метанаука, предметом которой является психология. Ни в одной из наук не мелькают так часто имена философов, в частности, Аристотеля, Декарта, Лейбница, Локка (см.), Вольфа, Канта, Маркса, Дилътея, Гуссерля, Хайдегге- ра, Гадамера (см.), Лакана, как в психологии. Содержание последней во многом определяется известным параллельным развитием философии и психологии [1,2].
Чрезвычайно широкое обилие психологических направлений не означает их произвольности. С философской точки зрения они являются проявлениями четырех философских способов интерпретации психических процессов. Имеется в виду, что речь идет о теории соответственно 1) ментальных процессов; 2) поведения и деятельности субъектов; 3) языковой деятельности субъектов; 4) культуры людей. Рассмотрим каждый из четырех типов указанных психологических теорий по отдельности. При ментальном подходе психические явления интерпретируются как сознание, мышление, образы, эмоции, воля и память. Наиболее ярко «ментальный» ряд психологических теорий представляют ассоциативная, гештальт-, понимающая и когнитивная психология.
Ассоциативная психология делает упор на принципе ассоциации, согласно которому актуализация одних идей вызывает к жизни другие, с ними взаимосвязанные. В философском отношении принцип ассоциации восходит к именам Аристотеля и Дж. Локка. Расцвет ассоциативной психологии приходится на конец ХК в. (Г. Эббингауз, Г. Мюллер и др.).
Гештальтпсихология [от нем. Gestalt — образ], развитая в работах М. Вертгеймера, В. Келера, К. Коффка [3], явилась прямой реакцией на ассоциативную психологию, «психологию элементов». Гештальтпринцип состоит в том, что невозможно объяснить целое, исходя из его частей; лишь на основании целого можно установить значение его частей. Гештальт-психологи надеялись в целостных образованиях обнаружить специфику психического, в т.ч. и феномена ценностей. Эти надежды оправдались не полностью. Расцвет гештальт-психологии пришелся на 1930-е гг.
Основателем т. наз. понимающей психологии является В. Дильтей [4]. Идею понимающей психологии Дильтей выдвинул в 1894 г. в рамках разработанного им герменевтического варианта философии жизни. Описательная психология Дильтея с ее акцентом на феномене переживания жизни должна была открыть ворота в мир наук о духе, в которых в отличие от наук о природе изучаемые явления не объясняют, а понимают. Герменевтика жизни Дильтея, а вместе с ней и понимающая психология, встретила сильное сопротивление со стороны феноменологии (Э. Гуссерль (см.)), экзистенциализма (К. Ясперс) и герменевтики бытия (М, Хайдеггер (см.) и особенно X.-Г. Гадамер (см.)). Феноменологи обвиняли философов жизни в том, что они прошли мимо проблемы доступа субъекта к объективному и интерсубъективному, которые составляют существо науки. На этот упрек философам жизни так и не удалось ответить достойно. Герменевты бытия всегда взирали на преобладание в герменевтике жизни ментальной проблематики с явным отчуждением. Ни философы жизни, ни экзистенциалисты не смогли предложить эффективную программу развития научной психологии.
Довольно часто к экзистенциальной психологии причисляют т. наз. гуманистическую психологию. Такое причисление способно ввести в заблуждение. Главные представители гуманистической философии (А. Маслоу, Г. Олпорт, К. Роджерс) — американцы. Их философская родословная тянется не от европейских экзистенциализма и герменевтики жизни, а от американского прагматизма, синтезированного с аналитической философией. Становлению когнитивной [от лат. cognitio — знание, познание] психологии в максимальной степени способствовал американец У. Найссер [5]. Программа всех когнитивистских теорий, а в них, как известно, акцент делается на проблемах знания, научения, мышления, состоит в понимании человека как рационального существа. При этом, как правило, надо делать различие между европейскими и американскими авторами. Для первых человек — прежде всего Думатель и лишь во вторую очередь Делатель. Для когнитивистов американской чеканки человек — это Рациональный Делатель, интеллект которого выступает гарантом его жизненного успеха. Закончив краткий анализ основных направлений психологии ментальности, можно сделать вывод, что есть известные основания для констатации: среди них на сегодняшний день доминирует когнитивная психология.
Обратимся теперь к психологии поведения и деятельности. При этом обнаруживаются две грандиозные философско-психологические системы, в каждой из которых на первое место ставится не ментальность, а поведение и деятельность людей. Имеются в виду американский бихевиоризм (см.) и европейский, по преимуществу советский, марксизм (см.).
Бихевиоризм [от англ. behaviour — поведение] — это психологическое воплощение содержащейся в американском прагматизме тенденции операционализма, согласно которому значение используемых в науке понятий выясняется в процессе осуществления тех или иных операций. Применительно к психологии это означает, что она предполагает объяснение поведения животных и людей. Если это сделано, то, как считают бихевиористы, психологии придана максимально ясная форма, в частности развенчивается трудная для менталиста проблема соотношения души (сознания) и тела. Душа (сознание) элиминируется из анализа постольку, поскольку о ней нельзя сказать ничего ясного вне анализа поведения животных и людей. Доктрина классического бихевиоризма была разработана в начале XX в. американскими психологами Э. Торндайком и Д. Уотсоном.
В 1930—1960-е гг. она была существенно модифицирована т. наз. необихевиористами, в т.ч. Б. Скиннером и К. Халлом [6, 7]. Считается, что в философском отношении бихевиоризм нашел свое обоснование в трудах Л. Витгенштейна (см.), британского философа Г. Райла, сторонников тождества ментального и физического (Дж. Смарт, Д. Армстронг и др.). Постепенно ортодоксально-бихевиористская тенденция сведения ментального к физическому подвергалась все более резкой критике [8, 12]. Критики бихевиоризма неоднократно указывали на очевидность, например, таких ментальных состояний, как боль и страдание. Доступность субъекту его собственных ментальных состояний указывает на их нередуциируемость к физическим явлениям. Указывалось также (Серл и др.), что не придуман способ интерпретации в поведенческих признаках интенциональности (направленности) сознания. Были предприняты попытки определить природу ментальных состояний с методологических позиций аналитической философии. В этой связи среди американских авторов возобладал т. наз. функциональный подход, согласно которому ментальные признаки представляют собой не физико-химические, а функциональные состояния мозга [13. С. 61]. По мнению видного американского философа X. Патнэма (см.), отожествление психических состояний с функциональными обладает по крайней мере тремя достоинствами. Во-первых, оно достаточно для выведения законов психологии; во-вторых, функциональные состояния позволяют объяснить само поведение организмов; в-третьих, устраняются неплодотворные (бессмысленные) вопросы, правомерность которых невозможно обосновать ни теоретически, ни эмпирически [13. С. 67].
Итак, в методологическом отношении бихевиоризм наиболее органично связан с американской философской традицией: прагматизм плюс аналитическая философия. Если бы не эта традиция, то, бихевиоризм, пожалуй, давно сошел бы с арены влиятельных психологических направлений. Обратимся теперь к деятельностной философии, которая в психологическом отношении нашла свое пиковое развитие в СССР и прежде всего в трудах С.Л. Рубинштейна [14] и А.Н. Леонтьева [15]. Уже в начале 1920-х гг. перед русскими психологами была поставлена задача развития психологии на марксистской основе [14. С. 229]. Известная часть психологов, бесспорно, понимала, что т. наз. применение марксизма в психологии не сулит каких-либо существенных успехов. Это ясно хотя бы постольку, поскольку очевидно, что устоявшиеся науки невозможно продуктивно перестраивать на внешних для них философских принципах. Впрочем, неуклонно множилось число тех психологов, которые вполне искренне стремились к созданию марксистской психологии. В этой связи были выделены основания марксистского мировоззрения, которые, как предполагалось, действенны для любой науки, в т.ч. и для психологии.
Первейшее значение имеет практическое переустройство мира (а отнюдь не его объяснение посредством мыслей).
Практика человека в качестве его деятельности имеет предметный характер и реализуется в первую очередь посредством общественного труда.
Общественное бытие определяет общественное сознание людей.
Индивидуальное сознание есть проявление общественного сознания.
Сознание есть отражение материальной действительности (имеется в виду ленинская теория отражения).
Язык — действительность сознания. Мы перечислили шесть положений, которые все были задействованы в психологии. В марксизме постулируется определенная связь между материальной действительностью и сознанием. Но каков характер этой связи, вот в чем вопрос. Наиболее последовательный марксизм имеет место тогда, когда сознание «выводится» из природы общественного (по терминологии Маркса, абстрактного) труда. Сознание и абстрактный труд имеют нечто общее, а именно идеальное. Идеальное создается в общественном производстве людей, где оно фигурирует в качестве абстрактного труда и стоимости, «перекачивается» в сознание, а оттуда в деятельность. Такова диалектика идеального по Э.В. Ильенкову [16]. У непредвзятого ума она вызывает явное удивление [17]. Никому, в т.ч. и Э.В. Ильенкову, не удавалось объяснить сколько-нибудь внятно, что есть идеальное за пределами личности. Однако по марксистскому счету Ильенков прав больше, чем кто бы то ни было другой из последователей Маркса. Желаете быть марксистом — начинайте с абстрактного труда и именно в нем постулируйте начало сознательного. Возвращаясь непосредственно к психологам, необходимо отметить, что всем им философия типа изощренной диалектики Э.В. Ильенкова была чуждой. Это, между прочим, означает, что никому из советских психологов так и не суждено было стать правоверным марксистом.
Для психологов, выступавших и выступающих от имени марксизма, всегда была непреодолимой преградой проблема интерио- ризации (от лат. interior— внутренний), перевода внешней для человека предметной деятельности во внутренний, субъективный план. Много правильного и даже бесспорного говорилось о деятельности и сознании, но как только на повестку дня ставился вопрос о характере взаимосвязи деятельности и сознания, так сразу же наступало хорошо заметное замешательство. Во всех случаях, когда, отталкиваясь от деятельности, переходят к сознанию, как специально и вполне справедливо отмечает В.П. Зинченко, ссылаясь в свою очередь на П.Я. Гальперина, внутреннее остается внутренним, а внешнее — внешним [17. С. 69].
А.Н. Леонтьев в качестве главного энтузиаста деятельностного подхода ориентировался в своих философских работах, по сути, на ленинскую теорию отражения: отражаемое (действительность, созданная человечеством) переходит в отражение, в итоге появляется социальное, отличное от биологического [18. С. 422]. Такая логика мало что разъясняет. Во- первых, отражаемое есть отражаемое, оно никак не может перейти в отражение, которое мыслится как связь субъекта с отражаемым. Во-вторых, и это, пожалуй, самое главное, если в первичном, т.е. в отображаемом, нет психического, то как его можно получить «внутри» личности?! Неясно. С.Л. Рубинштейн, прошедший выучку у неокантианца Г. Когена в Марбурге, по сути, нашел точки соприкосновения между неокантианством и марксизмом. «Человек как субъект должен быть введен внутрь, в состав сущего, в состав бытия и соответственно определен круг философских категорий». «Стоит вопрос не только о человеке во взаимоотношении с миром, но и о мире в соотношении с человеком как объективном отношении» [19. С. 259]. Разумеется, идея единства, сопряженности человека и мира [20] в высшей степени актуальна, но она достаточно банальна до тех пор, пока не определены природа и механизм единства человека и мира. Из того, что человек вынужден обустраиваться в мире, отнюдь не следует его вторичность по отношению к нему.
Независимо от пути реализации марксистской схемы — от общественного бытия к сознанию или от мира к человеку — она не выводит за пределы натурализма. Вот в чем дело. Если исходить из предметной деятельности человека, то никаким образом невоз- ФИЛОСОФИЯ ПСИХОЛОГИИ 269 можно обнаружить, например, мысли и ценности, а ведь они существуют. Деятельность человека, безусловно, входит в предмет психологии, но все попытки дать концепту «деятельность» марксистское истолкование так и не привели к успеху.
В 1980—1990-е гг. наметилась тенденция переосмысления психологии деятельности. В этой связи все чаще обращаются к культурно-исторической психологии, среди основателей которой почетное место занимают отечественные психологи Л .С. Выготский и его ученик А.Р. Лурия [21. С. 128—138]. Следует отдать должное Выготскому: вынужденный реализовывать тактику выживания в весьма дискомфортных условиях идеологического диктата, он существеннейшим образом трансформировал марксистскую психологическую доктрину. Причем делалось это, на первый взгляд, довольно «невинным» способом: на место предметных артефактов, продуктов конкретного труда, ставились знаковые артефакты, прежде всего слово. Это позволило Л.С. Выготскому дистанцироваться в определенной степени от перегруженной природно-натуралистическим содержанием сферы труда и сделать акцент на социокультурном мире, в центр которого ставились мышление, речь и общение [22]. В результате открылась перспектива для психологического постижения социального. Как известно, эта проблема является в психологии одной из самых трудных. От имени марксизма написаны тысячи страниц об общественном сознании, общественном труде и социальной деятельности. Но на всех этих страницах лежит печать непроясненности. Как достаточно убедительно показал М. Коул, на культурно-историческую школу возлагаются большие надежды отнюдь не случайно. Он даже называет ее «наукой будущего». Необходимо, однако, иметь в виду одно важнейшее обстоятельство, которое отмечается американским психологом лишь вскользь. Нет какой-то особой культурно-исторической философии, которая могла бы быть принята в качестве методологического базиса культурно-исторической психологии. Обстоятельный, а не поверхностный анализ культурно-исторической психологии предполагает задействование потенциала вполне определенного философского направления, например, аналитической философии, герменевтики, феноменологии или постструктурализма.
Современные российские авторы, рассуждая о культурно-исторической психологии, попадают в весьма затруднительное положение. Не ясно, что именно они противопоставляют марксизму-ленинизму, от былой приверженности к которому вроде бы отказываются. В заключение данной статьи обратимся к психоанализу. На протяжении своего более чем векового существования психоанализ рассматривался с самых различных философских позиций [23]. Начиная с 1950-х гг. благодаря прежде всего усилиям Ж. Лакана психоанализ становится предметом приоритетного интереса со стороны французских постструктуралистов. В результате в методологии психоанализа центральное место начинает занимать философия языка. Для второй половины XX в. характерен повсеместный рост интереса психологов к языковой деятельности людей. Эта тенденция дает о себе знать и в «логическом» бихевиоризме, и в компьютерной модели когнитивизма, и в постструктуралистском (а также герменевтическом) осмыслении психоанализа. В этой связи заслуживают быть отмеченными два момента. Во-первых, языковая деятельность людей безоговорочно признается одним из предметов психологии. Во-вторых, главные направления психологии — а это прежде всего, когнитивизм, бихевиоризм и психоанализ — получают в наши дни относительно новое философское истолкование; происходит явный пересмотр главных ориентиров метапсихологии.
История психологических идей теснейшим образом связана с эволюцией философских представлений. Оценка эволюции философии и психологии позволяет во многом оценить особенности последней и понять их проблемные аспекты. Как раз эти аспекты представляют с метанаучной точки зрения наибольший интерес.