20.03 (1.04). 1809. м. Великие Сорочинцы Миргородского у. Полтавской губ. - 21.02(4.03). 1852, Москва) - писатель, творчество к-рого оказало огромное воздействие на дальнейшее развитие всей отечественной культуры, в т. ч. и философии. Художественное творчество Г. само по себе значительный и серьезный предмет для осмысления с т. зр. философии, эстетики и социологии. Его загадочный мир многократно давал повод для самых разнообразных интерпретаций. Философское значение Г. долгое время оставалось неосознанным. Роковую роль в этом отношении сыграло "Письмо к Гоголю" Белинского, в к-ром отрицательно характеризовались "Выбранные места из переписки с друзьями" (1847) - книга, к-рую сам Г. просил соотечественников "прочитать несколько раз". Призыв этот не был услышан, и несколько поколений соотечественников" узнавали о Г.-мыслителе из письма Белинского к нему. За Г. надолго закрепилась репутация писателя хотя и гениального, но не вполне владеющего своим дарованием, мыслителя слабого и не самостоятельного, нуждающегося в наставнике-критике (такое соотношение писателя и критика господствовало в России до кон. XIX в.). В действительности же "Выбранные места из переписки с друзьями" - одна из лучших книг, написанных Г. Без нее и художественное творчество Г. могло бы остаться "незавершенным". Благодаря этой книге, в равной степени как и "Авторской исповеди" (опубл. 1855), мы можем глубже понять его художественный мир, почувствовать осн. -- проповеднический - пафос всего его творчества. По своему жанру "Выбранные места из переписки с друзьями" занимают промежуточное положение между "Философическими письмами" Чаадаева и "Дневниками писателя" Достоевского. Отсутствие единого плана произв. лишь сильнее оттеняет его осн. идеи. Психологическая идея, пронизывающая все произв. Г., - страх; автор не скрывает от читателей своего страха, охватывающего его при мысли о какой-то еще неясной, но отчетливо осознаваемой им надвигающейся катастрофе: "Соотечественники! страшно!" (Гоголь Н. В. Соч.: В 7 т. М., 1986. Т. 6. С. 207). Апокалипсические предчувствия вновь стали характерными для рус. литературы в нач. XX в„ особенно для символистов, к-рых поэтому следует с полным основанием считать открывателями Г. для своего времени (особенно А. Белого). Нравственный пафос произв. - христианская проповедь самоуглубления и самосовершенствования. В лом отношении Г. предвосхищает авторов об. "Вехи", к-рые вполне правомерно по этой причине считали его одним из своих предшественников. Тематика "Выбранных мест из переписки с друзьями" не поддается классификации по какому-то одному определенному признаку. Много внимания Г. уделяет языку, как "высшему подарку Бога человеку", словесности,
вообще искусству, в т. ч. живописи. Но прежде всего и больше всего он озабочен историческими судьбами России - эту тему и следует считать центральной темой книги. Размышляя о России, Г. не мог, конечно, пройти мимо полемики славянофилов и западников, к-рая ко времени выхода в свет его книги достигла своего апогея. "Все эти слависты и европисты, или же староверы и иововеры, или же восточники и западники, - пишет он, - ...все они говорят о двух разных сторонах одного и того же предмета, никак не догадываясь, что ничуть не спорят и не перечат друг другу..." ( Там же. С. 252). Т. обр., еще до Достоевского Г. по-своему объявил спор славянофилов и западников "великим у нас недоразумением". Тем не менее, считает он, "правды больше на стороне славистов и восточников" (там же), т. к. они больше правы в "целом" своего учения, западники же больше правы "в деталях". Наиболее глубокие и провидческие мысли Г. о судьбах России, изложенные им в письме "Страхи и ужасы России", к сожалению, не были известны современникам, поскольку оно было запрещено цензурой. Здесь, анализируя сложившуюся сложную и противоречивую обстановку России и Европы, чреватую революционными потрясениями, Г. предлагает - свои рецепты спасения России, главный из к-рых - "исполнить все, сообразно с законом Христа". Лишь в этом случае "Европа приедет к нам не за помолкой пеньки и сала, но за покупкой мудрости, которой больше не продают на европейских рынках" (Там же. С. 342). Заканчивается книга письмом "Светлое воскресенье". Г. подчеркивает в нем то особое значение, к-рое придается этому празднику в России, усматривая в этом залог и доказательство подлинности православной христианской веры. В др. своих весьма многочисленных статьях, печатавшихся гл. обр. в журн. "Современник" и в сб. "Арабески", он подробно излагает свои исторические и социологические взгляды, близкие к концепциям географического детерминизма. Схема его рассуждений такова: "От вида земли зависит образ жизни и даже характер народа" (Там же. С. 62), а характер народа определяет формы правления. Вообще, по Г., "многое в истории разрешает география".
ГОГОЛЬ Николай Васильевич
ГОГОЛЬ Николай Васильевич
Источник: Русская философия: словарь
ГОГОЛЬ Николай Васильевич
(1809–1852) – русский писатель и мыслитель, предтеча русской религиозной философии конца XIX – начала XX вв. Его идеи повлияли на философско-художественные позиции Ф. М. Достоевского и взгляды Вл. Соловьева . Философско-эстетическая интерпретация творческого наследия Г. была осуществлена в работах В. Вересаева, В. Шкловского, В. Зеньковского, Дм. Мережковского , В. Набокова, А. Синявского, Дм. Овсянико-Куликовского.
В творчестве Г. выделяются два периода: романтический и религиозный, а также «время перелома», духовного кризиса – 1836–1840 гг. В ранний период его творчество испытало влияние немецкого романтизма, очаровавшего в то время университетскую молодежь. Г. по-своему развивает идеи немецкого романтика Гельдерлина о цельной и бесконечно творящей личности художника, своим искусством пересоздающего и придающего совершенную форму бытию. Все художественно-практические дела и помыслы писателя приобретают черты эстетического утопизма: искусство призвано исправлять нравы, поскольку весь мир становится грандиозным произведением универсальной личности художника – самого Г. Замыслом всей его жизни было написать такую книгу, прочтя которую мир преобразился бы не когда-то и где-то, а прямо здесь и сейчас, властью писателя, вызывающего из небытия красоту всемогущую и чудотворную, чтобы безгрешное человечество воцарилось на обновленной земле. Всю жизнь Г. сопровождала уверенность в своем предназначении и призвании преобразователя: «горе кому бы то ни было, не слушающему моего слова». Он постоянно стремился говорить «серьезно с людьми о самом существенном».
Романтические мотивы в творчестве Г. приобретают философско-антропологическую окраску, превращаются в своеобразную концепцию человека, в глубине души которого живут «действенные первичные силы», могущие превратить человека в огонь и пламя, силы, способные вызывать «восторг и ужас» одновременно. Причины угасания личности в «ничтожном и временном» Г. видит в рационализме XIX в., лишившем человека былой цельности, в раздробленности его внутреннего мира, в «утрате единой идеи», в ценностном хаосе обыденности. Стремление к «низкой роскоши XIX века» иллюстрирует бессодержательность душевных помыслов и утрату человечеством «величия и гениальности».
В статьях «Об архитектуре нашего времени», «О Пушкине», «Рим», в небольшом этюде «Скульптура, живопись, музыка» Г. набрасывает философско-эстетическую схему исторического развития и приходит к выводам, близким концепции А. Шопенгауэра . Выразительницей «юного и дряхлого века» – нового времени – является музыка. Она свидетельствует о катастрофе человеческого бытия: «человек здесь не наслаждается, не сострадает, он сам превращается в страдание», которое выбрасывает его из мира общепринятого в мир одинокого, неприкаянного «невидимого Я».
Цикл повестей «Миргород» – своеобразная модель деградирующего в своем движении мира: от «старосветских» Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, живущих в мифологическом времени «простоты их добрых и бесхитростных душ», в гармонии с природой, – к пустоте и абсурду бессодержательной вражды Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем. Человек в итоге настолько духовно нищает, что вещь становится источником безграничной радости и горя, символом трагической судьбы («Шинель»).
Скорбное чувство у Г. вызывает итог жизни человека. Главный его противник – не людская злоба, но «пошлость жизни… пошлость пошлого человека» («Выбранные места из переписки с друзьями»). В контексте его творчества «пошлость» – фундаментальная философско-религиозная категория, выражающая оскудение человеческой души. «Пошлость» – отказ от подвига быть человеком, ведущий к собственному ничтожеству и внутренней пустоте. Одновременно в этой категории воплощена претензия на признание значительности своего присутствия в мире как события, самим фактом своего существования требующего всеобщего внимания и удивления.
Во втором томе «Мертвых душ» Г. пишет: «Не то жаль, что виноваты вы стали перед другими, а то жаль, что перед собою стали виноваты – перед богатыми силами и дарами, которые достались в удел вам. Назначенье ваше – быть великим человеком, а вы себя запропастили и погубили». В современном писателю мире былой эстетический идеализм, влекущий к «надмирности» душевных стремлений, уступает место прозе жизни, в которой место былых властителей дум – романтиков Шиллера и Гофмана – занимают их антиподы. Один – «известный Шиллер, жестяных дел мастер в Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман, – не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера» («Невский проспект»).
Известно, что постановка «Ревизора» вызвала художественный восторг, но не привела к сдвигу в моральном сознании российской общественности. Г. был потрясен и раздосадован таким успехом. Он был разочарован «необязательностью» искусства в деле преобразования нравственности и испытал изумление от того, что восприятие произведения в значительной мере есть процесс самораскрытия уже сложившихся душевных свойств человека – и не более. Но тогда какой смысл в художественном творчестве? Поэтому-то Г. до конца жизни возводил вокруг «Ревизора» целый лес теоретических подпорок («театральных разъездов», «развязок»), переводя художественные образы на язык нравственных истин. Ограниченность человеческого рассудка, сводящего высокую идею к праздному развлечению и пустым забавам, вынудила Г. прямо сказать, что «Ревизор» – это изображение духовного мира человека, это «душевный город», в котором герои-чиновники есть изображение наших страстей. Так появилось удивительное произведение – «Развязка «Ревизора», которое Г. хранил до своего смертного часа. Он писал: «Такого города нет… Ну, а что если это наш душевный город и сидит он у всякого из нас?… На место пустых разглагольствований о себе и похвальбы собой побывать теперь же в безобразном нашем городе, который в несколько раз хуже всякого другого города, – в котором бесчинствуют наши страсти, как безобразные чиновники, воруя казну нашей собственной души».
Глубина эстетического переживания, социальные устремления и религиозный опыт Г. выводили его и за рамки романтического мироощущения, и за пределы споров славянофилов с западниками. Если в первый период искусство для Г. есть «жизнь в апогее собственного развития», то во второй период оно лишь «намек, предвосхищение» будущего совершенства. В «Выбранных местах из переписки с друзьями» и письмах 1845 г. искусство становится для Г. функцией религиозного сознания, оно помогает постичь человеку «высокую тайну мироздания».
В творчестве Г. выделяются два периода: романтический и религиозный, а также «время перелома», духовного кризиса – 1836–1840 гг. В ранний период его творчество испытало влияние немецкого романтизма, очаровавшего в то время университетскую молодежь. Г. по-своему развивает идеи немецкого романтика Гельдерлина о цельной и бесконечно творящей личности художника, своим искусством пересоздающего и придающего совершенную форму бытию. Все художественно-практические дела и помыслы писателя приобретают черты эстетического утопизма: искусство призвано исправлять нравы, поскольку весь мир становится грандиозным произведением универсальной личности художника – самого Г. Замыслом всей его жизни было написать такую книгу, прочтя которую мир преобразился бы не когда-то и где-то, а прямо здесь и сейчас, властью писателя, вызывающего из небытия красоту всемогущую и чудотворную, чтобы безгрешное человечество воцарилось на обновленной земле. Всю жизнь Г. сопровождала уверенность в своем предназначении и призвании преобразователя: «горе кому бы то ни было, не слушающему моего слова». Он постоянно стремился говорить «серьезно с людьми о самом существенном».
Романтические мотивы в творчестве Г. приобретают философско-антропологическую окраску, превращаются в своеобразную концепцию человека, в глубине души которого живут «действенные первичные силы», могущие превратить человека в огонь и пламя, силы, способные вызывать «восторг и ужас» одновременно. Причины угасания личности в «ничтожном и временном» Г. видит в рационализме XIX в., лишившем человека былой цельности, в раздробленности его внутреннего мира, в «утрате единой идеи», в ценностном хаосе обыденности. Стремление к «низкой роскоши XIX века» иллюстрирует бессодержательность душевных помыслов и утрату человечеством «величия и гениальности».
В статьях «Об архитектуре нашего времени», «О Пушкине», «Рим», в небольшом этюде «Скульптура, живопись, музыка» Г. набрасывает философско-эстетическую схему исторического развития и приходит к выводам, близким концепции А. Шопенгауэра . Выразительницей «юного и дряхлого века» – нового времени – является музыка. Она свидетельствует о катастрофе человеческого бытия: «человек здесь не наслаждается, не сострадает, он сам превращается в страдание», которое выбрасывает его из мира общепринятого в мир одинокого, неприкаянного «невидимого Я».
Цикл повестей «Миргород» – своеобразная модель деградирующего в своем движении мира: от «старосветских» Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, живущих в мифологическом времени «простоты их добрых и бесхитростных душ», в гармонии с природой, – к пустоте и абсурду бессодержательной вражды Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем. Человек в итоге настолько духовно нищает, что вещь становится источником безграничной радости и горя, символом трагической судьбы («Шинель»).
Скорбное чувство у Г. вызывает итог жизни человека. Главный его противник – не людская злоба, но «пошлость жизни… пошлость пошлого человека» («Выбранные места из переписки с друзьями»). В контексте его творчества «пошлость» – фундаментальная философско-религиозная категория, выражающая оскудение человеческой души. «Пошлость» – отказ от подвига быть человеком, ведущий к собственному ничтожеству и внутренней пустоте. Одновременно в этой категории воплощена претензия на признание значительности своего присутствия в мире как события, самим фактом своего существования требующего всеобщего внимания и удивления.
Во втором томе «Мертвых душ» Г. пишет: «Не то жаль, что виноваты вы стали перед другими, а то жаль, что перед собою стали виноваты – перед богатыми силами и дарами, которые достались в удел вам. Назначенье ваше – быть великим человеком, а вы себя запропастили и погубили». В современном писателю мире былой эстетический идеализм, влекущий к «надмирности» душевных стремлений, уступает место прозе жизни, в которой место былых властителей дум – романтиков Шиллера и Гофмана – занимают их антиподы. Один – «известный Шиллер, жестяных дел мастер в Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман, – не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера» («Невский проспект»).
Известно, что постановка «Ревизора» вызвала художественный восторг, но не привела к сдвигу в моральном сознании российской общественности. Г. был потрясен и раздосадован таким успехом. Он был разочарован «необязательностью» искусства в деле преобразования нравственности и испытал изумление от того, что восприятие произведения в значительной мере есть процесс самораскрытия уже сложившихся душевных свойств человека – и не более. Но тогда какой смысл в художественном творчестве? Поэтому-то Г. до конца жизни возводил вокруг «Ревизора» целый лес теоретических подпорок («театральных разъездов», «развязок»), переводя художественные образы на язык нравственных истин. Ограниченность человеческого рассудка, сводящего высокую идею к праздному развлечению и пустым забавам, вынудила Г. прямо сказать, что «Ревизор» – это изображение духовного мира человека, это «душевный город», в котором герои-чиновники есть изображение наших страстей. Так появилось удивительное произведение – «Развязка «Ревизора», которое Г. хранил до своего смертного часа. Он писал: «Такого города нет… Ну, а что если это наш душевный город и сидит он у всякого из нас?… На место пустых разглагольствований о себе и похвальбы собой побывать теперь же в безобразном нашем городе, который в несколько раз хуже всякого другого города, – в котором бесчинствуют наши страсти, как безобразные чиновники, воруя казну нашей собственной души».
Глубина эстетического переживания, социальные устремления и религиозный опыт Г. выводили его и за рамки романтического мироощущения, и за пределы споров славянофилов с западниками. Если в первый период искусство для Г. есть «жизнь в апогее собственного развития», то во второй период оно лишь «намек, предвосхищение» будущего совершенства. В «Выбранных местах из переписки с друзьями» и письмах 1845 г. искусство становится для Г. функцией религиозного сознания, оно помогает постичь человеку «высокую тайну мироздания».
Источник: Краткий философский словарь.