ЛЮБОВЬ
Источник: Тематический философский словарь
Любовь - это слово, охватывающее разнообразные чувства; я употребляю его преднамеренно, поскольку хочу охватить их все. Любовь как эмоция - я говорю именно о ней, ибо любовь "из принципа" не кажется мне подлинной - находится между двумя полюсами: с одной стороны, чистое очарование созерцания, а с другой - чистая доброжелательность.
Моя позиция, однако, в действительности состоит не во враждебности к моральным нормам; она, в сущности, выражена святым Павлом в отрывке о милосердии. Я не всегда нахожу себя в согласии с этим апостолом, но в этом вопросе я чувствую совершенно то же, что и он - а именно, что никакое повиновение моральным нормам не может заменить любви, и что там, где есть подлинная любовь, она сможет, при помощи разума, создать такие моральные нормы, какие необходимы.
Человеческое отношение к любви может выражаться по-разному в зависимости от предмета и качества связи между ними: примиряюсь – не примиряюсь, нравится – не нравится, уважаю – не уважаю, терплю – не терплю и так далее.
Страстная телесная или чувственная любовь людей иногда уступает свое место любви возвышенной, боготворящей, когда человек боится нарушить внутреннее равновесие души другого человека, соблюдающего высокие этические принципы.
Для человека любить означает нести высшую ответственность перед Богом за сохранение любви.
Источник: Краткий критериологический словарь
- в философских учениях: 1) "влечение одного одушевленного существа к другому для соединения с ним и взаимного восполнения жизни" (Вл.Соловьев); 2) у Платона стремление человека к совершенной полноте бытия, к преодолению разрыва небесного и земного миров, стремление "творить в красоте"; 3) у Эмпедокла и др. любовь становится силой космического единения, своего рода "всемирной симпатией"; 4) в христианстве мир мыслится сотворенным любовью Божией и жизнь в нем поддерживаемой ею же; Христос признал высшими в Ветхом Завете заповеди о любви к Богу и ближнему и дал ей новый критерий: "Да любите друг друга, как Я возлюбил вас"(Ин.15.12); это любовь жертвенная, она означает верность Христу и всему, Им заповеданному; эта любовь предстает как решимость полностью отдать себя без остатка в служении Богу и ближнему; "мера любви к Богу - это любовь без меры" (Августин); 5) в этике любовь предстает, с одной стороны, как твердая воля давать другим подлинное благо, а с другой - как одно из нравственных чувств, имеющее нечто общее с жалостью, сопереживанием, благоговением и стыдом; в христианской этике любовь также - высшая из "богословских добродетелей" (См. также: АГАПЕ; ЭРОС)
Источник: Краткий религиозно-философский словарь
Источник: Философия: конспект лекций и словарь терминов (элементарный курс)
Первое заблуждение, связанное с любовью, касается ее предмета. Согласно альтруизму, существует любовь к абстрактному и анонимному человеку, и возникает она, только если это действительно чужой человек.
Другое заблуждение — к сожалению, очень распространенное — состоит в том, что любовь сводят к одному из ее проявлений, чаще всего — к одному ее уровню. Некоторые люди полагают, что любовь существует только на растительном, половом уровне; к примеру, по-французски «заниматься любовью» означает то же самое, что совокупляться. Другие—и это заблуждение встречается чаще всего — сводят любовь к чувству. Любовь, несомненно, также и чувство, но не одно только чувство. Полнота любви предполагает также желание служить любимому человеку и делать ему добро.
См.: альтруизм.
Источник: Сто суеверий. Краткий философский словарь предрассудков
Источник: Философский словарь
Источник: Символы, знаки, эмблемы: энциклопедия
По [16] любовь - чувство, соответствующее отношениям общности и близости между людьми, основанное на их взаимной заинтересованности и склонности.
По [7] "различают (начиная с древних стоиков) четыре типа или рода любви: родительскую любовь (storge), дружбу (filia), эротическую любовь(eros) и духовную любовь (agape). Исходя из этого, в человеке можно выделить, по крайней мере, три уровня: растительный, животный и духовный; любовь может проявляться на каждом из них. Совершенная любовь охватывает сразу все уровни.
Первое заблуждение, связанное с любовью, касается ее предмета. Согласно альтруизму, существует любовь к абстрактному и анонимному человеку, и возникает она только, если это действительно чужой человек.
Другое заблуждение, к сожалению, очень распространенное, состоит в том, что любовь сводят к одному из ее проявлений, чаще всего - к одному ее уровню. Некоторые люди полагают, что любовь существует только на растительном, половом уровне; к примеру, по-французски "заниматься любовью “означает то же, что совокупляться. Другие - и это заблуждение встречается чаще всего - сводят любовь к чувству. Любовь, несомненно, также и чувство, но не одно только чувство. Полнота любви предполагает также желание служить любимому человеку и делать ему добро".
В общем понять Ю.Бохеньского трудно, но можно.
Ассоциативный блок.
В достаточно серьезном исследовании о любви Ю.Рюрикова "Три влечения" (которую советую прочитать) есть цитата из индийского трактата о любви "Ветви персика":
Влечение души порождает дружбу,
Влечение разума - уважение.
Влечение тела - желание.
Соединение трех влечений порождает любовь.
Источник: Теоретические аспекты и основы экологической проблемы: толкователь слов и идиоматических выражений
Источник: Евразийская мудрость от а до Я
Источник: Философский энциклопедический словарь
М. Scheler. Zur Phänomenologie u. Theorie der Sympathiegefühle, 1913 (u. d. T: Wesen u. Formen der Sympathie, 1923); R. Lagerborg. Die Platon. L., 1926; H. Scholz. Eros u. Caritas, 1929: F. Künkel. Charakter, L. und Ehe, 1932; J. Ortega y Gasset. Über die L., 1935; F. Weinreich. Die L. im Buddhismus u. Christentum, 1935; H.v. Hattinberg. Über die L., 1940; E. Fromm. The Art of Loving. New York, 1956, dt. 1971; H. van Oyen. L. und Ehe, in: van Oyen. Evangel. Ethik, II, 1957; E. Sprangen Stufen der L., 1965; D.v. Hildebrand. Das Wesen der L., 1971; A.u. W. Leibbrand. Formen des Eros. Kultur-u. Geistesgesch. der L., I—II, 1972; J. Pieper. Über die L., 1972; N. Luhmann. L. als Passion. Zur Codierung von Intimität, 1982; A. W. Price. Love and Friendship in Plato and Aristotle. Oxford, 1989.
Источник: Философский словарь [Пер. с нем.] Под ред. Г. Шишкоффа. Издательство М. Иностранная литература. 1961
Источник: Словарь по этике
В религиозной философии Средневековья понятие любовь приобретает ярко выраженную этическую окраску. Здесь любовь - сверхприродная трансцендентная сила Божья, направляющая наше существование к миру и согласию, блаженству и вечности. За теологической формой выражения здесь скрыто большое гуманистическое содержание: апология человека как существа, предназначенного к моральному совершенству и поэтому достойного любви. Христианская теология исповедует не только аскетическую любовь к Богу, но и бескорыстную любовь к человеку. Это всечеловеческая любовь, которая доступна каждому и обнимает всех. По-христиански понимаемая любовь неотделима от самозабвения, самопожертвования, альтруизма, выражаемого заповедью: возлюби не только ближнего, но и врага своего.
Философия Возрождения воскрешает теорию любви Платона, дополняя ее идеями христианского благоверна и гедонизма. Она утверждает чувственную любовь, но преимущественно в ее эстетической форме. Любовь - это прежде всего Божественная космическая сила, все одухотворяющая и объединяющая в гармоническое целое. В противоположность любви сострадающей она отстаивает любовь наслаждающую.
Эпоха Просвещения реабилитирует естественное чувство любви, определяя его как свойство человеческой натуры. Для просветителей любовь - отношение к тому, что доставляет удовольствие целесообразностью и пользой. Просветители рассуждают здраво: естественная любовь добродетельна, если она разумна и разборчива. Сжигающая человека любовная страсть противоестественна, измена противозаконна, а верность поддерживает гражданский порядок. И вот уже И. Кант приравнивает любовь к долгу. Немецкие романтики поэтизируют любовь, но больше не к человеку, а к человечеству. Наконец, Л. Фейербах объявляет любовь родовым свойством человека, и главным образом потому, что она служат основой общения и сотрудничества. Просветители готовили идейную почву для литературы, музыки, живописи, которая стала открывать интимные глубины человеческой души. Вместе с тем был психоанализ 3. Фрейда, в котором любовь предстает в виде иррационального сексуального влечения и именно в таком виде сублимируется в творческой деятельности людей.
Особое место в истории размышлений О любви занимает русская религиозная философия XIX - начала XX ев., которую представляют Ф. Достоевский и Л. Толстой, В. Соловьев, В. Розанов, Н. Бердяев и др. Рассуждая о любви, они не противопоставляют тело душе, напротив, считают, что лишь в согласии с естественными влечениями человеческой натуры формируется наша полноценная культура. В. Соловьев считал, что в любви одна половина человеческого рода преодолевает свою односторонность, дополняя ее другой до гармонического целого. Любить Бога - значит любить человека, не противляться злу насилием, проповедовал Л. Толстой. Вторя ему, Н. Бердяев писал, что в любви к человеку мы обретаем любовь к Боту, веру в торжество истины, добра и красоты. Человек - зримый образ подобия Божьего. Любовь образует личность, - так думал В. Розанов. Отдаваясь другому, человек в любви находит собственное «Я». Еще одна мысль В. Розанова заслуживает пристального внимания. Она отражает суть многих философских исканий в России. Любить, по мнению В. Розанова, - это жить не по формальному закону, а по совести. Красота спасет мир, - утверждал Ф. Достоевский, - потому что она пробуждает любовь. А гае любовь, там и жизнь, там грех и страдание, раскаяние и возрождение для сострадания и сочувствия ближнему. Как видим, в философии любовь - понятие, многогранно характеризующее мир человеческого существования, помогающее осознать, как жить в согласии с этим миром, а значит, и с самим собой.
Источник: Краткий философский словарь 2004
- влечение одушевленного существа к другому для соединения с ним и взаимного восполнения жизни. Из обоюдности отношений можно логически вывести троякий вид любви: 1) любовь, которая более дает, нежели получает, или нисходящая любовь (amor descendens), 2) любовь, которая более получает, нежели дает, или восходящая любовь (amor ascendens), 3) любовь, в которой то и другое уравновешено (amor aegualis). Этому соответствуют три главные вида любви, встречаемые в действительном опыте, а именно: любовь родительская, любовь детей к родителям и любовь половая (или супружеская). Все три вида имеют свои начатки уже в царстве животном. Первый вид представляется здесь преимущественно любовью материнской (в силу непосредственной физической связи самки с детенышами), но у высших животных и самец начинает принимать участие в заботах о новом поколении. Второй вид любви иногда и у животных отрешается от родовой связи и принимает характер как бы религиозный: такова привязанность некоторых мелких животных к более крупным, дающим им покровительство, особенно же преданность домашних животных человеку. В половой любви у низших животных особь имеет значение только как орудие для увековечения рода, при чем естественно самка первенствует; взаимность является здесь только на мгновение, и затем самец устраняется за ненадобностью (например, пауки, пчелы). У высших животных (особенно у птиц и некоторых млекопитающих) наблюдается более устойчивая половая связь, соответственно возрастающему участию самца в семейных заботах. В мире человеческом мы находим те же три главных вида любви, но с новым, постоянно углубляющимся и расширяющимся значением. Сыновняя привязанность, распространяемая на умерших предков, а затем на более общие и отдаленные причины бытия (до всемирного Провидения, единого Отца небесного), является корнем всего религиозного развития человечества. Родительская любовь, или попечение старших о младших, защита слабых сильными, перерастая родовой быт, создает отечество и постепенно организуется в быт национально-государственный. Наконец, половая любовь, неизменно оставаясь наисильнейшим выражением личного самоутверждения и самоотрицания, вместе с тем все более и более понимается как совершенная полнота жизненной взаимности, и через это становится высшим символом идеального отношения между личным началом и общественным целым. Уже в пророческих книгах Ветхого Завета отношение между Богом и избранною народностью изображается преимущественно как союз супружеский (и отступление народа от своего Бога - не иначе, как блуд). В Новом Завете эта идея переносится на Христа и Церковь, и завершение истории изображается как брак "Агнца" с Его невестою - просветленною и торжествующею церковью "Нового Иерусалима", соответственно сему и земные представители Христа, епископы, становятся в такое же отношение к местным общинам (отсюда выражение: вдовствующая церковь). Таким образом идеальное начало общественных отношений, по христианству, есть не власть, а любовь. С точки зрения нравственной философии любовь есть сложное явление, простые элементы которого суть: 1) жалость, преобладающая в любви родительской; 2) благоговение (pietas), преобладающее в любви сыновней и вытекающей из нее религиозной, и 3) исключительно присущее человеку чувство стыда, которое, в соединении с двумя первыми элементами - жалостью и благоговением - образует человеческую форму половой или супружеской любви (материя же ей дается физическим влечением, актуальным или потенциальным). В истории религий любовь дважды получила первенствующее значение: как дикая стихийная сила полового влечения в языческом фаллизме (еще сохраняющемся кое-где в виде организованных религиозных общинах, каковы, например, индийские сактисты с их священно-порнографическими писаниями, тантрами), и затем в противоположность с этим, как идеальное начало духовного и общественного единения - в христианской ?????. Естественно, что и в истории философии понятие любви занимало видное место в различных системах. Для Эмпедокла любовь (?????) была одним из двух начал вселенной, именно началом всемирного единства и целости (интеграции), метафизическим законом тяготения и центростремительного движения. У Платона любовь есть демоническое (связывающее земной мир с божественным) стремление конечного существа к совершенной полноте бытия и вытекающее отсюда "творчество в красоте". Это эстетическое значение любви было оставлено без внимания в философии патриотической и схоластической. Своеобразное слияние христианств и платонических идей об этом предмете мы находим у Данта. Вообще в средние века любовь была предметом религиозной мистики - с одной стороны (Викторинцы, Бернард Клервосский и особенно Бонавентура, в его сочинениях ("Stimulus amoris", "Incendium amoris", "Amatorium") и особого рода поэзии - с другой; эта поэзия, из южной Франции распространившаяся по всей Европе, была посвящена культу женщины и идеализованной половой любви, в смысле гармонического соединения всех трех ее элементов: благоговения, жалости и стыдливости. В эпоху Возрождения (кончая Джордано Бруно) любовь опять становится предметом философских умозрений в духе платонизма. В новой философии своеобразное понимание любви представляет Спиноза, отождествляющий ее с абсолютным познанием (amor Dei intellectualis) и утверждающий, что философствовать есть не что иное, как любить Бога. В новейшей философии следует отметить остроумную, хотя, и неосновательную теорию половой любви у Шопенгауэра ("Metaphysik der Liebe" в "Parerga u. Paral".). Индивидуацию этой страсти у человека Шопенгауэр объясняет тем, что жизненная воля (Wille zum Leben) стремится здесь не только к увековечению рода (как у животных), но и к произведению возможно совершеннейших экземпляров рода; таким образом, если этот мужчина страстно любит именно эту женщину (и vice versa), то значит, он именно с ней может в данных условиях произвести наилучшее потомство. Ни малейшего поддержания в действительном опыте этот взгляд не находит. Более верные и глубокомысленные указания и намеки (без ясной и последовательной системы) можно найти у Франца Баадера ("Erotische Philosophie" и др.).
Вл. С.
Источник: Философский словарь Владимира Соловьева
В размышлениях о любви обычно выделяется два уровня: секс и эрос, или секс и любовь. Например, Н. Бердяев пишет: «Мне всегда думалось, что нужно делать различие между эросом и сексом, любовью-эросом и физиологической жизнью пола» [311]. На самом деле, строение этой сферы не двух-, а по крайней мере трехступенчатое. Любовь составляет особый, высший уровень межличностных отношений, который нужно отличать и от сексуальности, и от эротики.
Если сексуальность служит средством биологического продолжения жизни в потомстве, а эротика – способом наслаждения в себе и для себя, вне репродуктивных целей, то любовь – это чувство бессмертия в том единственном отношении, которое соединяет двоих и делает абсолютными друг для друга, создает из них новую реальность целостного сверхсущества.
1. Пол (сексуальность) – размножение вида посредством сочетающихся индивидов.
2. Эротика – смертность индивида и его стремление стать всем для себя.
3. Любовь – бессмертие индивида и его способность стать всем для другого.
По словам Ж. Батая, «эротизм ей обезьяне неведом как раз постольку, поскольку ей недостает знания смерти. И напротив, из-за того что мы люди, из-за того, что мы живем в тревожном ожидании смерти, мы и знаем ожесточенное, отчаянное, буйное насилие эротизма» [312]. Эротика – интенсивное, многократно усиленное волей и сознанием переживание того, что физиологически происходит в сексе. Эротика исходит из ощущения смертного «я», которое пытается продлить наслаждение, превзойти служебную функцию совокупления, замкнуть на себя то, что принадлежит роду. Соитие уже не служит инстинкту размножения, но множится и продлевает само себя. Величайшее наслаждение даруется нам актом воспроизводства себя в других, который мы превращаем в акт воспроизводства самого наслаждения. Влечение затормаживается, создается множество запретов, в свою очередь порождающих соблазны (*хитрость желания). Так вырастает область эротики, в которой скорейшая сексуальная разрядка уступает место многоступенчатой игре наслаждения, одевания и раздевания, сближения и остранения. Сознание смертности усиливает эротическую напряженность: влечение становится отчаяннее, тела теснее сплетаются, глубже проникают друг в друга на грани грядущего небытия. Таков предел эротической одержимости, подстегнутой ужасом конца.
Переход за границу эротически-смертного совершается как любовь. Эротика живет остранением и отсрочкой полового акта, игрой сближения-отдаления, но по ту сторону этой игры изредка, порой лишь раз в жизни, а порой никогда, возникает чувство абсолютной предназначенности друг для друга, такой нерасторжимости, над которой не властна даже смерть. Как эротика включает в себя сексуальность, так и любовь включает в себя эротику, но не сводится к ней. Если между сексуальностью и эротикой лежит цивилизация, обуздывающая природные инстинкты и тем самым переводящая их в соблазны, то между эротикой и любовью лежит область персонального. Игра эротических масок, отчуждений и сближений в конце концов встречает противодействие со стороны развитого чувства личности, которая хочет во всем и всегда оставаться собой. В эротике индивид утверждает себя и свое наслаждение как высшее по отношению к роду, но дальнейшее становление личности постепенно выводит ее и за пределы самой эротики. Любовь возникает из развития личности как преодоление эгоизма, или, по мысли Вл. Соловьева («Смысл любви»), как спасение «я» любящего перенесением центра его абсолютной значимости в «ты» любимого. Как цивилизация служит орудием «магического» претворения сексуальности в эротику, так индивидуальность, развившаяся в эротике, постепенно претворяет ее в любовь.
Между эротикой и любовью – отношения взрывоопасные, что приводит порой к деэротизации любви и к распаду даже крепких союзов. Эрос ищет отчуждения и нового овладения, соблазнов, игры, уклонений, отсрочек, тогда как в любви возникает новая прямота отношений, чудо повседневной распахнутости, сплетенности, сораздельности. На совсем ином уровне любовь возвращается к простоте сексуальных отношений. Но любовное взаимопроникновение двух существ, в отличие от сексуального, может длиться нескончаемо, захватывая те же области, где происходит эротическая игра остранения: тело, одежда, слова, интересы, пристрастия, раздельное прошлое, открытое будущее. Любовь не разряжается краткой судорогой, это непрестанная со-бытийность двух личностей: что бы мы ни делали, между тобою и мною постоянно что-то происходит. Даже разлука, нечувствие, забвение становятся знаками этого любовного языка, как пробелы между словами. Возлюбленная – весь мир как система знаков, указывающих на нее: метафор, символов, аллюзий, гипербол – энциклопедия поэтических образов, антология «ее» или «о ней». По словам Новалиса, «что любишь, то повсюду находишь… Возлюбленная – сокращение вселенной; вселенная – продление возлюбленной…»
Абсолютное обычно противопоставляется релятивному, но любовь абсолютна именно как соотносительность двух индивидуальностей. Бесконечна сама соразмерность двух конечных существ, их созданность друг для друга. Любовь – это пробная форма бессмертия. Именно потому, что любовь доходит до чего-то бессмертного в любимом, в ней порой возникает желание – хотя бы мгновенное – умереть вдвоем. Любовь имеет отвагу заигрывать со смертью, потому что не боится ей проиграть. Любовь – столь долгое занятие, что одной жизни для нее мало, это готовность провести вдвоем вечность.
*Аморт, Контекстные отношения, Корпора и корпорус, Противозовие (в этике), Равнолюбие, Симпсихоз, Чеloveк, Хитрость желания, Эротема, Эротология, Эротосфера
Размышления Ивана Соловьева об Эросе / Публ. М. Эпштейна // Человек. М.: Наука, 1991. № 1. С. 195–212.
К эстетике любви: Таланты. Жанры. Стили // Звезда. 2006. № 6. С. 209–218.
«Тайна сия велика…»: Четыре слагаемых любви // Человек.2006. № 2. С. 82–96.
Онтология любви: Эдем в «Песни Песней» // Звезда. 2008. № 3. С. 204–216.
The five facets of love // The World Book of Love / Ed. by Leo Bormans. Tielt (Belgium): Lannoo Publishers, 2013. Р. 52–55.
Пять граней любви // Частный корреспондент. 14.2.2016.
Источник: Проективный словарь гуманитарных наук. Новое литературное обозрение. 2017 г.
Эволюция содержания понятия Л. связана как с историей человеческих взаимоотношений, так и с развитием философской проблематики. Среди многообразных интерпретаций Л. следует выделить две наиболее значимые. Первый (исторически более ранний) подход к Л. – это ее объективизация, рассмотрение ее в качестве одной из сил, определяющих не только человеческие действия, но и природные процессы. Второй подход – рассмотрение Л. как субъективного феномена, выражающего интимно-личностные состояния человеческой души. Но и субъективный подход к Л. не сводит ее к отношениям между противоположными полами. Л. к детям, к родителям, к людям вообще, к родине, к идеям – вся эта гамма чувств заключена в содержании понятия «Л». Существуют попытки преодоления односторонности этих двух подходов. В прошлом такие попытки были связаны с «расширением» человеческой Л., т. е. с рассмотрением ее как особой энергии, связывающей индивидуальное с всеобщим, человеческое – с Божественным.
Универсализация Л., в отличие от ее космизации, имеет ярко выраженную этическую окрашенность. В настоящее время разрушение границ между объективной и субъективной интерпретациями Л. связано с подходом к человеку как к «культурно оформленной» субъективности. Любое выражение Л. есть выход интимного чувства в мир общего – знаково оформленного мира культуры.
Исторически первой формой вхождения темы Л. в человеческое сознание была ее мифологическая интерпретация. В древних мифах Л. – это космический процесс, столкновение противоположных начал, ведущее к возникновению («рождающее») всего существующего. Отношения между мужчиной и женщиной, рождение новой жизни служили моделью для космогонии. В греческой философии мифы приобрели философское звучание: Л. – это та сила, без участия которой невозможно решить проблему взаимоотношений единого и многого. Однако Л. в качестве энергии объединения и «вражда» в качестве энергии разрушения (Эмпедокл ) у греков равноценны онтологически и нейтральны в моральном отношении. Л. и ненависть – лишь две тактики космической «войны», которая является отцом всего существующего (Гераклит ).
Более сложная концепция Л. присутствует в сочинениях Платона . Для него Л. – не только принцип взаимоотношения природных «стихий», но и могучее стремление к объединению материального и духовного, стремление к прекрасному, истинному, благому; это синкретическое единство онтологии, гносеологии и аксиологии. В Л. соединяются созерцательная деятельность философа, пророческий дар и творческая одержимость художника. Это постоянное стремление к совершенствованию, восхождение от низшего к высшему.
В Древней Греции уже была выявлена та гамма смысловых оттенков, заключенных в понятии «Л.», которые рассматривались в более позднее время: Л.-страсть и Л.-дружба, родственная Л. и Л., направляемая разумом. Однако только в Средние века на первый план в понимании Л. выступает аксиологическая (ценностная) сторона. Л. не космическая необходимость и не рационально обусловленное человеческое стремление – это милость, дар с одной стороны и «самоумаление», смирение с другой. Блаженный Августин выделял Л. человека к Богу, выражающуюся в смирении, покаянии, стремлении к совершенствованию; Л. к ближнему как к подобию Бога и Л. самого Бога к своему созданию. Только в Боге полностью совпадают объективная и субъективная интерпретации Л., воля к совершенству, созидание и познание.
В Новое время оценки места Л. в человеческой жизни различны. В сочинениях Ламетри и Гельвеция можно обнаружить сенсуалистически-физиологический подход к Л. как сексуальному притяжению, сходному с действием механических сил. Субъективно-психологический подход к Л. был воплощен в апологии «естественных чувств» Ж. Ж. Руссо . «Интеллектуальная Л. к Богу» Спинозы совпадает с познанием природы сотворенной. В понимании Л. немецкими романтиками сочетались эстетический субъективизм и магический космизм. В широко известном трактате Стендаля «О любви» она становится объектом беспристрастного анализа, рассматривается в связи с социальными взаимоотношениями.
В системосозидающей немецкой классической философии осмысление Л. сопровождает и оттеняет философские построения. Для Гегеля это форма проявления конкретно-всеобщего. Кант рассматривает Л. в связи с долгом. Фейербах , считавший основной своей задачей создание антропологически ориентированной, «человечной» философии, сделал Л. центральной категорией. Каждый человек оказывается энергетическим центром Л., источаемой по отношению к природе, к человечеству, к отдельному человеку, к самому себе как потенциальному совершенству. Эмпирическое воплощение Л. – Л. чувственная – является для Фейербаха основой человеческой жизни. В марксизме сохраняется осуществленное Фейербахом максимальное сближение Л. с человеческим отношением к миру вообще. Вместе с тем ощущение разрыва между единичным и «родовым» в человеке уже осознается как катастрофа и закрепляется в понятии отчуждения, утраты.
В философии XX в. Л. рассматривается как энергетическое начало человеческой культуры, как стремление к бессмертию (фрейдизм и неофрейдизм); как форма человеческого «присутствия» в мире, как самоподтверждение собственного существования, как форма свободного проявления человеческого бытия («философия жизни», экзистенциализм ). В философии постмодерна Л. рассматривается как определенная форма пребывания человека в культуре. Особое внимание уделяется не Л.-нужде, Л.-дару или Л.-господству, но Л.-соблазну. Именно Л. как соблазн находится в сфере «знака и ритуала» (Ж. Бодрийар). Расшатывание мышления, заключенного в рамки оппозиций «да – нет», «черное – белое», «мужское – женское» приводит к тому, что Л. превращается из стремления к недоступному, желаемому, прекрасному в символ зыбкости, текучести, обратимости человеческих отношений, в символ игры. Она уже не притягивает противоположности, но разрушает незыблемость границ между мужским и женским, прекрасным и безобразным, имманентным и трансцендентным. Меняется традиционная практика Л. как практика слияния «двух в одно». Надо «любить Л.», но не объект Л. Погружение в игровую вселенную делает Л. метафорой реализации человеческого бессмертия в культурном универсуме.
Источник: Краткий философский словарь.
Разработанная терминология различных типов Л. существовала в др.-греч. языке. «Эрос» - это стихийная и страстная самоотдача, восторженная влюбленность, направленная на плотское или духовное, но всегда смотрящая на свой предмет «снизу вверх» и не оставляющая места для жалости или снисхождения. «Филия» - это Л.-дружба, Л.-приязнь индивида к индивиду, обусловленная социальными связями и личным выбором. «Сторге» - это Л.-привязанность, особенно семейная, «агапе» - жертвенная и снисходящая Л. «к ближнему».
Осмысление Л. в мифе и древнейших системах философии берет Л. как «эрос», видя в ней космич. силу, подобную силе тяготения. Для греч. мысли характерно учение о Л. как строящей, сплачивающей, движущей и соразмеряющей энергии мироздания (орфики, Эмпедокл). Даже Аристотель видит в движении небесных сфер проявление некоей вселенской Л. к духовному принципу движения - неподвижному перводвигателю (что было теологически переосмыслено в ср.-век. философии и отразилось в заключит. стихе «Божеств, комедии» Данте: «Любовь, что движет солнце и светила»). Продолжая эту линию, Посидоний разработал учение о всемирной «симпатии» вещей и природных сил, необычайно популярное вплоть до Ренессанса и нового времени (Гете). Другая линия антич. философии Л. начинается с Платона, истолковавшего в диалоге «Пир» чувств. влюбленность и эстетич. восторг перед прекрасным телом как низшие ступени лестницы духовного восхождения, ведущего к идеальной Л., предмет к-рой - абс. благо и абс. красота (отсюда упрощенное житейское выражение «платонич. Л.»). Доктрина Платона, платоников и неоплатоников об «эротич.» пути к абсолюту типологически сопоставима с инд. мистич. доктриной о «бхакти» - экстатич. Л., представляющей собой один из четырех возможных путей просветления.
Христианство усмотрело в Л. сущность своего бога и одновременно гл. заповедь человеку. При этом речь шла о жертвенной, «все покрывающей» и безмотивной Л. («агапе») к «ближнему» - не к «близкому» по роду или по личной склонности, не к «своему», но к тому, кто случайно окажется близко, и в особенности к врагу и обидчику. Предполагалось, что именно такая Л. сможет побудить любящих принять все социальные дисгармонии на себя и тем как бы отменить их.
Ренессанс проявляет интенсивный интерес к платоновской теории «эроса», восходящего от эстетики чувственного к эстетике духовного («Диалоги о Л.» Леоне Эбрео, 1535). Спиноза радикально переосмыслил схоластич. понятие «интеллектуальной Л. к богу», это центр. понятие его «Этики» означает восторг мысли перед глубинами мирового бытия, не ожидающий для себя никакой ответной Л. из этих глубин. Философия энциклопедистов 18 в., полемизируя против аскетизма, подчеркивала радостную естественность чувства Л. и сопряженный с ним «правильно понятый интерес» индивида, часто смешивая Л. со «склонностью» неблагожелательностью», а счастье с гедонистич. самоудовлетворением. В эпоху Великой французской революции Л. была понята как порыв, разрушающий рамки сословных преград и социальных условностей, воссоединяющий в стихийном единстве «то, что строго разделил обычай» (Ф. Шиллер). Представители немецкого романтизма (Новалис, Ф. Шлегель, Баадер) и немецкого классического идеализма (Фихте, Шеллинг, молодой Гегель) толковали Л. как метафизический принцип единства, снимающий полагаемую рассудком расколотость на субъект и объект. С этой гносеологизацией проблемы Л. у романтиков соседствует вникание в «темную», «ночную», иррациональную психологию Л., порой предвосхищающее психоанализ. Важнейшая линия осмысления Л. на протяжении 19 в. связана с противопоставлением ее «рациональному» бурж. делячеству. В предельно обобщенном (и отвлеченном) принципе Л. для Фейербаха лежит родовая сущность человека, подвергающаяся отчуждению и извращению во всех религиях мира. Ч. Диккенс и «ФИ». ?. Достоевский противопоставляют эгоизму принципиальной бесчеловечности Л. как жалость и совесть, Л.-самопожертвование, к-рая «не ищет своего». Одновременно с этим в пессимистич. философии 19 в. ставится задача «разоблачить» Л. Так, для Шопенгауэра Л. между полами есть иллюзия, при помощи к-рой иррациональная мировая воля заставляет обманутых индивидов быть слепыми орудиями продолжения рода. На рубеже 19- 20 вв. Фрейд предпринял систематич. перевертывание платоновской доктрины Л. Как и Платон в «Пире», Фрейд постулирует принципиальное единство истока, соединяющего проявления половой страсти с явлениями духовной жизни; но если для Платона одухотворение «эроса» означало его приход к собств. сущности и цели, то для Фрейда это лишь обман, подлежащее развенчанию переряживанйе «подавляемого» полового влечения («либидо»). После Фрейда зап.-европ. идеализм предпринимает ряд попыток восстановить понимание Л. как пути к глубинной истине и одновременно самой этой истины. В философии жизни Л. выступает в качестве одного из синонимов «жизни», начала творч. свободы и динамики. Шелер видел в Л. акт «восчувствования ценности», благодаря к-рому личность входит в духовное пространство свободы, характеризующей ценностный мир, и впервые по-настоящему становится личностью. Мотив абс. свободы Л. в смысле ее недетерминированности подхватывается экзистенциалистами. Представители религ. экзистенциализма (Бубер, Марсель) говорят о Л. как спонтанном прорыве из мира «Оно» в мир «Ты», от безличного «иметь» к личностному «быть». С. С. Аверинцев.
В марксистской философии Л. трактуется в контексте диалектико-материалистич. понимания личности, ее духовного мира, соотношения с обществом. Одним из важнейших компонентов эмоциональной жизни является Л., проявляющаяся в форме переживания, оценочного отношения и избират. активности личности.
Л. есть достояние общественно развитого человека. Она имеет свои биологич. предпосылки у животных, выражающиеся в родит. и половых инстинктах. История общества, социально-трудовая деятельность, общение, иск-во подняли эти биологич. инстинкты до уровня высшего нравств.-эстетич. чувства подлинно человеч. Л. Половая Л., по К. Марксу, есть своеобразное мерило того, в какой мере человек в своем индивидуальном бытии является обществ. существом. Л. индивидуальна и в каком-тосмысле уникальна, отражая неповторимые черты жизненного пути каждого человека, быт и нравы народа, своеобразие определ. культуры, положение определ. социальной группы и т. п.
Структура эмоциональной жизни изменяется в соответствии со сменой историч. эпох. В связи с этим видоизменяется и чувство Л., к-рое несет на себе и печать классовых отношений, и преобразование самой личности как носителя этого чувства, изменение ее ценностных ориентации. Ф. Энгельс характеризовал Л. в совр. ее форме индивидуально-избират. чувства как сложный продукт длит, истории. «Современная половая любовь - писал он - существенно отличается от простого полового влечения, от эроса древних. Во-первых, она предполагает у любимого существа взаимную любовь; в этом отношении женщина находится в равном положении с мужчиной, тогда как для античного эроса отнюдь не всегда требовалось ее согласие. Во-вторых, сила и продолжительность половой любви бывают такими, что невозможность обладания и разлука представляются обеим сторонам великим, если не величайшим несчастьем; они идут на огромный риск, даже ставят на карту свою жизнь, чтобы только принадлежать друг другу... Появляется новый нравственный критерий для осуждения и оправдания половой связи; спрашивают не только о том, была ли она брачной или внебрачной, но и о том, возникла ли она по взаимной любви или нет?» (Маркс К. и Энг е л ь с Ф., Соч., т. 21, с. 79-80).
Духовная близость в Л. ощущается как постоянное мысленное взаимное общение, как такое отношение любящих, когда один человек направляет свои помыслы и чувства к другому и оценивает свои поступки, материальные и духовные ценности в постоянном соотношении с тем, как бы на это посмотрел любимый человек. Л. есть сложная динамич. интеллектуально-эмоционально-волевая система. Истинная Л. предполагает глубину переживаний, отличается полнотой своего проявления и цельностью, нераздельностью.
Л. выявляется в ее устремленности не просто на существо иного пола, а на личность с ее уникальностью, к-рая выступает как нечто необычайно ценное благодаря своим эмоционально-волевым, интеллектуальным, моральным и эстетич. качествам. Индивидуальности с их природными и духовными различиями, дополняя друг друга, образуют нечто целое. Л. общественно развитого человека носит в целом сознат. характер, вместе с тем подчиняясь и власти бессознат. побудит. сил, к-рые выражают себя и в самом факте рождения этого чувства, и в выборе объекта Л., и в формах своего проявления.
Л. играет огромную воспитат. роль, способствует осознанию личностью самой себя, развитию ее духовного мира. Л. составляет нравств. основу брачных отношений (см. Семья).
Источник: Советский философский словарь
Источник: Философская Энциклопедия. В 5-х т.
В европейской интеллектуально-духовной традиции от Пифагора и Эмпедокла до А. Бергсона и M. Шелера любовь — великий принцип мировой (космической) жизненной связи. Но если у первых натурфилософов любовь — это именно принцип космической, физической связи, в т. ч. и между людьми, то, начиная с Сократа, любовь рассматривается по преимуществу как особое состояние человеческой души и человеческое отношение. В платоновском «Пире» — произведении, задавшем большинство основных сюжетов последующих философских обсуждений любви, — воссоединительная функция любви-эроса предстает как главная: «любовью называется жажда целостности и стремление к ней» (193а), в любви каждый находит свое неповторимое другое Я, в соединении с которым обретается гармония (миф об утраченной андрогинности перволюдей). В любви человек приобщается к Благу, Космосу, вечности. Рассуждая об эросе, Платон выстраивает иерархию красоты, в контексте которой проясняется смысл «платонической любви» как устремленности к возвышенному и прекрасному Эрос, т. о., оказывается и фундаментальной познавательной и творческой силой (этот мотив будет последовательно развит в неоплатонизме, в частности, у Плотина и Дж. Бруно). В платоновском учении об эросе отношением к высшему определено и опосредствовано отношение к «ближнему». Тот же тезис развивается в учении о любви-дружбе Аристотеля (см. Дружба), для которого, также, как и для ксенофонтовского Сократа, важно было показать, что подлинная любовь- покоится на взаимности, благожелательности, доверии, заботе, стремлении к добродетели и совершенству О том, что это не было общераспространенным взглядом среди философов, свидетельствует потребительская трактовка любви как влечения и пристрастия киренаиками (см. Киренская школа). В интеллектуальном движении от Платона к Аристотелю происходит существенное изменение в понимании любовного отношения. У Платона любовь — это отношение любящего к возлюбленному; отношение неравных. Аристотель же настаивает на том, что в дружелюбии проявляется уравненность (EN, 1157b 35), хотя и у него подспудно чувствуется, что речь во многом идет об отношениях старшего и младшего. Эпикур говорит о любви только как о любовных удовольствиях: в них нет ничего плохого, если они никому не вредят; у Лукреция же о любви говорится как о низкой чувственности.
Христианская концепция любви, как она выражена в Новом Завете, соединяет иудаистскую и античную традиции и выдвигает на первый план в понимании любви самопожертвование, заботу, дарение (см. Агапэ, Заповедь любви. Милосердие). Забота, рождаемая платоновским эросом или аристотелевской филией, обусловливалась особенным отношением к данному конкретному человеку, ставшему благодаря своей красоте возлюбленным; христианская милосердная (агапическая) любовь не является следствием личной симпатии или восхищения другим, в ней актуализируется доброта человека, потенциально содержавшаяся в нем изначально, при этом в любви к ближнему любимым оказывается именно ближний с его конкретными заботами и проблемами. Здесь так же, как у Платона, соотносятся отношение к высшему и отношение к ближнему, однако в отличие от классической античности в христианстве любовь к Богу предопределяет и по меньшей мере опосредует любовь к ближнему; к тому же в христианстве теория любви изначально оформляется как этика: любовь явно и настойчиво предписывается; агапэ (caritas) выдвигается в качестве фундаментального этического принципа. Развивая новозаветные представления о любви, Августин соединяет их с неоплатонистским учением об эросе как мистической способности познания: «мы познаем в той мере, в какой любим». Это не познание разумом; это познание сердцем. Фактически отсюда берет начало богатая в европейской истории мысли традиция философии сердца.
В эпоху Возрождения происходит существенный поворот в восприятии любви, тематика которой расщепляется и развивается в духе либо неоплатонистски-мистического (напр., у М. Фичино, Л. Эбрео, Дж. Бруно), либо гедонистического (напр., у М. Монтеня) эротизма. Расщепленность любовной тематики сохраняется и в философии Нового времени. Наиболее полно познавательная функция любви была выражена Б. Паскалем: вслед за Августином он рассматривал любовь как движущую силу, приводящую человека к познанию Бога, а «логику сердца» — как основу истины. Роль сердца как морального чувства в постижении духовных явлений высоко оценивалась и в сентиментализме этическом. В рационализме же познавательная функция любви дезавуируется и любовь вытесняется в область «несущественного». Для Р. Декарта и Б. Спинозы место любви — в сфере страстей. При этом Декарт сохранял существенное для европейской мысли понимание любви как воплощенной целостности, в которую человек включает наряду с собой и другого человека, а Спиноза полагал, что желание любящего соединиться с объектом любви является не сущностью любви, но лишь ее свойством.
И. Кант и Г. В. Ф. Гегель не уделяли любви как таковой специального внимания, но в их учениях окончательно обнаруживается тенденция новоевропейской мысли экстраполировать существенные характеристики, изначально выявленные по отношению к любви уже в античности, на мораль и личность. Второй практический принцип категорического императива Канта в снятом виде содержит характеристики не только христианской любви-агапэ, но и аристотелевской любвифилии, и платоновской любви-эроса. Близкое содержание обнаруживается в раскрытии Гегелем понятия свободы как тождества меня с другим. Основные положения европейской философии любви воспроизводятся Гегелем в рассуждении об основе семьи. По Л. Фейербаху, любовь, с наибольшей полнотой выражающее отношение Я—Ты, является основой человеческих отношений и заключает в себе всю тайну бытия. Любовь для Фейербаха — это именно чувственное, страстное отношение, в котором мужчина и женщина дополняют друг друга и в единении «представляют собой род, т. е. совершенного человека». Благодаря Фейербаху европейская философия по сути дела возвращается к пониманию любви в единстве ее сущностных проявлений. Вместе с тем, проблематизировав любовь в контексте концепции диалога (рассматривая ее не в статичности состояний личности, но в динамике конкретных межличностных отношений), Фейербах задал новое направление философствованию о любви.
С кон. 19 — нач. 20 вв. философия любви развивается в трех основных направлениях: а) на почве русской религиозной философии; б) философской антропологии; в) психоаналитической философии. По В. С. Соловьеву, любовь — это отношение полного и постоянного обмена, утверждения себя в другом, отношение совершенного взаимодействия и общения. Смысл любви — в преодолении эгоизма, которое происходит, однако, благодаря «вполне объективированному субъекту» — Другому. Как и для Фейербаха, для Соловьева существенно то, что физическое, житейское и духовное соединение двух существ приводит к «созданию нового человека»: в любви как половом отношении эмпирические мужчина и женщина соединяются в «одной абсолютно идеальной личности». В любви другой мысленно переносится в сферу Божества, и т. о., по Соловьеву, происходит избавление от неизбежности индивидуальной смерти. Идеи философии любви получили развитие также в работах В. В. Розанова, Н. А. Бердяева, Б. П. Вышеславцева.
В феноменологически-аксиологической антропологии Шелера любовь рассматривается в качестве особой разновидности силы, которая направляет «каждую вещь» в сторону свойственного ей совершенства. Вырабатываемые в отдельной личности правила предпочтения одного и небрежения другим образуют, по Шелеру, «порядок любви» (ordo amoris), или его «этос». Именно как «существо любящее» (ens amans) человек может быть «существом познающим» и «существом водящим». В любой своей разновидности любовь есть незавершенная любовь к Богу; как таковая она — наряду с ненавистью — представляет собой принципиальное ценностное основание бытия человека. Идея «порядка любви» получила систематическое развитие в книге «Метафизика любви» (Das fesen der Liebe) Д. фон Гильдебранда — наиболее фундаментальном в 20 в. философском произведении на тему любви. Рассматривая любовь как разновидность ценностного ответа (в любви другой человек воспринимается целостно и безусловно — как ценность сама по себе), Гильдебранд сознательно противопоставляет свое понимание платоновскому согласно которому любовь ~ это тоска по совершенству По Гильдебранду, любовь характеризуется установками на единение (intentio unionis) и на благожелательность (intentio benevolentiae). Посредством intentio unionis происходит преодоление эгоизма; как intentio benevolentiae любовь отличается от уважения, почтения, восхищения — при очевидном сохранении своей личности любящий дарит себя любимому и как бы говорит: «Я — твой».
Революционизирующее воздействие на понимание источника и психической природы любви оказала антропология 3. Фрейда, хотя он и не привнес новых идей в понимание ее сути. Фрейд редуцировал любовь к либидо, любовь есть «душевная сторона сексуальных стремлений». Феномен Я-либидо, в отличие от объект-либидо получил название нарциссизма — своеобразно выраженного себялюбия. Либидо — это психофизическая основа не только любви в собственном смысле слова, но всего разнообразия тех привязанностей и влечений, которые в живом языке называются любовью в неспецифическнх и частных смыслах. В отношении к другому человеку либидо реализуется в сексуальном единении; однако спроецированное на иные объекты или виды деятельности либидо сублимируется и преобразуется в различные формы творчества. В поздних работах Фрейда намечается характерное различие между либидо и эросом: поскольку полное удовлетворение либидо как сексуальной энергии мыслится в реализации инстинкта к смерти (танатоса), именно эрос как инстинкт жизни позволяет человеку сохранить себя, придает жизни новизну и усиливает напряжение творчества. Полемизируя с Фрейдом, Э. Фромм синтезирует его поздние идеи с классическими философскими представлениями о любви как способе преодоления одиночества и объединения с другими людьми; деструктивному либидо противопоставляется «продуктивная любовь» — созидательная и творческая сила, проявляющаяся гл. о. в заботе, ответственности, уважении и знании; именно благодаря ей себялюбие оказывается полностью опосредованным любовью к ближнему Углубленный психологический анализ позволил последователям Фрейда (К. Хорни, Фромму, Э. Эриксону и др.) развернуто представить феноменологию любви, в т. ч. в разнообразии ее аберраций.
Лит.: Платон. Пир; Федр. — Соч. в 3 т.. т. 2. M., 1970; Соловьев В. С. Смысл любви. — Соч. в 2 т., т. 2. M., !9S8; Философия любви, ред. Д. П. Горский, сост. А. А. Ивин, т. 1—2. M., 1990; Фромм Э. Искусство любить. — В кн.: Он же. Душа человека. М., 1998; Гильдебранд Д. фон. Метафизика любви. СПб., 1999; Rougemont D. de. Love.— Dictionary of the History of Ideas. Studies of Selected Pivotal Ideas, Ph. P. Wiener, v. 3. N. Y„ 1973.
Р. Г. Апресян
Источник: Новая философская энциклопедия
ностного и социального, интимного и общезначимого.
Разработанная терминология различных типов Л. существовала в др.-греч. языке. “Эрос” — это стихийная и страстная самоотдача, восторженная влюбленность, направленная на плотское или духовное, но всегда смотрящая на свой предмет “снизу вверх” и не оставляющая места для жалости или снисхождения. “Филия” — это Л.-дружба, Л.-приязнь индивида к индивиду, обусловленная социальными связями и личным выбором. “Сторге” — это Л.-привязанность, особенно семейная, “агапе” — жертвенная и снисходящая Л. “к ближнему”.
Осмысление Л. в мифе и древнейших системах философии берет Л. как “эрос”, видя в ней космическую силу, подобную силе тяготения. Для греч. мысли характерно учение о Л. как строящей, сплачивающей, движущей и соразмеряющей энергии мироздания (ор-фики, Эмпедокл). Даже Аристотель видит в движении небесных сфер проявление некоей вселенской Л. к духовному принципу движения — неподвижному перво-двигателю (что было теологически переосмыслено в средневековой философии и отразилось в заключительном стихе “Божественной комедии” Данте: “Любовь, что движет солнце и светила”). Продолжая эту линию, Посидоний разработал учение о всемирной “симпатии” вещей и природных сил, необычайно популярное вплоть до Ренессанса и Нового времени (И.В. Гете). Другая линия античной философии Л. начинается с Платона, истолковавшего в диалоге “Пир” чувственную влюбленность и эстетический восторг перед прекрасным телом как низшие ступени лестницы духовного восхождения, ведущего к идеальной Л., предмет которой — абсолютное благо и абсолютная красота (отсюда упрощенное выражение “платоническая Л.”). Доктрина Платона, платоников и неоплатоников об “эротическом” пути к абсолюту типологически сопоставима с индуистской мистической доктриной о “бхакти” — экстатической Л., представляющей собой один из четырех возможных путей просветления.
Христианство усмотрело в Л. сущность своего Бога и одновременно главную заповедь человеку. При этом речь шла о жертвенной, “все покрывающей” и безмотивной Л. (“агапе”) к “ближнему” — не к “близкому” по роду или по личной склонности, не к “своему”, но к тому, кто случайно окажется близко, и в особенности к врагу и обидчику. Предполагалось, что именно такая Л. сможет побудить любящих принять все социальные дисгармонии на себя и тем как бы отменить их.
Ренессанс проявляет интенсивный интерес к платоновской теории “эроса”, восходящего от эстетики чувственного к эстетике духовного (“Диалоги о любви” Леоне Эбрео, J535). Б. Спиноза радикально переосмыслил схоластическое понятие “интеллектуальной Л. к Богу”, это центральное понятие его “Этики” означает восторг мысли перед глубинами ми-
рового бытия, не ожидающий для себя никакой ответной Л. из этих глубин. Философия энциклопедистов
18 в., полемизируя с аскетизмом, подчеркивала радостную естественность чувства Л. и сопряженный с ним “правильно понятый интерес” индивида, часто смешивая Л. со “склонностью” и “благожелательностью”, а счастье с гедонистическим самоудовлетворением. В эпоху Французской революции 1789 Л. была понята как порыв, разрушающий рамки сословных преград и социальных условностей, воссоединяющий в стихийном единстве “то, что строго разделил обычай” (Ф. Шиллер). Представители нем. романтизма (Новалис, Ф. Шлегель, Ф.К. фон Баадер) и нем. классического идеализма (И. Г. Фихте, Ф.В.Й. Шеллинг, молодой Г.В.Ф. Гегель) толковали Л. как метафизический принцип единства, снимающий полагаемую рассудком расколотость на субъект и объект. С этой гносео-логизацией проблемы Л. у романтиков соседствует вникание в “темную”, “ночную”, иррациональную психологию Л., порой предвосхищающее психоанализ. Важнейшая линия осмысления Л. на протяжении
19 в. связана с противопоставлением ее “рациональному” буржуазному делячеству. В предельно обобщенном (и отвлеченном) принципе Л. для Л. Фейербаха лежит родовая сущность человека, подвергающаяся отчуждению и извращению во всех религиях мира. Ч. Диккенс и Ф.М. Достоевский противопоставляют эгоизму принципиальной бесчеловечности Л. как жалость и совесть, Л.-самопожертвование, которая “не ищет своего”. Одновременно с этим в пессимистической философии 19 в. ставится задача “разоблачить” Л. Так, для А. Шопенгауэра Л. между полами есть иллюзия, при помощи которой иррациональная мировая воля заставляет обманутых индивидов быть слепыми орудиями продолжения рода. На рубеже 19—20 вв. 3. Фрейд предпринял систематическое перевертывание платоновской доктрины Л. Как и Платон в “Пире”, Фрейд постулирует принципиальное единство истока, соединяющего проявления половой страсти с явлениями духовной жизни; но если для Платона одухотворение “эроса” означало его приход к собственной сущности и цели, то для Фрейда это лишь обман, подлежащее развенчанию переряживание “подавляемого” полового влечения (“либидо”). После Фрейда западноевропейский идеализм предпринимает ряд попыток восстановить понимание Л. как пути к глубинной истине и одновременно самой этой истины. В философии жизни Л. выступает в качестве одного из синонимов “жизни”, начала творческой свободы и динамики. М. Шелер видел в Л. акт “восчувствования ценности”, благодаря которому личность входит в духовное пространство свободы, характеризующей ценностный мир, и впервые по-настоящему становится личностью. Мотив абсолютной свободы Л. в смысле ее недетерминированности подхватывается экзистенциалистами. Представители религиозного экзистенциализма (М. Бубер, Г. Марсель) говорят о Л. как спонтан-
ном прорыве из мира “Оно” в мир “Ты”, от безличного “иметь” к личностному “быть”.
С. С. Аверинцев
Л. чрезвычайно многообразна, она имеет многие виды и формы. Можно говорить об эротической (половой) Л. и Л. к самому себе, Л. к человеку и к Богу, Л. к жизни и к родине, Л. к истине и к добру, Л. к свободе и к славе и т.д. Выделяются также Л. романтическая, рыцарская, платоническая, братская, родительская, харизматическая и т.п. Существуют Л.-страсть и Л.-жалость, Л.-нужда и Л.-дар, Л. к ближнему и Л. к дальнему, Л. женщины и Л. мужчины и т.п. Предложено множество классификаций Л., но все они или неполны и не охватывают всех ее разновидностей, или лишены ясного внутреннего принципа. Самое простое и, как кажется, естественное упорядочение разновидностей Л. — это представление всей области Л. в виде ряда “ступеней”, движение по которым подчиняется определенным принципам (см.: Ивин А.А. Многообразный мир любви // Философия любви. М., 1990. Т. 1). Учитывая классическую традицию, можно выделить девять таких “ступеней”: эротическая Л. и Л. к самому себе; Л. к ближнему; Л. к человеку; Л. к родине, к жизни, к Богу и т.п.; Л. к природе, и в частности космическая Л.; Л. к истине, к добру, к прекрасному, к справедливости и т.п.; Л. к свободе, к творчеству, к славе, к власти, к богатству и т.п.; Л. к игре, к общению, к собирательству, коллекционированию, к развлечениям, к постоянной новизне, к путешествиям и т.п.; влечение к пище, пристрастие к сквернословию и т.п. По мере движения от первой “ступени” к последней уменьшается эмоциональная составляющая Л., непосредственность и конкретность этого чувства. От “ступени” к “ступени” падает также интенсивность Л., охват ею всей души человека. Эротическая Л. и Л. к детям могут заполнить всю эмоциональную жизнь индивида; Л. к творчеству или славе чаще всего составляет только часть такой жизни; пристрастие к игре или к коллекционированию — только один аспект целостного существования человека. Уменьшается от “ступени” к “ступени” и охватываемое Л. множество людей. Эротическая Л. захватывает каждого или почти каждого; Бога, истину или справедливость любят уже не все; Л. к славе или к власти — удел немногих. С уменьшением непосредственности и конкретности Л. растет социальная составляющая этого чувства. Она присутствует и в Л. к себе, и в Л. к детям, но она гораздо заметнее в Л. к власти, к свободе или к богатству. Одновременно все более выраженными и распространенными становятся влечения, полярно противоположные отдельным видам Л. Эротическая Л. не имеет, как кажется, своей ясной противоположности; но уже Л. к жизни достаточно отчетливо противостоит влечение к разрушению и смерти; Л. к истине еще резче противостоит пристрастие ко лжи; почти одинаково распространены и сильны Л. к свободе и неприязнь к
ней, “бегство от свободы”. И наконец, от “ступени” к “ступени” стандартная оценка тех ценностей, на которые направлена Л., становится все ниже. Можно скорее понять и простить крайности эротической Л. или Л. к жизни, чем крайности стремления к славе или к богатству; равнодушие к красоте извинительнее, чем равнодушие к близким.
Несмотря на чрезвычайное разнообразие Л., у разных видов Л. есть существенное внутреннее сходство. Прежде всего, Л. социальна по своей природе. Можно даже сказать, что она является высшим проявлением социальности человека. Это очевидно в случае эротической Л., меняющей свой стиль и способ существования от эпохи к эпохе. Но это достаточно отчетливо видно и в случае гораздо менее ярко выраженных разновидностей Л., таких, как, напр., Л. к азартным играм, которая всегда предполагает напарников, или Л. к коллекционированию антиквариата, которая невозможна в среде, где древнее не отличается от просто старого и ветхого.
Л. является ведущей потребностью человека, одним из главных способов укоренения его в обществе. “Что любовь есть вообще драгоценное благо, счастье и утешение человеческой жизни — более того, единственная подлинная ее основа — это есть истина общераспространенная, как бы прирожденная человеческой душе” (С.Л. Франк). Всякая Л. всегда является Л. к конкретным, данным в чувстве вещам. Л. к абстрактному, воспринимаемому только умом, не существует. “Мыслимое не может быть любимым” (Гегель). Л. универсальна: та или иная ее форма доступна каждому. Л. всегда означает новое видение: с ее приходом и ее предмет, и его окружение начинают восприниматься совершенно иначе, чем раньше. Особенно радикально меняет видение эротическая Л. Это “страшное землетрясение души” (Г. Гейне) способно заставить человека смотреть по-новому букв, на все, включая и самого себя. Новое видение, сообщаемое Л., это прежде всего видение в ауре, в модусе очарования. Оно придает объекту Л. особый способ существования, при котором возникает ощущение уникальности этого объекта, его подлинности и незаменимости. Ощущение подлинности находит свое выражение в ритуале и культе, когда объект Л. воспринимается как близкий и в то же время недосягаемо далекий и неприкосновенный.
Л., создающая ореол вокруг любимого объекта, сообщает ему святость и внушает благоговение. О том, насколько сильным может быть последнее, говорит, напр., то, что даже самые уродливые изображения Богоматери находили себе почитателей, и даже более многочисленных, чем хорошие изображения. “Самое глупое и бесполезное, — пишет В.В. Розанов, — говорить влюбленному, что “предмет” его не хорош, потому что суть влюбления и заключается в неспособности увидеть, что предмет “не хорош”... Ореол, вне которого не видится предмет любви, — это самое непонятное
в ней. Но если бы ореол отсутствовал, все любви пали бы на одного или немногих избранных, наилучших в духовно-физическом отношении людей”.
Шопенгауэр и Фрейд полагали, что Л. ослепляет, притом настолько, что в любовном ослеплении человек способен совершить преступление, ничуть не раскаиваясь в этом. Однако Л. не ослепление, а именно иное видение, при котором все злое и дурное в любимом предстает как только умаление и искажение его подлинной природы. Недостатки любимого, замечает Франк, подобны болезни у человека: ее обнаружение вызывает не ненависть к нему, а стремление выправить его.
Идея, что сущность Л. в отождествлении влюбленного с предметом его любви, есть уже у Платона, описывающего как любящие были когда-то одним существом, разделенным затем на две, обреченные искать друг друга половины. “Между любящими разрывается перепонка самости, и каждый видит в другом как бы самого себя, интимнейшую сущность свою, свое другое Я, неотличное, впрочем, от Я собственного” (П.А. Флоренский). Соединение двоих в одно связано с изменением видения и возникающим в результате этого ореолом. Ситуация, когда два человека становятся одним и одновременно остаются двумя личностями, парадоксальна. Она ведет к тому, что Л. приобретает не только облик совпадения и согласия, но и характер конфликта и борьбы. “Условием отождествления “другого” со мною, — пишет Ж.П. Сартр, — является постоянное отрицание мною, что я — этот “другой”. Объединение есть источник конфликта и потому, что, если я ощущаю себя объектом для “другого” и намереваюсь ассимилировать его, оставаясь таким объектом, “другой” воспринимает меня как объект среди других объектов и ни в коем случае не намеревается вобрать меня в себя: “...Бытие-для-дру-гого предполагает двойное внутреннее отрицание”. Однако, хотя Л. всегда включает не только единство, но и конфликт, она почти всегда приносит с собою ощущение радости, счастья и специфического внутреннего освобождения.
Перечисление особенностей Л. не может быть полным. В ней всегда остается что-то невыразимое, непонятное и даже мистическое.
О Соловьев B.C. Собр. соч. СПб., 1909. Т. 7; Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. М, 1914; Франк С.Л. С нами Бог. Париж, 1964; Фрейд 3. Избр. Лондон, 1969. Т. 1; Гегель Г.В.Ф. Философия религии. М., 1976. Т. 1—2; Ибн Сына (Авиценна). Трактат о Любви. Тбилиси, 1976; Федоров Н.Ф. Соч. М., 1982; Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М., 1987; Сартр Ж.П. Первичное отношение к другому: Любовь, язык и мазохизм // Проблема человека в западной философии. М., 1988; Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1988; Философия любви. М., 1990. Т. 1—2; Kama Sutra of Vatsyayna. Bom-bey, 1961; Scheler M. Istota i formy sympatii. Warszawa, 1986.
И.П. Никитина
Источник: Философия: энциклопедический словарь
© М.А. Можейко
Источник: Новейший философский словарь
Еще точнее будет сказать, что любить значит радоваться чему‑то или наслаждаться чем‑то (можно ведь любить какое‑нибудь блюдо или вино). Всякая любовь есть радость или наслаждение. Но всякая радость и всякое наслаждение, стоит доискаться до их причины, суть любовь. Что значит любить Моцарта? Это значит наслаждаться его музыкой или испытывать радость при мысли, что такая музыка существует. Что значит любить тот или иной пейзаж? Это значит наслаждаться его видом или радоваться, что он есть. Любить себя значит служить самому себе источником радости. Любить друзей – радоваться тому, что они есть. Если добавить к этому, что все, происходящее в нас, имеет свою причину, а удовольствие без радости не может с полным основанием именоваться любовью (телесные наслаждения, не сопровождающиеся душевным подъемом, мало радуют: так бывает, например, при сексуальной связи без любви – хотя бы без любви к самому процессу), тогда мы приходим к определению, объединяющему и мысль Аристотеля, и мысль Спинозы: нет радости, кроме любви, и нет любви, помимо радости.
Лично для меня единодушие обоих гениев философии в этом вопросе служит источником радости и лишним поводом любить и того и другого.
Но что доказывает радость? И чего стоит наше определение любви как радости на фоне бесчисленных примеров несчастной, тревожной, безысходной любви – примеров, которые нам в изобилии дают литература и, увы, наш личный опыт? Способен ли Аристотель перевесить любовную неудачу? Чего стоит Спиноза против траура или семейной сцены? Реальная действительность всегда оставляет за собой последнее слово, ведь если что и заслуживает осмысления, то именно реальная действительность. Но что тогда станет с нашим определением?
Попробуем обратиться к другому определению, на сей раз предложенному Платоном. Любовь, поясняет он в «Пире», это желание, а желание – это нехватка чего‑либо. Объектом желания или любви человека является то, «чего налицо нет, чего он не имеет, что не есть он сам и в чем испытывает нужду». На основе этого определения легче легкого понять, что такое несчастье. Разве можно быть счастливым в любви, если мы способны любить только то, чего у нас нет и нехватку чего мы испытываем? Из этого следует, что любовь существует только в виде той пустоты, которая и делает любовь возможной. Счастливой любви не бывает, а любовь, по определению, это и есть вечная нехватка того, что только и может сделать ее счастливой.
Значит ли это, что удовлетворение нехватки в чем бы то ни было в принципе невозможно? Разумеется, нет. Жизнь не настолько жестока к нам. Просто дело в том, что удовлетворение любой потребности ликвидирует самую эту потребность, а следовательно, ликвидирует и любовь (ибо любовь и есть потребность). В результате нам остается выбор из двух возможностей: либо мы любим то, чем не владеем, и страдаем от этого; либо мы получаем что‑то и в тот же миг перестаем в нем нуждаться, а значит, теряем способность любить (ведь любовь есть стремление к удовлетворению нужды в чем‑то). Любовь, таким образом, усиливается на фоне неудовлетворенности и угасает на фоне удовлетворенности. Особенно ярко это проявляется на примере любовных взаимоотношений. Если мы чувствуем всепоглощающую тоску (страсть) от того, что предмет нашей любви не с нами, нам кажется, что обладание этим предметом сделает нас счастливыми. Этого не произошло? Значит, несчастье нам обеспечено, во всяком случае на протяжении какого‑то времени. Это случилось и продолжается? Мы больше не страдаем от отсутствия предмета своей любви, но вместе с тоской по нему тускнеет и наше счастье. Разве можно тосковать по тому, кто постоянно рядом, кто делит с нами всю нашу жизнь, кто каждое утро, каждый день и каждый вечер здесь, с тобой, такой привычный и знакомый? Разве страсть способна оказаться сильнее счастья? И разве может счастье подчинить себе страсть? «Вообразите себе Изольду, превратившуюся в госпожу Тристан!» – восклицал Дени де Ружмон (141). Она перестала бы быть Изольдой – или влюбленной Изольдой. Разве это возможно – страстно любить то, что стало повседневностью? Какой «фильтр» способен предохранить любовь от привычки, скуки и пресыщения?
Быть счастливым, сказал Платон много раньше Канта, значит обладать желаемым. Но из этого следует, что счастье невозможно, потому что нельзя желать того, что у тебя уже есть. Желать можно лишь того, чего ты лишен. Такой гениальный ученик Платона, как Шопенгауэр, делает из этого следующий вывод: «Вот так и вся наша жизнь, подобно маятнику, беспрестанно колеблется вправо‑влево, между страданием и скукой». Мы страдаем, когда вожделеем того, чего у нас нет; но стоит нам заполучить желаемое, нас одолевает скука, и мы начинаем понимать, что не способны любить его по‑прежнему… Пруст называл это явление сердечным непостоянством и говорил о двух полюсах, между которыми разрывается любовь. Встречи и разлуки с Альбертиной… Когда ее нет, он жестоко страдает и чувствует, что готов на все, лишь бы она снова пришла. Когда она возвращается, он испытывает скуку или начинает мечтать о других женщинах – он снова готов на все, лишь бы она ушла… Кому из нас не знакомы эти шатания? Каждый из нас переживал нечто похожее, каждый так же мучился из‑за собственного непостоянства. Мы любим того или ту, кто не с нами, и называем это чувство несчастной любовью. Мы делим свою жизнь с тем или с той, по ком больше не тоскуем, мы любим его или ее все меньше и меньше и называем это семейной жизнью.
У шансонье Нугаро была известная песенка про «проклятого» мужа, убивающего «прекрасного принца». А ведь и «муж», и «принц» – это один и тот же человек, только в разных жизненных обстоятельствах. Пока ты по нему тоскуешь, он для тебя – прекрасный принц. Но вот он с тобой, и принца больше нет – остался проклятый муж.
Оба приведенных здесь определения любви обладают одними и теми же достоинствами и страдают одними и теми же недостатками. Определение Аристотеля и Спинозы бессильно против несчастной любви и никак не объясняет, почему любовь приносит страдания и тревоги. Определение Платона буксует перед счастливой любовью: оно прекрасно объясняет, почему любовь чревата страданиями и разочарованием, но пасует перед существованием счастливых пар, доказывающих, что можно радоваться не отсутствию партнера (это и в самом деле невозможно), а его присутствию, что бывает разделенная и объединяющая любовь. Каждая счастливая пара являет собой живое опровержение платонизма. Лично для меня это лишний довод для восхищения перед счастливыми парами и любовью и одна из причин того, что я не платоник. Но как примирить несчастную любовь с верностью Спинозе?
Попробуем начать с самого простого. В том, что любовь может быть омрачена тревогой или страданием, никакой загадки нет. Если существование моих детей служит для меня источником радости, их внезапная гибель конечно же причинит мне страшное, невыносимое страдание. Поэтому понятно, что я постоянно тревожусь о них и испытываю страх при мысли, что с ними может произойти что‑нибудь плохое, от чего, увы, никто не застрахован. Если их существование меня радует, то предположение о том, что они перестанут существовать или их существование потерпит ущерб (они заболеют, будут несчастливы, им предстоит страдать), не может не вызвать во мне тревоги и печали. Спиноза довольно подробно комментирует эту мысль («Этика», часть III, теоремы 19 и 21, включая доказательство), так что нам нет нужды на ней останавливаться. Любить значит трястись от страха – но не потому, что любовь пугает, а потому, что жизнь хрупка. Но, хоть она и хрупка, это еще не причина, чтобы отказываться жить и любить.
Труднее разобраться с любовью, связывающей мужчину и женщину. Она действительно часто начинается с ощущения, что тебе не хватает именно этого человека, причем эта нехватка носит не столько физиологический (одного чувства обездоленности мало, чтобы человек почувствовал себя влюбленным), сколько психологический характер. «I need you», поется в знаменитой песне Beatles, что означает: я тебя люблю, я тебя хочу, мне тебя не хватает, ты мне нужен (нужна). Любовь, в момент своего зарождения, почти всегда говорит в пользу теории Платона. Греки называли такую любовь словом eros – это любовь, переживающая нехватку своего предмета, любовь, желающая брать, стремящаяся завладеть своим предметом и продолжать им владеть, это страстная и собственническая любовь. По сути это любовь к себе (возлюбленный любит предмет своей любви в той же мере, в какой волк любит ягненка, пишет Платон в «Федре»), а если и не к себе, а к другому человеку, то лишь постольку, поскольку именно этого человека нам не хватает, поскольку мы нуждаемся (или думаем, что нуждаемся) именно в нем. Вот почему эта любовь так сильна, так агрессивна и возникает так легко. Схоластики называли такую любовь вожделением, понимая под этим своекорыстное чувство: вожделеть значит любить кого‑то ради собственного блага. Так младенец хватает материнскую грудь. Так грубый и нетерпеливый любовник набрасывается на возлюбленную. Так пылкий влюбленный не в силах сдерживать возбуждение. Но испытывать вожделение доступно каждому. И мечтать доступно каждому. А что же происходит, когда вожделеть больше не нужно? Когда мечта теряет актуальность, потому что тот, о ком мечтаешь, всегда рядом? Когда тайна уступает место прозрачности, а то и мути? Многие люди не в состоянии простить другому человеку того, что он всего лишь тот, кто он есть, а не существовавшее в их воображении чудесное существо. И тогда они говорят: «Я его (ее) разлюбил(а)», и в этом признании нельзя не уловить горького привкуса истины. «Мы любим кого‑то за то, чего в нем нет, и бросаем его за то, что он такой, какой есть», – сказал Гензбур (142). Но не все же истории любви заканчиваются разлукой! И далеко не все семейные пары живут, преодолевая скуку или погрязнув в притворстве. Есть люди, научившиеся любить другого человека таким, какой он есть, вернее сказать, таким, каким он позволяет себя узнать и продолжать узнавать в беспрерывно меняющейся повседневности, и умеющие радоваться тому, что этот человек рядом, что он существует и отвечает тебе взаимной любовью. Эта радость тем больше, чем яснее сознание того, что больше не надо тосковать по отсутствующему возлюбленному, потому что разлуке с ним пришел конец, а если и приходится с ним расставаться, то ты знаешь, что скоро будет новая встреча, которая подарит новую нежность и новое наслаждение, и это повторение не только не разрушает желание, но делает его еще сильнее. Древние греки называли любовь, не омраченную тоской по недоступному, словом philia, которое можно перевести как «дружба», но в широком значении, включающем отношение к родным и близким людям, – именно в таком значении понимал его Аристотель. Монтень в этой связи говорил о «супружеской дружбе», имея в виду разделенную любовь, способную приносить радость обоим супругам, вселять в душу каждого из них ощущение счастья и благоденствия. Разумеется, одним из компонентов этого чувства является эротическое влечение, и это прекрасно известно любой влюбленной паре. Истина тела и души волнует их куда больше, чем самая смелая мечта. Присутствие любимого – его тела, его желания, его взгляда – по силе воздействия не может сравниться с тоской по его отсутствию. Удовольствие гораздо приятнее, чем тоска! Лучше любить, чем мечтать. Лучше радоваться тому, что есть, и наслаждаться любовью, чем тосковать и страдать по тому, чего нет.
Вместе с тем вряд ли стоит рассматривать понятия eros и philia как взаимоисключающие. Они представляют собой не два отдельных мира и не две отдельные сущности, а скорее два полюса одного и того же пространства, два момента одного и того же процесса. Вернемся к нашему примеру с ребенком, тянущимся к материнской груди. Его любовь – это eros, то есть любовь, которая берет, и, подчеркнем, с этого чувства начинается всякая любовь. Теперь посмотрим на мать. Ее любовь – это philia, то есть любовь, которая отдает, защищает и радуется тому, что способна отдавать и защищать. Но каждому понятно, что и мать когда‑то была младенцем, и она когда‑то умела только брать. Так же и ребенок – он должен научиться не только брать, но и отдавать. Поэтому мы говорим, что eros первичен, и таким он остается всегда. Но из самой его сущности понемногу начинает выступать philia, являющаяся своего рода его продолжением. Даже если прав Фрейд, утверждающий, что в основе любой любви лежит сексуальность, это еще не значит, что любовь целиком и полностью сводится к сексуальности. Все мы начинаем с любви к себе, и в этом схоласты не ошибались, но это не только не мешает, но, напротив, способствует тому, что в дальнейшем мы иногда становимся способными полюбить кого‑то другого. Сначала тоска по тому, чего нет, потом – радость разделенной любви. Сначала любовь‑вожделение (любовь к другому ради собственного блага), потом – любовь‑благожелательность (любовь к другому ради его блага). Сначала любовь, которая берет, потом – любовь, которая отдает. В том, что вторая никогда до конца не вытесняет первую, каждый может убедиться на собственном опыте. Но это нисколько не затемняет для нас понимание любви как пути от одной к другой. Можно сказать, что любовь и есть этот путь, которым мы идем по жизни.
Куда он ведет? Если я люблю то, что приносит мне радость, то, что мне нравится, вселяет в меня чувство умиротворенности или ощущение полноты бытия, это означает, что я так и не вышел за рамки любви к себе. Вот почему любовь‑благожелательность не свободна от любви‑вожделения, philia от eros’a, а любовь как таковая от эгоизма и влечения. Можно ли пойти дальше? Именно к этому призывает Евангелие. Любить своего ближнего значит любить любого человека – не того, который тебе нравится, а того, который существует рядом с тобой. Не того, который добр к тебе, а даже и того, который причиняет тебе зло. Возлюбить своего врага по определению означает выйти за рамки дружбы, во всяком случае в ее эгоистическом понимании (у Монтеня: «Потому, что он это он, и потому, что я это я»), а может быть, выйти и за рамки логики (для древних греков подобное толкование дружбы выглядело бы откровенным противоречием или просто‑напросто безумием: разве можно быть другом своему врагу?). Первохристиане, пытаясь найти выражение для подобной любви, отвергли и philia и eros и изобрели неологизм agape (от греческого agapan – любить, дорожить), который римляне перевели на латынь как caritas – милосердие. Милосердие – это благожелательность без вожделения, радость без эгоизма (своего рода дружба, освободившаяся от эго), это безбрежная любовь, чистая и бескорыстная (Фенелон), не претендующая на обладание и не ведающая тоски, любовь без притязания (Симона Вейль), ничего не ожидающая для себя, не нуждающаяся во взаимности, не соизмеряющая себя с ценностью своего предмета, любовь‑самоотдача, любовь‑доверие. Это та любовь, которой нас любит Бог и которая и есть для нас Бог («о Theos agape estin», читаем в Евангелии от Иоанна). Нетрудно понять, сколь велика ценность этой любви, во всяком случае в той мере, в какой мы способны ее себе вообразить, и насколько она выше нас. Способны ли мы на такую любовь? Я сильно в этом сомневаюсь. Но это не должно мешать нам к ней стремиться, трудиться над собой и иногда, возможно, к ней немного приближаться. Чем дальше отходим мы от эгоизма, то есть от себя, тем ближе подходим к Богу. Возможно, в этом и состоит сущность милосердия как бесконечной и беспредметной радости, как мог бы назвать ее Аль‑тюссер.
Таким образом, мы начинаем с ощущения нехватки чего‑то или кого‑то и движемся ко все более полной и все более свободной радости. Вот почему общим элементом всех трех видов любви – или самой любви как таковой либо ее ближайшим родовым понятием – является радость. Мысль о том, что мы можем получить в свое владение то, чего нам не хватает (eros), должна наполнять нас фантастическим ощущением счастья, равно как и обладание тем, что мы воспринимаем как благо (philia), равно как и простое умение радоваться тому, что есть (agape).
Можно, конечно, и вовсе ничего не любить (Фрейд называет такое состояние меланхолией, «потерей способности любить»). Тогда приходишь к выводу, что жизнь не имеет ни вкуса, ни смысла. Для кого‑то это означает прощание с жизнью – люди кончают самоубийством только в результате любовного краха или утраты способности испытывать любовь. Всякое самоубийство, даже оправданное, есть крах, как справедливо отмечает Спиноза. Поэтому нельзя осуждать самоубийство (никто не застрахован от краха), как нельзя и восхвалять самоубийство. Крах – не поражение и не победа.
Стоит ли жизнь того, чтобы жить? На этот вопрос нельзя ответить в абсолютной форме. Ничто не имеет ценности само по себе. Та или иная вещь обретает ценность только благодаря радости, которую она нам приносит или вызывает в нас. Жизнь имеет ценность только для того, кто любит жизнь. Любовь имеет ценность только для того, кто любит любить. Любовь к жизни и любовь к любви неразрывно связаны между собой. И не только потому, что любить может только живой человек, но главным образом потому, что только любовь заставляет почувствовать вкус к жизни и дать силы продолжать жить, ибо одной храбрости тут мало.
Именно любовь заставляет нас жить, делая жизнь любезной сердцу. Любовь – действительно наше спасение, и потому не стоит жалеть усилий ради спасения любви.
Источник: Философский словарь.
В более узком смысле Л. (если не принимать во внимание разнообразные эмоциональные состояния, связанные с привязанностью или страстью к различным вещам, состояниям и опытам, напр., сластолюбие, сребролюбие, властолюбие, любомудрие и т.д. ) — это именно отношение к другой личности.
В разных значениях и контекстах слово «Л.» может означать: а) эротические или романтические (лирические) переживания, связанные с сексуальным влечением и сексуальными отношениями с другим человеком; б) особого рода душевную связь между любовниками или супругами; в) привязанность и заботу в отношениях к родным и родственникам; г) а также - к близким людям — родственным душам; д) восхищение и благоговение перед авторитетом — человеческим (индивидуальным или коллективным) или сверхъестественным; е) благожелательность и милосердие в отношении к другому как ближнему. Различным значениям, выражаемым в современных европейских яз., как правило, одним словом «Л.», в древних яз. соответствовали специальные термины: чувственная Л.-желание обозначалась словами kama (санскр.), epcoq (греч.), amor (лат.), 'ишк (араб.); дружеская Л. (см. Дружба) - словами sneha, priyata (санскр.), (piAia (греч.), delictio (лат.), садака (араб.); Л.-милосердие - словами ргета (санскр. индуизм), кагипа (санскр. буддизм), hesed (др.-евр.), ауапц (греч.), caritas, рахма (араб.). Представления, соответствующие этим человеческим чувствам и отношениям, есть и в кит. культуре (см. Жэнь, Инь-ян). Однако при том, что однополая Л. воспринималась в классической античности как вполне естественная и даже высшая форма индивидуальной Л., для нее нет специального термина; ёрсос, и (piXiot считались вполне подходящими для ее обозначения.
В живых европейских яз. также имеются различные понятия и термины, аналогичные вышеприведенным, напр., в рус. — «вожделение», «дружелюбие», «сострадание» («жалость»), «милосердие», «благоговение». Однако параллельно допустимое совмещение различных значений в одном слове «Л.», характерное для европейских яз., отражает интуицию глубокого родства между этими различными опытами душевной и духовной активности человека: Л. всегда выступает целестремительной и соединительной силой.
В европейской интеллектуально-духовной традиции от Пифагора и Эмпедокла до А.Бергсона и П.Тейяра де Шардена Л. — великий принцип мировой (космической), жизненной связи. Но если у первых натурфилософов Л. - это именно принцип космической, физической связи, в т.ч. и между людьми, то начиная с Сократа Л. рассматривается по преимуществу как особое состояние человеческой души и человеческое отношение.
В платоновском «Пире» произведении, задавшем большинство основных сюжетов последующим философским обсуждениям Л., — воссоединительная функция Л.-эроса предстает как главная: «любовью называется жажда целостности и стремление к ней» (193а), в Л. каждый находит свое неповторимое другое Я, в соединении с к-рым обретается гармония (миф об утраченной андрогинности перволюдей).
В Л. человек приобщается к Благу, Космосу, вечности. Рассуждая об эросе, Платон выстраивает иерархию красоты, в контексте к-рой проясняется смысл «платонической Л.» как устремленности к возвышенному и прекрасному. Эрос, т.о., оказывается и фундаментальной познавательной, и творческой силой (этот мотив будет последовательно развит в неоплатонизме — в частности, у Плотина и Дж.Бруно).
В Л. к другому человек утверждается, он обновляет себя через другого, перерождается и обретает бессмертие. Т.о., в платоновском учении об эросе обнаруживается «перфекционистски-симпатическая» парадигма добродетели: отношением к высшему определено и опосредствовано отношение к «ближнему». И платоновский Сократ (в «Федре»), и ксенофонтовский (в «Пире») последовательно проводят мысль, что особенности Л. конкретного влюбленного обнаруживаются не в том, что он чувствует, а в том, как он относится к возлюбленному и какие ответные чувства вызывает. Эта же парадигма этики — в учении о Л.-дружбе Аристотеля (начинающего этическое рассуждение с высшего блага, продолжающего - о благом в человеке и фактически завершающего — о благом, т.е. сообразном благу, в отношениях между людьми. См. Дружба). Для Аристотеля так же, как и для ксенофонтовского Сократа, важно было показать, что подлинная Л. покоится на взаимности, благожелательности, доверии, заботе, стремлении к добродетели и совершенству. О том, что это не было общераспространенным взглядом среди философов, свидетельствует потребительская трактовка Л. как влечения и пристрастия у киренаиков: Л. к женщине сродни «Л.» к вину или рыбе (Аристипп).
В то же время в интеллектуальном движении от Платона к Аристотелю происходит существенное изменение в понимании любовного отношения. У Платона Л. - это отношение любящего к возлюбленному; отношение неравных. (
В кит. традиции - ни о каких иных, кроме неравных, отношениях и не говорится.) Аристотель же настаивает на том, что в дружбе (а, как он считал, «влюбленность похожа на чрезмерную дружбу», EN, 1158а 11 — 12) проявляется уравненность (EN, 1157Ь 35). Хотя и у Аристотеля подспудно чувствуется, что речь во многом идет об отношениях старшего и младшего. У Эпикура о Л. говорится только как о любовных удовольствиях: если они никому не вредят, то в них нет ничего плохого. О возвышенном Эпикур вслед за Аристотелем говорит лишь в связи с дружбой. У Лукреция дружба не упоминается вовсе, о Л. же говорится как о низкой чувственности. Любовные, т.е. сексуальные, отношения естественны ради продолжения рода, но они излишни как воплощение страсти и похоти (сексуальность же по неявной аналогии с религией рассматривается как то, что надуманно и излишне, без чего можно обойтись, стоит лишь начать жить «по науке»). У Плутарха же на первый план выдвигается супружеская Л., и брак воспевается именно как подлинное пристанище Л., где физическое единство между супругами ведет к высокой дружбе. Христианская концепция Л., как она была выражена в Новом Завете, соединяя иудаистскую и античную традиции, выдвигает на первый план в понимании Л. самопожертвование, заботу, дарение (см. Агапэ, Благодеяние, Заповедь любви, Милосердие). Забота, рождаемая платоновским эросом или аристотелевской филией, обусловливалась особенным отношением к данному конкретному человеку, ставшему благодаря своей красоте возлюбленным; христианская милосердная (агапическая) Л. не является следствием личной симпатии или восхищения другим; в ней актуализируется доброта человека, потенциально содержавшаяся в нем и до встречи с данным конкретным человеком; при этом в изначальной Л. к ближнему любимым оказывается именно ближний с его конкретными заботами и проблемами. Поэтому христианская Л. к ближнему в принципе исключает ненависть: невозможно любить одного и ненавидеть другого. Наиболее существенным в христианском понимании Л. было то, что она включала в себя также и прощение, и Л. к врагам. Здесь так же, как и у Платона, соотносятся отношение к высшему и отношение к ближнему; однако античная «перфекционистски-симпатическая» парадигма этики развивается в «перфекционистски-альтруистическую» (к-рая, впрочем, прослеживается уже и в Аристотелевом учении о дружбе). Однако если «таинства Л.» Диотимы в платоновском «Пире» заключались в том, что благодаря эросу человек может взойти по иерархии красоты и совершенства от низшего (Л. к единичному прекрасному телу) к высшему (Л. к высшему благу), то в христианстве Л. к Богу предопределяет и по меньшей мере опосредует Л. к ближнему. Эрос античности не просто трансформируется в агапэ христианства; существенное изменение происходит и в модальности Л. Правда, Сократ у Платона и Ксенофонта лишь внешне не претендует на большее, чем описание Л., - уже акцентированное различение между Афродитой земной (простонародной) и Афродитой небесной, обыгрываемое и Платоном, и Ксенофонтом (а в дальнейшем и неоплатониками), указывает, что не вся та Л. достойна, что люди считают Л.: есть Л. прекрасная (к душе, к вечному, к бессмертию, к Богу), и как таковая она — должная. «Этика Л.» содержится в античных теориях Л.
В христианстве же теория Л. изначально оформляется как этика; христианство явно и настойчиво предписывает Л.; агапэ (caritas) — фундаментальный принцип христианской этики. Развивая новозаветные представления о Л., как они выражены в заповеди Л., Августин соединяет их с неоплатонистским учением об эросе как мистической способности познания. Богопознание, а значит, и миропознание, поскольку по Августину через Бога постигается мир, основано на Л.: «Мы познаем в той мере, в какой любим». Это не познание разумом; это познание сердцем. Фактически отсюда берет начало богатая в европейской истории мысли традиция философии сердца (представленная, в частности, именами Б.Паскаля, П.Д.Юркевича, М.Шелера). Августин также различал два типа Л. — небесную и земную. Небесная Л. (caritas) выражается в стремлении души к наслаждению Богом ради него самого, именно она в конечном счете приводит человека к Граду Божию; земная Л., или вожделение (concupiscentia), выражается в стремлении наслаждаться собой и близкими вопреки заповедям Бога. (При этом, следуя ап. Павлу (1 Фес. 4:3—5), Августин отвергал «плотские связи» как воплощение похоти, но допускал чувственные отношения между супругами как условие продолжение рода и как важную составляющую супружеской Л.)
В византийской патристике мистическая традиция в понимании Л. вела к эзотерическому переосмыслению эротизма «Песни песней» (Григорий Нисский). Фома Аквинский в трактовке Л. почти полностью следует Аристотелю: в Л. всегда воплощается желание блага; отношение к чему-то как к благу и есть отношение Л.; стремление к высшему благу выражается в Л. к Богу. Оригинальную иерархию видов Л. выстраивает Бернард Клервоский: низший — это Л. к самому себе; далее следует Л. к Богу, но не ради него, а из себялюбия; следом идет Л. к Богу, в к-рой себялюбие сочетается со стремлением к Богу ради него самого; и, наконец, Л. к самому себе, вдохновленная исключительно Л. Бога к человеку. Эгоизм и милосердие предстают укорененными в одном и том же источнике; милосердие есть результат очищения Л. от всех форм эгоизма.
В эпоху Возрождения происходит существенный поворот в восприятии Л.; тематика Л. расщепляется и развивается в духе либо неоплатонистски-мистического (напр., М.Фичино, Л.Эбрео, Дж.Бруно), либо гедонистического (напр., М.Монтень) эротизма. По Бруно, истинная Л., в отличие от чувственной, представляет собой путь божественного познания и выражается в героическом энтузиазме — в обращенности человека к Богу как «идее идей»; героическая Л. «являет человеку рай», она обращает к возвышенной полноте и совершенству. Рассуждения же Монтеня на темы Л., супружества и брака пронизаны чувственностью. Он упрекает известных ему авторов от Аристотеля до Фичино в том, что они, говоря о Л., «онаучили природу», вместо того чтобы представить природу в ее подлинном виде, и не смогли увидеть самое простое, а именно то, что Л. - «это жажда вкусить наслаждение от предмета желаний»; Л. от природы присуща всем, посредством нее уравниваются глупый с мудрым и человек с животным (Опыты, ШЛОЭта расщепленность любовной тематики сохраняется и в философии Нового времени. Наиболее полно познавательная функция Л. была выражена Б.Паскалем: вслед за Августином он рассматривал Л. как движущую силу познания, а «логику сердца» — как основу истины; именно Л. приводит человека к высшим формам познания - познанию Бога. Роль сердца как морального чувства (или совести) в познании духовных явлений высоко оценивалась и в сентиментализме этическом, в к-ром Я.-благожелательность, как и Л.-уважение, рассматривались в качестве существеннейших факторов человеческого общения (Ф.Хатчесон).
В рационализме же познавательная функция Л. дезавуируется и Л. вытесняется в область «несущественного». Р.Декарт последовательно отделял Л. от сферы познания и, проводя различие между Л.-благожелательностью и Л.-вожделением, отводил Л. место исключительно в сфере страстей. При этом Декарт сохраняет существенное для европейской мысли понимание Л. как воплощенной целостности, в к-рую человек включает наряду с собой и другого человека (в отличие от ненависти, при к-рой человек рассматривает себя как целое, совершенно отделенное от другого); в Л. к другому относятся незаинтересованно (в смысле бескорыстно) и благожелательно, другой представляет ценность сам по себе. По интенсивности проявления этих характеристик Декарт различал Л.-привязанность (объект Л. ценят меньше, чем себя), Л.-дружбу (другого ценят наравне с собой) и Л.-благоговение (объект Л. ценят больше самого себя). Б.Спиноза, так же, как и Декарт, развивал тему Л. в контексте рассмотрения страстей: Л. — это удовольствие, к-рос человек испытывает, воспринимая какой-то внешний объект; однако в отличие от Декарта Спиноза полагал, что желание любящего соединиться с объектом любви является не сущностью Л., но лишь се свойством и ее проявлением. Спинозовское понимание Л. как удовольствия и ощущения как будто бы имеет в виду И.Кант, отрицая за Л. возможность быть предметом желания и тем более долженствования. Т.о., Кант помещает Л. вне морали: она не вменяема. Но за таким отношением к Л. стоит определенное понимание морали как исключительно сферы императивности. Что не подлежит вменению на основе императива, не относится к морали. Вместе с тем у Канта окончательно обнаруживается тенденция новоевропейской мысли экстраполировать существенные характеристики, изначально выявленные по отношению к Л. уже в античности, на мораль и личность. Второй практический принцип категорического императива в снятом виде содержит в себе характеристики не только христианской Л.-агапэ, но и аристотелевской Л.-филии, и платоновской Л.-эроса. Близкое содержание обнаруживается в раскрытии Г.В.Ф.Гегелем понятия свободы как тождества меня с другим — свободным и свободно признаваемым мной в качестве свободного, как состояния, в к-ром «Я, рефлектируя в себя, непосредственно рефлектирован в Другом» и т.д., а также в раскрытии И.Г.Фихте отношения Я — не-Я.
В отличие от Канта, возвышавшего мораль как императивную силу долженствования над Л., Гегель, сопоставляя этику Ветхого и Нового Завета, неоднократно подчеркивал именно надморальность (в отношении ветхозаветной этики) христианского принципа Л. как пути смирения, прощения и осознания Бога. Говоря о Л. как основе семьи, Гегель воспроизводит основные положения европейской философии Л.: в Л. человек преодолевает неполноту своего единичного существования; универсализирует свое самосознание путем отказа от своего для-себя-бытия; осознает свое единство с другим и обретает себя в лице другого (Философия права, §158). Для Л.Фейербаха характеристика Л. как ощущения стала отправной точкой в понимании Л. как принципиального момента в структуре человеческого отношения к миру.
В отличие от Канта и Гегеля, для к-рых автономное Я — центральный пункт философствования, Фейербах на первый план выдвигает отношение человека к человеку, Я к Ты, к-рое, выраженное с наибольшей полнотой именно в Л., рассматривается им как базовое, заключающее в себе всю тайну бытия. При этом Л. для Фейербаха - это именно чувственное, страстное отношение — отношение между полами.
В Л. мужчина и женщина дополняют друг друга и в единении «представляют собой род, т.е. совершенного человека». Более того, Л. признается Фейербахом в качестве «универсального закона разума и природы», «высшего и первого закона человека». Благодаря Фейербаху европейская философия по сути дела возвращается к пониманию Л. в единстве ее сущностных проявлений. Но проблематизировав Л. в контексте концепции диалога, Фейербах задал новое направление философствованию о Л., к-рая определяется им не в статичности состояний личности - любящей или возлюбленной, — но в динамике конкретных межличностных отношений. Последующие философские рассуждения о Л. уже исходили из этого принципиального положения.
С кон. 19 - нач. 20 в. философия Л. развивается в трех основных направлениях: а) на почве рус. религиозной философии, б) философской антропологии, в) психоаналитической философии. По В.С.Соловьеву, Л. — это отношение полного и постоянного обмена, полного и постоянного утверждения себя в другом, отношение совершенного взаимодействия и общения. Смысл Л. - в преодолении эгоизма; однако это преодоление происходит благодаря «вполне объективированному субъекту» — Другому, в к-ром всякое проявление нашего существа встречало бы соответствующее проявление. Как и для Фейербаха, для Соловьева существенно то, что при таком физическом, житейском и духовном соединении двух существ, однородных и равнозначительных, происходит «создание нового человека»; в Л. как половом отношении эмпирические мужчина и женщина соединяются в «одной абсолютно идеальной личности».
В Л. за другим признается безусловное значение, благодаря этому именно в Л. другой мысленно переносится в сферу Божества. Отсюда Соловьев делал вывод о том, что в Л. происходит избавление от неизбежности индивидуальной смерти. Положенная в основу всечеловеческих отношений Л. становится «живым сигизическим отношением»; поэтому смысл истинной Л. — в индивидуальном совершенствовании и «всемирном объединении». Идеи философии Л. получили развитие также в работах В.В.Розанова, Н.А.Бердяева, Б.П.Вышеславцева, др.
В феноменологически-аксиологической антропологии М.Шелера Л. рассматривается в качестве особой разновидности той силы, к-рая направляет «каждую вещь» к свойственному ей совершенству. Вырабатываемые отдельной личностью правила предпочтения одного и небрежения другим образуют, по Шелеру, «порядок любви» (ordo amoris), или его «этос». Именно как «существо любящее» (ens amans) человек может быть «существом познающим» и «существом волящим». Л. разнообразна, но в любой своей разновидности она есть незавершенная Л. к Богу; и как таковая она — наряду с ненавистью — представляет собой принципиальное ценностное основание бытия человека. Личностная Л. как предельный случай Л. вообще обращает человека на неповторимого другого, к-рый воспринимается в качестве идеала. Идея «порядка Л.» получила систематическое развитие в наиболее фундаментальном в 20 в. философском произведении на тему Л. — «Метафизика любви» («Das Wesen der Liebe», 1971) Д. фон Гильдебранда. Л. - это не просто привязанность, заинтересованность, устремленность — в Л. другой человек воспринимается целостно и безусловно - как ценность сама по себе.
В этом смысле Л. является разновидностью ценностного ответа, в чем Гильдсбранд сознательно противопоставляет свое понимание Л. платоновскому, согласно к-рому Л. — это тоска по совершенству. Как таковая Л. характеризуется установкой на единение (intentio unionis) и установкой на благожелательность (intentio benevolentiae). Посредством intentio unionis происходит преодоление эгоизма, трансцендирование личности в другом через преданность другому и обретение единения - от простого радостного проникновения моей любви в сердце любимого человека до «взаимопроникновения взглядов любви» и общего переживания счастья осуществленного единства. Как intentio benevolentiae Л. отличается от уважения, почтения, восхищения; при очевидном сохранении своей личностности любящий дарит себя любимому и как бы говорит: «Я — твой». Хотя З.Фрейд не привнес новых идей относительно сути Л., его антропологическое учение оказало революционизирующее воздействие на понимание источника Л. и ее психической природы. Фрейд редуцировал Л.к либидо (лат. libido — вожделение) — аналогичной голоду силе, или психической энергии, в к-рой выражается половое влечение; Л. есть «душевная сторона сексуальных стремлений». Не реализованное в стремлении к внешним объектам, либидо индивида переориентируется на собственное Я; феномен Я-либидо, в отличие от объект-либидо получил название нарциссизма — своеобразно выраженного себялюбия. Как предположил Фрейд, нарциссизм является первичным воплощением либидо (в форме аутоэротизма), из к-рого позднее развивается Л. к внешним объектам. Либидо — это психо-физичсская основа не только Л. в собственном смысле слова, но всего разнообразия тех привязанностей и влечений, к-рые в живом языке называются Л. в неспецифических и частных смыслах этого слова.
В отношении к другому человеку либидо реализуется в сексуальном единении; однако спроецированное на иные объекты или виды деятельности, либидо сублимируется и преобразуется в различные формы творчества.
В работах позднего Фрейда намечается характерное различие между либидо и эросом: поскольку полное удовлетворение либидо как сексуальной энергии мыслится в реализации инстинкта к смерти (танато с а), именно инстинкт жизни (эрос) позволяет человеку сохранить себя, придает жизни новизну и усиливает напряжение творчества. Существенно, что эротическая энергия рассматривается Фрейдом в качестве важнейшего начала личности и существенного фактора развития культуры, в частности преобразования эгоизма в альтруизм. Развивая идеи позднего Фрейда, Э.Фромм синтезирует их с классическими философскими представлениями о Л. как способе преодоления одиночества и объединения с другими людьми; деструктивному либидо противопоставляется «продуктивная Л.», проявляющаяся гл.о. в заботе, ответственности, уважении и знании. Именно благодаря продуктивной Л. как созидательной и творческой силе себялюбие оказывается полностью опосредованным любовью к ближнему; возбуждается ощущение полноты жизни, активизируется процесс ее самообновления и самообогащения. Углубление психологического анализа Л. позволило последователям Фрейда (К.Хорни, Фромму, Э.Эриксону, др.) развернуто представить феноменологию Л., в т.ч. и в разнообразии ее аберраций. См.: Махабба. Лит.: Гильдебранд Д. фон. Метафизика любви. СПб.: Алетейя, 1999; Льюис КС. Любовь//Льюис К.С. Любовь. Страдание. Надежда. М.: Республика, 1992; О любви и красотах женщин: Трактаты о любви эпохи Возрождения. М.: Республика, 1992; Платон. Пир; Федр // Платон. Собр.соч.:
В 4 т. Т. 2. М.: Мысль, 1990; Русский эрос, или Философия любви в России. М.: Прогресс, 1991; Соловьев B.C. Смысл любви // Соловьев B.C. Соч.:
В 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1989; Философия любви / Ред. Д.П.Горский, сост. А.А.Ивин:
В 2 ч. М.: Политиздат, 1990; Фромм Э. Искусство любить // Фромм Э. Душа человека. М.: АСТ-ЛТД, 1998; Nygren A. Eros und Agape. Gestaltwanlungen der christlichen Liebe. Erster Teil. Gent. Berlin: Evang. \ferl.-Anst., 1955; 1930; Rougemont D. de. Love // Dictionary of the History of Ideas. Studies of Selected Pivotal Ideas/ Ed. Ph.P.Wiener. \fol. III. New York: Scribner, 1973; Swami Chetananandra. The Logic of Love. Cambridge, Mass.: Rudra Press, 1992.
Источник: Этика. Энциклопедический словарь. М. Гардарики 2001