Способность делать что‑либо, не утруждаясь; свойство духа, богов и некоторых музыкантов.
«Хорошее легко, – пишет Ницше, – все божественное ходит нежными стопами» («Казус Вагнер», I). Это замечание, высказанное по поводу Бизе и против Вагнера, могло бы быть использовано в качестве определения. Всякий, кому известно музыкальное творчество обоих композиторов, поймет, что подразумевает Ницше под «божественной легкостью». Действительно, музыка Бизе переливается и танцует, тогда как у Вагнера (за исключением, может быть, «Идиллии Зигфрида») слышна лишь тяжкая поступь требовательной серьезности, старательно пытающейся выдать себя за возвышенность чувств… Из этого, однако, вовсе не следует, что Бизе более велик как композитор, чем Вагнер, и что легкость хороша всегда и во всем. В данном случае речь идет о категории эстетики, не имеющей универсальной ценности. Легкость есть качество, обратное тяжеловесности, серьезности, солидности. Она не то чтобы исключает трагичность – она не задумывается о трагичном или поднимается над ним. Легкость благостна, но ее благость носит чисто имманентный характер; она элегантна, но элегантностью души; беззаботна, но не столь мелка, как беспечность. Легкость Моцарта потрясает; что нисколько не принижает Баха или Бетховена, в музыке которых легкость – не самая сильная сторона. Наконец, в людях легкомысленных легкость раздражает, особенно в ситуациях, требующих серьезного подхода. «Вот что мне совсем не идет, – читаем у Колетт, – так это нарочитая легкость в отношении к любви». А ведь эта писательница не понаслышке знала, что такое легкость нравов и легкость пера. Но это ничуть не мешало ей понимать, что любить и быть любимой – дело серьезное. Легкость лучше тяжеловесности, но серьезность лучше легкомыслия.
0.00 байт
Между «Практикой» и «Поступком»: невыносимая легкость теорий повседневности
Текст представляет собой ответ на статью Вадима Волкова «Слова и поступки». Это очередной виток в дискуссии, развернувшейся между теорией практик и теорией фреймов.