевт сознания В. Дильтей («Введение в науку о духе»). На эти два труда оперативно откликнулся довольно резкой рецензией «К вопросу о методологии государственных и социальных наук» глава «новой» исторической школы Г. фон Шмоллер. Как выяснилось, все трое были обеспокоены одним и тем же, а именно методом гуманитарных наук. В отличие от Дильтея Шмоллер и Менгер были экономистами, спор между ними быстро принял довольно ожесточенный характер, во многом обусловленный различием их политических позиций. Шмоллер был одним из официальных идеологов германского рейха, вызывавшего ненависть у каждого свободолюбивого австрийца, в т.ч. и у Менгера. Разумеется, нас интересуют не политические, а методологические разногласия Шмоллера, Менгера, а также Дильтея. С современной точки зрения воззрения всех трех авторов далеки от безупречных. Они были скорее в состоянии поставить проблемы, чем разрешить их. Шмоллер в методологическом отношении принадлежал к очень влиятельному во второй половине ХГХ в. движению немецкого исто- рицизма (Л. Ранке, Т. Моммзен, Г. Дройзен). Для немецкого историцизма были характерны следующие черты: замена,абстрактных обобщений наблюдением индивидуального характера исторических событий; интерпретация истории как творения людей; отрицание возможности сведения исторических наук к естествознанию.
Основная проблема историцистов являлась кантианской, необходимо было понять различие, существующее между естествознанием и гуманитарными науками, но априоризм И. Канта (см.) их не устраивал. В связи с этим они несколько сдвигались в сторону позитивизма О. Конта и Дж. Ст. Милля (см.): исследователей должны интересовать конкретные эмпирические факты. Впрочем, утилитаризм британских экономистов немецким историкам был явно несимпатичен. Они не желали быть захваченными исключительно приземленной эмпирией. Но как ее избежать? Устремиться в сторону культуры и этики. Именно это стремление характерно для Шмоллера. Он считал национальную экономию этической дисциплиной, или «великой морально-этической» наукой [2. С. 68—69]. Товары, капитал, рынок, обмен, государство — все это числится за экономической наукой, но ее главный предмет другой, а именно этика, культура, общность языка, истории и обычаев. Всеобщее —это дух народа, нации. Не останавливаясь на некоторых национальных предрассудках Шмоллера, которые он, впрочем, умел приглушать, обратим внимание на то, как разрешался им важнейший методологический вопрос о соотношении единичного (индивидуального) и общего.
Для Шмоллера жизнь каждого человека индивидуальна, а вот дух народа — это общее. Главная его беда состояла в том, что он не понимал статуса экономических понятий. Для Шмоллера появление работы Менгера было явным признаком дискредитации экономической теории в немецкоязычном мире. Менгер вполне сознательно присоединился к философии английских утилитаристов. Свою позицию он считал весьма выверенной и в теоретическом, и в этическом плане. Для представителей австрийской школы политико-этическое содержание их теории состояло в укреплении института свободного рынка как непременного условия свободного развития каждой нации [3]. Утверждение Шмоллера, что подлинная экономическая теория не должна быть абстрактной, закованной в формулы и теоремы, универсальной, не учитывающей своеобразие исторических эпох и наций, Менгеру, равно как и его последователям, представлялись ошибками ис- торицизма, обусловленными частично методологическими, но еще больше политическими причинами.
B. Дильтей (см.) вслед за известным историком Г. Дройзеном полагал, что природу люди объясняют, а духовную жизнь понимают. Объяснение предполагает подведение частных случаев под общее (закон). Что происходит в гуманитарном познании? Дильтей увидел выход из затруднительного положения в цепочке: жизнь — личность и ее мир переживаний — понимание. Жизнь заключается во взаимодействии личностей. Полнота жизни вплоть до ее неразличимых глубин сопутствует личности в ее переживаниях. Сопережитое дано в понимании. Дильтей стоял у истоков учения о ценности, которое целенаправленно развивалось неокантианцами В. Виндельбаном и Г. Риккертом. Впрочем, у Дильтея слишком много метафизики переживаний, несовместимой с серьезным отношением к концептуальности, без которой немыслима наука. Представители австрийской школы признали в Дильтее близкого им по духу исследователя. Они считали принципиально совместимыми защищаемую ими теорию полезности с философией переживаний. Следует, однако, заметить, что полезность из маржиналистской теории — это больше, чем переживание, она выступает в качестве ценности как концепта.
Для Шмоллера, особенно в последний период его жизни, философия Дильтея была отчасти приемлема, ибо он трактовал ценности как результат функционирования чувств [2. C. 76]. Однако он не мог обнаружить у Дильтея самого главного: высоких откровений духа народа. В конечном счете, полагал он, все переживания личности укоренены в этике и культуре народа. Как нам представляется, для рассматриваемого спора характерны несколько смешений: абстрактного с конкретным, индивидуального с общим, индукции с дедукцией, длительного исторического с настоящим, философии экономической науки с самой этой наукой. В одних случаях то, что должно рассматриваться как слитное, например, единое и общее, расчленяется; в других случаях, то, что должно рассматриваться как раздельное, например этика и экономическая наука, некритически объединяется. Проблемы выдвигаются, но не решаются.
Все три спорящие стороны обладали смутными представлениями о характере экономических концептов, т.е. об экономических ценностях. Если бы акцент был сделан на их концептуальной природе, то выяснилась бы бездумность противопоставления единичного (индивидуального) и общего. Отпало бы обвинение Шмоллера в адрес Менгера, что в его теории нет индивидуального (экономические ценности объединяют в себе индивидуальное и общее), а сам он имел бы возможность встретиться с общим не в туманной этической дали, а в экономической науке, руководствующейся экономическими ценностями. Противопоставление абстрактного и конкретного также надуманно, ибо понятия не являются абстракциями. Складывается впечатление, что Шмоллер — индуктивист, а Менгер — дедуктивист априорного толка, но и это различение несостоятельно. Этика Шмоллера, в частности его представление о социальной справедливости и необходимости социализма, отнюдь не следовала из отдельных исторических фактов. И Шмоллер, и Менгер придумывали свои концепты таким образом, чтобы обеспечить успешное экономическое развитие. Они действовали единообразно, при случае используя дедуктивный вывод. Отзываясь негативно об использовании в экономической науке математики, Шмоллер допускал грубую методологическую ошибку.
Эффективность математизации экономической науки значительно выше, чем он предполагал. Настаивая на сопряженности экономической науки и этики, Шмоллер был, несомненно, прав, но он отождествлял их, а это уже ошибка. Экономическая этика конституируется лишь там, где продуктивно и всесторонне проблематизируется сама экономическая наука. Ни Шмоллер, ни Менгер не преуспели в этом. Захваченный многообразием экономических отношений, Шмоллер отказывался допустить, что оно может быть понято концептуально. А между тем это действительно возможно, но для этого нужна значительно более развитая теория, чем та, которая была в распоряжении экономистов XIX в.
Основанием многих критических аргументов Шмоллера, инициатора М., было противопоставление макро- и микроэкономики. Выступая от имени макроэкономики, Шмоллер, естественно, не мог найти ответы на свои недоуменные вопросы в микроэкономической теории Менгера. Что же касается Дильтея, то его чувственная теория понимания не могла помочь экономистам. Подлинная природа концептов гуманитарных наук им так и не была выяснена. М. интересен сочетанием, порой довольно странным, философских и экономических аргументов. Пытаясь разобраться в своем собственном деле, экономистам пришлось обратиться к философии. Шмоллер объединил в своих воззрениях Конта (ибо настаивал на опоре на факты), Канта (в поиске абсолютной этики) и Гегеля (постоянно ссылаясь на дух народа). Менгер объединил английский утилитаризм (развивая концепцию субъективной полезности) с априоризмом Канта (настаивая на чистой, не замутненной прагматическими реалиями экономической теории). Обе стороны в поздний период их творчества терпимо относились к учению о ценностях, стартовавшему у Дильтея и получившему относительно законченный смысловой вид у неокантианцев Виндельбанда и Риккерта, а затем у знаменитого социолога М. Вебера. Кстати, английские маржиналисты в отличие от своих австрийских коллег всегда относились к понимающей философии Дильтея — Вебера крайне отстранение.
К сожалению интереснейшие исследования экономистов-маржиналистов прошли мимо внимания философов. Если бы они проанализировали концептуальный состав экономической теории Менгера, то им пришлось бы внести коррективы в свое учение о ценностях, не связывая их статус исключительно с индивидуализирующим (идеографическим) методом. В конечном счете неокантианская философия науки сблизилась с экономической наукой. М. вызвал к жизни целый ряд методологических вопросов, разработка которых привела к философии науки XX в.