термин, введенный Боэцием и означающий равнозначность, равноголосие, двуосмысленность. Связан с важнейшим христианским догматом творения мира по слову, где слово выполняет не только креативную, но и посредническую (между горним и дольним мирами) функцию. Сотворенное прикасалось к нетварному благодаря имени и выражало вместе сакральное и профанное. На эту роль слова обращали внимание отцы церкви, Августин для обозначения такого двуосмысленного единства использовал термин «атbiguus». Более того, единичная вещь, будучи субъектной на основании акта творения, полностью и одновременно включала в себя субстанцию, что позволило Августину («Исповедь»), а затем Боэцию (Комментарии к «Категориям» Аристотеля, Комментарий к Порфирию) назвать ее субъектсубстанцией, в само это имя введя идею эквивокации. Появлению этого термина способствовал анализ «Категорий» Аристотеля, где связи между вещами и именами были определены через омонимичное (вещи, у которых одно и то же имя, но разные определения), синонимичное (вещи, связанные друг с другом и именем и определением) и паронимичное (вещи, получающие наименование от другой веши сообразно ее имени, отличаясь от него падежным окончанием). Боэций в Комментариях к «Категориям» выделил не 3, а 5 различий, дав им при этом на латинском языке следующие названия. синонимичное было названо umvoca (моновокальным, согласным, однозначным, однозначными, напр , являются человек и животное, оба имеющие одно и то же определение — чувствующая одушевленная субстанция), омонимичное передано как aequivoca (равнозначное, двуосмысленное, или эквивоции, напр человек живой и нарисованный), паронимичное — как denominativa, отыменное (от мужества мужественный). Поскольку слова могут произноситься в связи или без связи, то Боэций посчитал нужным ввести еще 2 различия. многозначное, или многосмысленное (multivoca), — это вещи, связанные только определением (меч и клинок), и разногласное, или разноосмысленное (diversivoca), — вещи, имеющие разные имена и разные определения. Очевидно, что лишь последнее деление полностью соответствует условию бессвязного произнесения (человек, цвет). Остальные, имеющие общим какое-либо имя, так или иначе, по Боэцию, могут быть эквивокативны. Это относится и к однозначному (согласному), и к отыменному.
По Боэцию, у эквивоций не может быть единого определения в силу их природной парадоксальности, что ставит их в непосредственную связь с идеей тропов Их смыслы — это несущие сущности, они несут и то, что есть (вещь, какой она явлена), и возможность становления для чего-то, чего еще нет (выявление неких признаков вещи, которые обнаруживаются вопрошающим умом через внутренне присущие вещи свойства) Эквивоций — это вещи, а эквивокация — слово В качестве слова в ней нет ничего от двуосмысленности, если не различать вещи, о которых она сказывается. Это значит, что эквивокация эксплицирует субстанцию (Boethius In Categonas Anstotehs.— MPL, t. 64, col 166), что собственно эквивокация представляется как имя «быть», или «бытие», поскольку оно присуще всем вещам, «говорится обо всех одинаково, но при этом им всем присуща не какая-то одинаковая субстанция или природа, но только имя» (Боэций. Комментарий к Порфирию — В кн : Боэций «Утешение философией» и другие трактаты M , 1990, с 12) Эквивокация — это состояние возможности слова или предположенности мысли, при переводе предположенного в положенное или возможного в актуальное, т. е. при воплощении голоса в речь, слова в дело, она делит то, что есть, на Божественное бытие, которое только «вот это», не состоит из частей, едино (чему Боэций дал имя субсистенции), и на человеческое бытие, где термин «бытие» применен иносказательно, ибо это не подлинное бытие, поскольку оно составное, служит подлежащим для акциденций, чему, на его взгляд, больше подходит имя субстанции. Эквивокация, т. о., является обоснованием 1) креативности мира из ничего, 2) необходимости связи с возвышенным и аналогией, благодаря которым, с одной стороны, исключается любая возможность истолкования христианства в духе пантеизма, а с другой — обеспечивается сопричастность горнего и земного миров.
Содержание термина «эквивокация» (сравнительно с Аристотелевой омонимией) в Средневековье претерпело существенные изменения. Эквивокация, как полагал Боэций, характерна не только для имен, но и для союзов, предлогов, глаголов, имеющих в одних случаях активное значение, в других — пассивное, слов с переносными значениями.
Деление на двуосмысленное и однозначное, связанное с анализом проблемы универсалий, существенно лишь тогда, когда в наличии «истинное определение», т. е. когда определение обращается. Пример с человеком, который, как и животное, может быть определен как чувствующая одушевленная субстанция, приведенный Боэцием для иллюстрации однозначного, свидетельствует о возможности именно такого обращения. «Если ты скажешь: что есть человек? — Разумное смертное животное, — то это правильно. Если скажешь: что есть разумное смертное животное? — Человек. И это правильно», т. е. речь идет об однозначном. «Но если кто-либо скажет так: «Что есть человек? — Чувственная, одушевленная субстанция», — то это истинно. А если скажет: «Что такое чувстве1шая, одушевленная субстанция? — Человек», — то это будет правильно не во всех смыслах, потому что лошадь тоже чувственная, одушевленная субстанция, но она — не человек» (Boethius. Ibid., col. 163—164).
Определение, по Боэцию, не обращается, если определяемым субъектом является общее имя, каким для «человека» и «лошади» является «животное». В этом и подобных случаях общее имя, которое сказывается о множестве единичных вещей и само оказывается единичностью, требующей определения, всегда двуосмысленно, поскольку определения требует то, что само, по природе, является определением. Так, род это множество, связанное местом рождения или индивидом-родоначальником, это 10 категорий, это субстанция, это предельнейший род (выше которого ничего нет) и взаимоподчиненные роды (виды), возможность (для нижестоящего вида) и актуальность (в виде и индивиде). Разную речь, т. о., можно вести и о разных вещах, поименованных одним словом, и об одном и том же сущем, одно и то же имя которого будет при разных поворотах логического внимания свидетельствовать о разных ориентациях этого сущего. Так, предельнейшие роды (субстанции), целиком и одновременно входящие в субъект-субстанцию (единичную вещь), не определяются, а только описываются, т. е. используются в переносных значениях, являясь намеком на нечто иное, потаенное внутри одной и той же субстанции.
Что касается отыменного, то оно таковым является тогда и только тогда, когда в наличии вещь, сопричастная той, которой она обязана рождением, имя этой вещи и трансфигурация этого имени. При отсутствии одного из этих условий отыменное лишается смысла. В этом случае название будет не пароннмичным, а эквивоцией (Boethius. Ibid., col. 168).
Идея эквивокации в дальнейшем была поддержана крупнейшими логиками 12 в. Петр Абеляр представил ее в следующих аспектах: 1) находящийся по разные стороны противоречия один и тот же термин выражает разные референции; 2) разные смыслы одного и того же термина есть следствие фигуративности языка; 3) речь представлена как тропы, где один из ее видов — определение — само есть троп; 4) основываясь на идее Боэция о вещи как субъекте, творящем высказывания о себе, одновременно и полностью включающем в себя субстанцию как универсалию, отчего вещь всегда есть субъект-субстанция, он полагал, что индивид также есть всеобщее, не в меньшей мере предельное, чем предельный род у Боэция, особенно при учете одного из значений рода как инициации человеческих поколений от некоего родоначальника. Сократ — грамматик и Сократ — белый — это, по Петру Абеляру, разные сказуемые не просто субъект-субстанций с одинаковыми именами, но разные представления статусов одной и той же субъект-субстанции, имя которой двуосмысливается при смене угла зрения на эту субстанцию. При этом «только то называется двуосмысленным, что имеет общее имя и не выражает одного и того же смысла субстанции» (Petrus Abaelardus. Glossae super Praedicamenta Aristotelis.— Beitrage zur Geschichte der Philosophie des Mittelalters. B. XXI, I. Munster, 1919. S. 117—118). Эквивокация, т. о., рассматривается как фундаментальный принцип отношений вещи и имени, в условиях неисчерпаемости вещи предполагая многообразие статусов: их роль исполняют определения. Эквивокация значима в аффирмативных высказываниях, но не в негативных (Ibid., S. 118).
Гильберт Порретанский поставил идею эквивокации в связь с основаниями вещи: собственными и общими с другими вещами. Эквивокации разных типов зависят от их правильной дистинкции. С этим связано его двуосмысленное представление субстанции как субсистенции (то, благодаря чему нечто есть) и субсистирующего (то, каким нечто является), что позволило Гильберту поставить вопрос о разноосмысленности одних и тех же терминов в разных видах знания. Два рациональных утверждения в зависимости от правильного выяснения оснований могут быть оба истинными или оба противоречивыми. Определение человека как разумного смертного животного верно, но не менее верно и то, что идея воскресения дает новое основание для истинного, т. е. бессмертного, человека.
С точки зрения Гильберта, этот пример показывает шаткость любого человеческого определения. Высказывание «человек бессмертен» означает неразрывность его души и тела, «человек смертей» — признание их разрыва. Статус человека меняется в зависимости от его греховности, потому определение его как разумного смертного животного относится к области естественного знания, но не теологического. Прачеловек, т. о., был чистой возможностью. К нему применимо выражение «Божий человек», где термин «Божий» употребляется в переносном смысле — в смысле произведения его Богом, тогда как остальные люди были порождены людьми. Возможности переносных смыслов выражены Гильбертом термином «трансумпция» (перестановка), который входил в то, что в то время называли тропологией (учением о тропах). Идея трансумпции предполагала анализ отклонений от устоявшихся речевых выражений, позволяющих осуществить перевод терминов из одного вида знания в другое. То, что в естественном знании может быть следствием, в теологическом обернется причиной. Благодаря идее перестановки Гильберт нашел важнейший инструмент для различения собственного основания от общего. Для теологии, напр., истинно, что Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой — один Бог, в то время как для естественного знания утверждение «Платон-человек и Сократ-человек — один человек» ложно. В выражениях «Бог есть» и «человек есть» экзистенциальный смысл «есть» применим только к Богу. В естественном знании этот глагол употребляется в качестве функции, означающей, как вещь есть. Когда о тварной вещи говорится в экзистенциальном смысле, то очевидно, что этот смысл есть перестановка, есть перенос с Творца на творение. Это, по Тильберту, есть подлинный пароним: когда нечто перенимает имя от чего-то другого, имевшего к нему отношение. Обнаружив разноосмысленность одного и того же термина, употребляемого в разных видах знания, Гильберт внес поправку в идею Боэция относительно паронимов: он полагал, что паронимом может быть любое имя, сопричастное иной вещи и имени этой вещи. При этом сам Пароним может полностью совпадать с именем вещи, которой он сопричастен. «Есть» при переводе из теологии в естественное знание оказывается сразу и паронимом, и эквивокацией. Мало того, пароним обнаруживает себя как частный случай эквивокации. Экзистенциальный смысл высказывания «человек есть» может быть правильно интерпретирован, только если «есть» понимается как пароним от сущности, которая предицировала Бога в высказывании «Бог есть».
В 13 в. в связи с появлением идеи «двух истин», с разделением прежде единого основания философии, приведшего к появлению философии и теологии как самостоятельных дисциплин, идея эквивокации утратила свое приоритетное значение. Иоанн Дунс Скот, подвергший критике прежние теологические и философские аргументы, выдвинул онтологическое положение об однозначности (согласованности) бытия. Однозначное бытие нейтрально, оно безразлично конечному и бесконечному, тварному и нетварному, особенному и всеобщему. Оно выражено в абстрактном понятии с целью нейтрализации мышления по аналогии. Фиксируя «простые сущности», никоим образом не совпадающие с другими, оно выражается в одном и том же смысле во всех индивидуальных проявлениях, одинаково во всех вещах и способах их существования, хотя и те и другие не одинаковы.
Однако идея эквивокации пережила Средневековье. В философии Нового времени эквивокации приписывались естественному языку как двусмысленность. «Обыденный язык, хотя он и мог бы весьма способствовать рассуждению, полон, однако, бесчисленных эквивокации и поэтому не может служить делу исчисления, даже если бы были вскрыты ошибки рассуждения...» (Лейбниц Г. В. Основы исчисления рассуждений, с. 502). В русском переводе «эквивокации» переведены как «синонимы» («однозначное»), т. е. обратно смыслу, поскольку именно из-за эквивокации, двусмысленности, рожденной омонимией, предполагалось построение искусственного языка однозначных терминов и исчисление с помощью комбинаторики (логического органона всеобщей науки) всех возможных истин. Но об эквивокации как двуосмысленности еще помнил С. Кьеркегор, который различал двусмысленность, ведущую к «логической и этической ереси», и двуосмысленность. Диалектическая эквивокация была необходима при его определении индивида, который является самим собою и родом, и при определении одного из его ключевых понятий— страха как симпатической антипатии и антипатической симпатии.
Идея эквивокации занимала большое место в феноменологии Э. Гуссерля в связи с необходимостью различения актов, придающих смысл выражению, и актов, осуществляющих полноту смысла. Такое различение необходимо для понимания того, что выражено в высказывании, а соответственно для понимания интенции высказывания, ибо эквивокация касается не только выражаемого нечто, но и выражения чего-то, т. е. любое высказывание имеет не только собственное значение, но и значение тех предметов, относительно которых происходит высказывание. Имена суть примеры разности значения и предмета, поскольку они могут именовать одно И то же, означая различное, или иметь одно и то же значение, именуя различные предметные отношения. Значение выражения «лошадь» в выражениях «Буцефал — это лошадь» и «эта кляча — лошадь» неизменно, но смыслы этих выражений разные. Собственные же имена остаются двуосмысленными, поскольку могут именовать различные вещи. Гуссерль отличает универсальные имена, охватывающие множество и потому внутри себя содержащие множество значений, от двуосмысленных имен, которыми для него являются имена собственные, в силу того, что последние именуют предметы с разными значениями, будучи безразличными к самим этим значениям.
В нач. 20 в. С. Лесневский оспаривал это утверждение Гуссерля, полагая, что собственные имена употреблялись бы «с эквивоцией» лишь в том случае, если бы они, именуя собой разные предметы, соозначали бы различные признаки. Эквивокация приобретала значение двусмысленности для вещей неопредмеченных и недосказываемых. О такого рода двусмысленности, под которой понималась способность мышления к подмене знания умением говорить и которая создает иллюзию предоставления возможностей здесь-бытия, писал М. Хайдеггер.
Эквивокация тем не менее получила неожиданное преломление в идее М. М. Бахтина о культуре как диалоге, принявшем форму полифонии (что соответствует латинскому термину multivocatio, введенному Боэцием).
Во 2-й пол. 20 в. идея эквивокации становится одной из существенных в секуляризированной философии. Это прежде всего относится к философии Ж. Делеза в связи с идеями нонсенса и парадокса. Идеи эквивокации (lequivocite) и однозначности сопрягаются на правах взаимодополнительности. Делез подробно анализирует двойной смысл повтора (как меры и как ритма), двойной смысл номинальных понятий, обнаруживая даже у однозначных слов свойство исполнять функцию эквивокации, придавая рядом стоящим словам «гравитацию, пока одно из слов не приходит на смену, становясь, в свою очередь, центром повторения» (Делез Ж. Различие и повторение. СПб., 1998, с. 37).
Лит.: Боэций. «Утешение философией» и другие трактаты. М., 1990; Петр Абеляр. Тео-логическме трактаты. М., 1995; Гильберт Порретанский. Комментарий к трактату Боэция «Против Евтихия и Нестория», О природе.— «ВФ», 1998, № 4; Лейбниц Г. В. Основы исчисления рассуждений.— Соч. в 4т. М., 1984; Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1975; Библер В. С. От наукоучения к логике культуры. Два философских введения в XXI век. М., 1991; Делез Ж. Логика смысла. М., 1995; Он же. Различие и повторение. СПб., 1998; Кьеркегор С, Понятие страха.— Он же. Страх и трепет. М., 1993; Лесневский С. Логические рассуждения. Львов, 1914; Неретина С. С. Слово и текст в средневековой культуре. Концептуализм Абеляра. М., 1996; Она же. Верующий разум. К истории средневековой философии. Архангельск, 1995; Она же. Тропы и концепты. М., 1999; Хайдеггер М. Бытие и время.— Он же. Работы и размышления разных лет. М., 1994; Husserl E. Logische Untersuchungen, Bd. 2. Halle, 1928.
С. С. Неретина