от лат. autor) - лицо, создавшее научное, техническое, художественное, музыкальное и т.п. произведение (изобретение, проект, рассказ и т.д.).
АВТОР
Автор
Источник: Тематический глоссарий по философии
АВТОР
(от лат. Au(c)tor – сам) – 1) в классическом понимании – сознательный и суверенный творец собственного произведения; 2) начиная с XIX в. этот смысл подвергается нарастающей критике за непонимание зависимости от бессознательно принимаемых классовых и политических идеологий, языка, текста, «цитатного сознания» и т. д. Ко втор. пол. XX в. кризис личностного начала в дискурсивных практиках постмодернизма привел к идее «смерти автора» (Р. Барт), т. е. к осознанию того, что читатель в произведении слышит голос текста, организованного по правилам культурного кода, но никак не автора; 3) наметившиеся тенденции в развитии духовной культуры дают основание говорить о становлении нового типа автора как свободной индивидуальности, озабоченной судьбами всего человеческого рода. В. И. Плотников
Источник: История философии науки и техники.
Автор
(от лат. auctor – создатель). Традиционное понимание этого термина как создателя какого-либо произведения не стало бы предметом философского осмысления, если бы не развязанная постмодернизмом деструктивистская кампания по поводу «смерти автора» (Р.Барт) и «смерти субъекта» (М.Фуко). Субъект оказывается «функцией дискурсивных практик» (Фуко), а автор престает быть некоей целостной единицей, ответственной за свое создание, и размывается между теми текстами, что были использованы автором и «активной интерпретацией» (Ж.Деррида) со стороны воспринимающих это создание. Такой ход мысли обусловливается принципиально асистемным представлением о бытии, фиксируемым в образе ризомы, и критикой бинаризма. Воздействие на автора предшествующего опыта и языковой практики, а также воздействие на роль его создания интерпретации потребителей-истолкователей, конечно, имеют место. Но почему это должно исключать системообразующую роль автора? Почему надо противопоставлять внешнее и внутреннее, абсолютизируя роль одной из противоположностей, вместо того, чтобы понять характер их взаимодействия? Есть объективные предпосылки творческой деятельности, по отношению к которым автор может оказаться их функцией, есть выбор и творчество автора, есть дальнейшая жизнь его создания в новых условиях, которая создает новые предпосылки и т.д. Ни одно из этих звеньев не может быть редуцировано к какому-либо одному из них. Но хочется – вполне в духе современных СМИ – скандальных разоблачений и неожиданных ходов: самореклама.
АВТОР
(лат. auctor — создатель, творец; виновник) — субъект (личность или коллектив), создавший науч., техн., худ. и т.п. произв. (изобретение, проект, картину, к.-л. текст и т.д.). Проблема А. — не всегда очевидное авторство к.-л. произв. — возникла уже в поздней Античности (в неоплатонизме) в связи с идентификацией письменных источников, прежде всего гомеровских и текстов Платона. В герменевтике А. становится ключевой фигурой в процессе интерпретации текста, понимание к-рого возможно только посредством реконструкции исходного авторского замысла, т.е. воспроизведения в индивидуальном опыте интерпретатора личностно-психол. и социокульт. опыта А. В отличие от классич. восприятия текста как произв. А., сторонники постмодернизма наделяют авторской функцией читателя, к-рый в процессе именно чтения текста становится его производителем, а вместо понятия «А.» употребляют понятие «скриптор» (писец, переписчик). Рассматривая текст (язык) в его самодвижении и смыслопорождении, постмодернизм констатирует «смерть А.». Подобная констатация теряет метафорический смысл по мере заполнения безымянными текстами (артефактами) жизненного пространства совр. человека. Пользуясь безличными, «безавторскими» текстами (напр., взятыми из Интернета), он утрачивает представление об А., в т.ч. и самостоятельность (ср. греч. ????? — сам), т.е. способность быть А. мнения, взгляда, решения, поступка и т.п. Лит.: Барт Р. Писатели и пишущие. Смерть автора // Барт Р. Избр. работы: Семиотика. Поэтика. М., 1994; Полан Ж. Тарбские цветы, или Террор в изящной словесности. СПб., 2000. В.И.Полищук
Источник: История и философия науки. Энциклопедический словарь
Автор
от лат. auctor — виновник, учредитель, основатель, податель мнения или совета, сочинитель), авторство — термины, выражающие специфическое отношение к письменному тексту как собственному, лично «сотворенному» самим «творцом». Отношение это, ставшее в современном мире нормой и приобретшее наряду с моральными юридические аспекты, отнюдь не является неизбежным для любой культурно-исторической эпохи. Как показывают многочисленные примеры древней «безавторской» литературы, оно возникло как плод исторического развития, а возникнув, не оставалось неизменным. Категория авторства скрывает в своей смысловой структуре два объективных противоречия: между личным и внеличным в акте художественного творчества и между «человеком» и «художником» в личностном самоопределении самого А. С одной стороны, творчество возможно только при условии включения в творческий акт личности художника в ее глубоких, отчасти не осознаваемых аспектах, и это имеет место при самом «анонимном» (напр., фольклорном) творчестве; с другой стороны, общезначимость художественного произведения обусловлена тем, что в творческом акте происходит восприятие глубоких внеличных импульсов (слова И. В. Гете: «...мне же не оставалось ничего больше, как собрать все это и пожать то, что другие для меня посеяли», см. Эккерман И. П., Разговоры с Гете в последние годы его жизни. М.-Л., 1934, с. 845) и, что еще важнее, переработка личных импульсов, без остатка переводящая их по вне-личный план. Соответственно, личность человека, стоящая за художественным произведением, вполне тождественна и одновременно нетождественна внутри литературной, входящей в художественное целое фигуре А. Человеческая судьба, оплачивающая своим жизненным трагизмом творческий акт, служит гарантией нешуточности обращенного к людям слова (ср. стихотворение Б. Пастернака «О, знал бы я, что так бывает»). Но если «человек» должен платить за «художника», то этика творчества и его смысл воспрещают противоположную ситуацию, когда «художник» из творческого акта извлекает свой собственный «человеческий» интерес, эксплуатирует творчество ради корыстной компенсации личной ущемленности, сколь бы утонченной ни была эта корысть. Поэтому Г. Флобер с презрением говорил о художнике, с точки зрения которого «музыка создана для серенад, живопись для портретов, а поэзия для сердечной услады» (письмо Л. Коле от б июля 1852). Отсюда возникает необходимость резко развести и противопоставить «человека», по Пушкину, едва ли не самого ничтожного «меж детей ничтожных мира» («Пока не требует поэта...»), — и «художника», чей путь застрахован от пересечения с путем «человека». Поэтому «человек» может яростно отрицать свою идентичность публичной, а значит и отчужденной фигуре А., как это делает Чарский из «Египетских ночей» А. С. Пушкина — персонаж явно автобиографический (он «был в отчаянии, если кто-нибудь из светских его друзей заставал его с пером в руках»). Немецкий писатель-экспрессионист Г. Бенн назвал свою автобиографию «Двойная жизнь», подчеркивая нетождество «жизней» двух фигур — себя как индивида и себя как А. Легко усмотреть, что обе описанные антиномии доходят до особенной остроты в сфере лирики, но отнюдь ею не ограничиваются. Внутренняя диалектика, присущая категории авторства, последовательно выявляется в конкретной практике и теоретическом осмыслении (при неизбежном отставании последнего) на различных стадиях литературного развития. В долитературную эпоху созидание мифов вообще не было понято как активное творчество, а потому и не допускало А. Стоящий на рубеже литературы эпос осознается не как вымысел, но как рассказывание и пересказывание «ничьего» сюжета по правилам искусства, как мастерство; эпический поэт, как, напр., древнегреческие аэды, скандинавские скальды, был «мастером-ремесленником» (SriHiaupyOQ), и если к нему не относятся как к А., то за ним уже стоит собирательный, сверхличный по своей сути образ А. в эпосе Гомера, как бы санкционирующего своим чтимым именем труд безвестных сочинителей. Вообще для архаической эпохи литературного развития категорию авторства заменяет категория авторитета (не случайно эти слова этимологически связаны между собой): чтимое имя (напр., Соломон или Лао-цзы) прикрепляется к чтимому тексту (напр., «Книга притчей Соломоновых» или «Дао дэцзин») как ритуальный знак его чтимости. Имя может быть человеческим, но может быть и божественным (ср. позднеантичные мистические тексты, приписанные Гермесу Трисмегисту). Категория авторитета особенно характерна для сакральной, религиозно-философской или морально-дидактической литературы Древнего Востока и Средневековья, но не только для нее; вполне «мирские» традиции в области литературной формы должны быть поставлены под знак авторитетного имени (ср. обозначения размеров в античной лирике - сапфическая строфа, алкеева строфа), и это по той же причине, по которой миф возводит любое явление в природе и обществе к персональной инициативе бога или героя. Представление о личном авторитете связано также с древними традициями обучения и понимания через контакт учителя и ученика (в коллективах хранителей эзотерической мудрости типа древнеиндийских философских школ или союза пифагорейцев, но также, напр., в школе Сапфо или в кружке Сократа) и с архаической практикой наследственных корпораций певцов, вещунов, прорицателей («гомериды» в Древней Греции, «сыны Кореевы», фигурирующие как сочинители некоторых ветхозаветных псалмов, «сыны пророков» и «школы пророков» в Библии). Прогрессирующее отделение литературы от культа и сакральной «учительностн» в античной культуре и по античному примеру в культуре Возрождения повлекло за собой закрепление индивидуалистического представления об А. Слово выражает индивидуальность А. и «запечатано» авторской печатью «характера» (греч. %арактт)р означает либо печать, либо вдавленный оттиск этой печати, т. е. резко очерченный пластичный облик, который безошибочно распознается среди всех других); Дионисий Галикарнасский говорит о «характере» Демосфена, т. е. о его авторской манере, выдающей его руку. При этом нормативная концепция литературного творчества, господствующая от античной классики до новоевропейского классицизма, подчиняет авторскую индивидуальность безлично-абстрактному идеалу «правильности» самодовлеющей жанровой формы; отсюда следует концепция подражательного «соревнования» между любым А. и его предшественниками по жанру, которых нужно обогнать в беге к той же цели. Вергилий «состязается» с Гомером, Гораций — с Алкеем, поэты Возрождения и классицизма — с Вергилием и Горацием; Ломоносов для юного Пушкина - «Пиндар Холмогора», сам Пушкин «во имя Аполлона Тибуллом окрещен», — это не игра, но понимание творчества как вечного конкурса сочинений на заданную тему. Только романтизм привел к пониманию А. как творца всей тотальности сотворенного, как (в идеале) «гения», не только решающего задачи, но и ставящего задачи, а тем самым — к невиданному выявлению всех внутренних противоречий категории авторства. Романтическая мысль провозгласила абсолютную суверенность А. и одновременно впервые осмыслила явления безавторского творчества в сферах мифа, фольклора и архаической культуры; она крайне сблизила «художника» и «человека», побудив Байрона, Новалиса или Лермонтова материализовать топику своего творчества в своей (зрелищно совершаемой) жизни и смерти, но она же фиксировала контраст«художника» и «человека» в жестах «романтической иронии». Декадентство жило утрировкой всех мотивов романтической концепции А. (художник как обесчеловеченный человек, отказавшийся от всех человеческих связей и живущий только абсолютным творчеством — созиданием красоты «из ничего», как самодержавный жрец своего «я» и одновременно как безличный медиум, в экстазе «вещающий» не свои слова, и т. п.). XX век принес закономерную реакцию на романтический культ А. Попытки отменить личное авторство как таковое и декретировать коллективность художественного творчества ведут за пределы культуры, однако подобные утопические проекты знаменательны как реакция на элитарный индивидуализм, сопровождающий творческий акт в эстетских течениях декаданса. Сергей Аверинцев. София-Логос. Словарь
АВТОР
парадигмальная фигура отнесения результатов той или иной (прежде всего творческой) деятельности с определенным (индивидуальным или коллективным) субъектом как агентом этой деятельности (греч. autos - сам); характерна для культурных традиций определенного типа, а именно: с выраженной доминантой ориентации на инновации (лат. augere - расти, приумножаться). Максимальное свое проявление обретает в культурах западного образца - начиная с античности, - в силу акцентирования в ней субъектной составляющей деятельности в целом и фокусировки внимания на активности целеполагающего субъекта в частности. На уровне мышления повседневности это проявляется в практикуемой обыденным языком формуле так называемого "примысленного субъекта" в грамматических конструкциях, передающих ситуацию безличного процесса [в диапазоне от древнегреческого "Зевс дождит" - до современного английского "it is raining", - в отличие от семантически изоморфных, но структурно принципиально иных "дождит" (русск.), "хмарыцца" (бел.), "ploae" (молд.) и т.п.]. На уровне концептуальных культурных образований данная установка проявляется в особом типе структурирования философских моделей мироздания, предполагающих фиксацию изначального субъекта - инициатора и устроителя космогенеза, трактуемого в данном случае в качестве целенаправленного процесса деятельности данного субъекта (см. Античная философия), - даже при условии очевидной эволюционистской ориентации концепций: от известной критики Платона в адрес Анаксагора по поводу недостаточной амортизации введенного им концепта "нус" - до парадигмальных установок деизма. Дифференцируясь в различных исторических типах культур, А. может обретать статус субъекта присвоения определенного продукта (феномен авторского права) или объекта инкриминирования определенной (сопряженной с последствиями функционирования этого продукта в социальном контексте) вины: ср. двойную семантику англ. author - как "творец" и как "виновник". В традициях, опирающихся на мощную социальную мифологию (от христианизированной средневековой Европы до тоталитарных режимов 20 в.), фигура А. обретает особый статус, выступая гарантом концептуальной и социальной адаптивности идеи. В качестве философской - проблема А. конституируется уже в поздней античности (в неоплатонизме) - как проблема идентификации письменных текстов: прежде всего, гомеровских и текстов Платона. Значительное развитие получает в рамках христианской экзегетики, где разрабатывается каноническая система правил авторской идентификации текста, основанная на таких критериях, как: качественное (в оценочном смысле) и стилевое соответствие идентифицируемого текста с уже идентифицированными текстами определенного А.; доктринальное непротиворечие этого текста общей концепции А., которому приписывается данный текст; темпоральное совпадение возможного хронологического отрезка написания данного текста, определяемого как содержательно (по упоминаемым в тексте реалиям), так и формально (по показателям языкового характера), с периодом жизни субъекта адресации данного текста (Иероним). В рамках герменевтической традиции А. обретает статус ключевой семантической фигуры в процессе интерпретации текста: понимание последнего полагается возможным именно (и лишь) посредством реконструирования исходного авторского замысла, т.е. воспроизведения в индивидуальном опыте интерпретатора фундирующих этот замысел фигур личностно-психологического и социокультурного опыта А., а также сопряженных с ним смыслов. В ходе разворачивания традиции философской герменевтики данная установка эволюционирует - в режиме crescendo - от выделения специального "психологического аспекта интерпретации" в концепции Дильтея - до обоснования "биографического анализа" как тотально исчерпывающей методологии интерпретации у Г.Миша. Философская традиция аналитики текстовых практик (рассказов) эксплицитно фиксирует особый статус А. как средоточия смысла и, что было оценено в качестве фактора первостепенной важности, носителя знания о предстоящем финале истории (см. Нарратив). По последнему критерию А. радикально отличается от другого выделяемого в контексте нарратива субъекта - его "героя", который, находясь в центре событий, тем не менее, лишен знания тенденции их развития и представлений о перспективах ее завершения (Бахтин о выраженном в приеме непрямой речи различии А. и персонажа в случае ведения повествования от первого лица; Аренд о фигуре хора в греческой трагедии как выражающего позицию А. как содержательно объективированную, - в отличие от позиций персонажей как выражающих субъективную идентификацию; Ингарден о деятельности историка как авторского "внесения фабулы" в историческое повествование; Ф.Кермоуд о фундаментальном для наррации "смысле завершения" и т.п. - ср. с платоновским сравнением не видящего конца своего пути человека с марионеткой в руках всевидящих богов, играющих с ним и по своему усмотрению моделирующих финал игры). Сопряжение с фигурой А. такой функции, как предвидение финала, проявляется в различных областях европейской культуры - как в очевидно телеологически артикулированных (христианская идея Провидения), так и предельно далеких от телеологии (например, идея А.Смита о "невидимой руке", ведущей меновой рынок к определенному состоянию). В философии постмодернизма понятие "А." переосмыслено в плане смещения акцента с индивидуально-личностных и социально-психологических аспектов его содержания - на аспекты дискурсивно-текстологические. В границах такого подхода имя А. обретает совершенно особый статус: при сохранении всех параметров индивидуализации (ибо имя А. сохраняет все характеристики имени собственного), имя А., тем не менее, не совпадает ни с дескрипцией, ни с десигнацией (ибо сопрягает имя собственное не столько с персоной, сколько с адресуемым этой персоне текстовым массивом, помещая в фокус внимания не биографию индивида, а способ бытия текстов). Более того, А., с этой точки зрения, отнюдь не тождественен субъекту, написавшему или даже непосредственно подписавшему тот или иной текст, т.е. фигура А. может быть атрибутирована далеко не любому тексту (например, деловой контракт, товарный реестр или запись о назначенной встрече) и - более того - не любому произведению (ибо само понятие произведения подвергается в постмодернизме не только проблематизации, связанной со сложностью определения и выделения произведения как такового в массиве текстового наследия того или иного А., но и радикальной критике). В данном контексте фигура А. мыслится постмодернизмом как не фиксируемая в спонтанной атрибуции текстов некоему создавшему их субъекту, но требующая для своего конституирования особой процедуры (экзегетической по своей природе и компаративной по своим механизмам), предполагающей анализ текстов в качестве своего рода дискурсивных практик. А., таким образом, понимается "не как говорящий индивид, который произнес или написал текст, но как принцип группировки дискурсов, как единство и источник их значений, как центр их связности" (Фуко). Или, иначе, "автор - это принцип некоторого единства письма", и фигура А. "характерна для способа существования, обращения и функционирования дискурсов внутри того или иного общества" (Фуко). Центральными функциями А., понятого подобным образом, выступают для постмодернизма: 1) классификация (разграничения и группировки) текстов, 2) установление отношений (соотношений) между текстовыми массивами, 3) выявление посредством этого определенных способов бытия дискурса. (По оценке Фуко, "Гермеса Трисмегиста не существовало, Гиппократа тоже - в том смысле, в котором можно было бы сказать о Бальзаке, что он существовал, но то, что ряд текстов поставлен под одно имя,
означает, что между ними устанавливаемо отношение гомогенности или преемственности, устанавливаема аутентичность одних текстов через другие, или отношение взаимного разъяснения, или сопутствующего употребления".) Постмодернизм выделяет А. двух типов, дифференцируя А., погруженного в определенную дискурсивную традицию, с одной стороны, и А., находящегося в так называемой "транс-дискурсивной позиции", - с другой. Последний характеризуется тем, что не только выступает создателем своих текстов, но и инспирирует возникновение текстов других А., т.е. является зачинателем определенного (нового по отношению к наличным) типа дискурсивности. Фуко называет такого А. - istraurateur (учредитель, установитель) - в отличие от fondateur (основателя), т.е. основоположника традиции дисциплинарного знания, предполагающей - на всем протяжении своего развития - сохранение доктринальной идентичности. Istraurateur же не только создает своим творчеством возможность и парадигмальные правила образования других текстов строго в границах конституируемого типа дискурса, но и открывает простор для формирования текстов принципиально иных, отличных от произведенных им и могущих входить с последними в концептуальные противоречия, но, однако, сохраняющих релевантность по отношению к исходному типу дискурса. В качестве примера А. подобного типа Фуко называет Фрейда и Маркса, ибо, по его оценке, в рамках традиций как психоанализа, так и марксизма имеет место не просто игра по сформулированным их основоположниками правилам, но "игра истины" в полном смысле этого слова, предполагающая - при радикальной трансформации исходных содержательных оснований - регулярное "переоткрытие А.", "возврат" к его дискурсу, осуществляющийся "в своего рода загадочной стыковке произведений и А." (Фуко). Наряду с подобным переосмыслением, фигура А. в контексте философии постмодернизма подвергается также радикальной критике. В рамках парадигмальных установок постмодернизма фигура А. воспринимается сугубо негативно, а именно: как референт внетекстового (онтологически заданного) источника смысла и содержания письма, как парафраз фигуры Отца в его классической психоаналитической артикуляции (см. Анти-Эдип), как символ и персонификация авторитета, предполагающего наличие избранного дискурса легитимации и не допускающего варьирования метанаррации, а также как средоточие и метка власти в ее как метафизическом, так и непосредственно социально-политическом понимании. - Таким образом фигура А. фактически оказывается символом именно тех парадигмальных установок философской классики и модернизма, которые выступают для философии эпохи постмодерна предметом элиминирующей критики, что находит свое разрешение в артикулируемой постмодернизмом концепции "смерти А." (см. также "Смерть субъекта").
означает, что между ними устанавливаемо отношение гомогенности или преемственности, устанавливаема аутентичность одних текстов через другие, или отношение взаимного разъяснения, или сопутствующего употребления".) Постмодернизм выделяет А. двух типов, дифференцируя А., погруженного в определенную дискурсивную традицию, с одной стороны, и А., находящегося в так называемой "транс-дискурсивной позиции", - с другой. Последний характеризуется тем, что не только выступает создателем своих текстов, но и инспирирует возникновение текстов других А., т.е. является зачинателем определенного (нового по отношению к наличным) типа дискурсивности. Фуко называет такого А. - istraurateur (учредитель, установитель) - в отличие от fondateur (основателя), т.е. основоположника традиции дисциплинарного знания, предполагающей - на всем протяжении своего развития - сохранение доктринальной идентичности. Istraurateur же не только создает своим творчеством возможность и парадигмальные правила образования других текстов строго в границах конституируемого типа дискурса, но и открывает простор для формирования текстов принципиально иных, отличных от произведенных им и могущих входить с последними в концептуальные противоречия, но, однако, сохраняющих релевантность по отношению к исходному типу дискурса. В качестве примера А. подобного типа Фуко называет Фрейда и Маркса, ибо, по его оценке, в рамках традиций как психоанализа, так и марксизма имеет место не просто игра по сформулированным их основоположниками правилам, но "игра истины" в полном смысле этого слова, предполагающая - при радикальной трансформации исходных содержательных оснований - регулярное "переоткрытие А.", "возврат" к его дискурсу, осуществляющийся "в своего рода загадочной стыковке произведений и А." (Фуко). Наряду с подобным переосмыслением, фигура А. в контексте философии постмодернизма подвергается также радикальной критике. В рамках парадигмальных установок постмодернизма фигура А. воспринимается сугубо негативно, а именно: как референт внетекстового (онтологически заданного) источника смысла и содержания письма, как парафраз фигуры Отца в его классической психоаналитической артикуляции (см. Анти-Эдип), как символ и персонификация авторитета, предполагающего наличие избранного дискурса легитимации и не допускающего варьирования метанаррации, а также как средоточие и метка власти в ее как метафизическом, так и непосредственно социально-политическом понимании. - Таким образом фигура А. фактически оказывается символом именно тех парадигмальных установок философской классики и модернизма, которые выступают для философии эпохи постмодерна предметом элиминирующей критики, что находит свое разрешение в артикулируемой постмодернизмом концепции "смерти А." (см. также "Смерть субъекта").
Источник: История Философии: Энциклопедия
АВТОР
лат. autor) - создатель, творец произведений (картин, описаний, вешей).
Смысловое единство творимого А. мира является воплощением задания, замысла А. Сам А. "должен находиться на границе создаваемого им мира как активный творец его". А. есть чистая "природа творящая и несотворенная" (Эриугена); будучи чисто изображающим началом он трансгредиентен создаваемому им миру Поэтому образ А. не может быть дан в мире произведения и является contradictio in adjecto (за всяким образом, бытием скрыто не имеющее образа изображающее, творящее начало). Материал (язык, прием, жанр) преодолевается, оформляется замыслом А. Предметом искусства, согласно Бахтину, выступает человек, поэтому актуальной оказывается проблема героя произведения и отношения А. к герою. Наряду с А., герой выступает вторым структурирующим произведение моментом, определяющим его содержание. Герой не сводится к чисто эстетическим компонентам, но обладает жизненной и познавательно-этической самостоятельностью в отношении А. Отношение А. к герою решается Бахтиным в рамках концепции Другого. Бытие и образ - всегда дар Другого, alter ego. A. осуществляет пространственное, временное и смысловое оформление героя. "Внежизненная активность автора оформляет и завершает жизнь героя, - пишет Бахтин. - Эстетически творческое отношение к герою и его миру есть отношение к нему как имеющему умереть". Третьим структурирующим произведение моментом выступает читатель (слушатель, зритель). Читатель имеет избыток видения, понимает текст лучше А., так как вносит свой контекст, диалогически раскрывающий смыслы произведения. Понимание носит сотворческий характер. Это ведет к тому, что смысловая полнота текста раскрывается лишь в "большом времени", за пределами эпохи и культуры А. В отношении А. читатель занимает активную и трансгредиентную позицию Другого, порождая А. на двух уровнях: а) "Первичный автор" - это авторитетный принцип видения и оформления, лишенный индивидуальности. Он полностью принадлежит событию произведения, не имея в нем лица и голоса. "Первичный автор", если он выступает с прямым словом, не может быть просто писателем: от лица писателя ничего нельзя сказать (писатель превращается в публициста, моралиста, ученого и т. п.). Поэтому "первичный автор" "облекается в молчание".
б) "Вторичный автор" порождается читателем за рамками произведения и его эстетического переживания, он выступает объективацией умершей активности читателя. Это биографический, социальный и т. п. лик А., целиком принадлежащий своей эпохе. Индивидуализация А. в качестве человека есть "вторичный творческий акт читателя, критика, историка, независимый от автора как активного принципа видения, - акт, делающий его самого пассивным".
В 60-е гг. проблема А. становится одной из ведущих тем французского структурализма, в котором порождение смысла объясняется автоматическим и безличным функционированием знаковой системы, языка текста. Отрицается также какое-либо значение способа прочтения и интерпретации произведения для установления его смысла и провозглашается "смерть автора", означающая, что намерения А. не несут какой-либо смысловой нагрузки. Манифестом нового понимания А. стала статья Р. Барта "Смерть автора" (1968 г.), в которой он отвергает объяснение смысла произведения из замысла А. Такой подход Барт считает идеологической претензией традиционной критики на истолкование текста (исключительное право критик обосновывает знанием биографических, социальных и прочих фактов личной жизни А.). Поэтому вместе со "смертью автора" должен умереть и критик. Обратной стороной "смерти автора" является исчезновение "произведения", т. е. понимания текста в качестве сообщения А., как знака его замысла: "...текст не линейная цепочка... сообщение Автора-Бога... текст соткан из цитат, отсылающих к тысячам культурных источников". Остается письмо и анонимный пишущий, скриптор. Скриптор "рождается одновременно с текстом, у него нет никакого бытия до и вне письма, он отнюдь не тот субъект, по отношению к которому его книга была бы предикатом". Т. е. скриптор лишь некто пишущий, безличный субъект письма, фигура, порожденная самим актом письма. После "смерти автора" смысловое единство текста становится делом читателя (безличного "некто", который читает): "Читатель - это то пространство, где запечатлеваются все до единой цитаты, из которых слагается письмо; текст обретает единство не в происхождении своем, а в предназначении".
Золотой век анонимной безличности был нарушен, согласно Барту, на исходе средневековья. А. рождается вместе с представлениями о достоинстве индивида. Представления о "человеческой личности" побуждают искать за всяким вымыслом исповедь А., видеть во всяком тексте его "произведение". Просуществовав до нашего времени, А. начинает умирать: а) у Малларме, для которого "говорит не автор, а язык как таковой"; б) у Валери, обратившего внимание на риторическую обусловленность фигуры А.; в) у Пруста, создавшего современное письмо со множественностью авторского "я", а также сделавшего свою жизнь и жизнь современников эпифеноменом собственной книги; г) у сюрреалистов, практиковавших "перебивы смысла", автоматическое и групповое письмо, что способствовало десакрализации А.
Констатируя "смерть автора", Барт ссылается на положения структурной лингвистики, в которой А. всего лишь тот, кто пишет, так же, как "я" всего лишь тот, кто говорит "я"; язык знает "субъекта", но не "личность". Ничего не "изображающее", не "выражающее", кроме себя самого, высказывание видится Барту перформативом (высказыванием-действием типа "Я обещаю...", "Назовем..." и т. п.), действием которого становится порождение "субъекта" письма (ср. "Я вам пишу..").
Следующей крупной вехой в понимании проблемы А. стал доклад М. Фуко "Что такое Автор?" (1969 г.). Согласно Фуко, современное письмо, во-первых, освободилось от темы выражения; игра знаков упорядочивается самой природой означающего; во-вторых, традиционная тема сродства письма и смерти (жертвоприношение жизни в творчестве) дополнилась темой стирания индивидуальных характеристик пишущего, которому теперь "следует исполнять роль мертвого в игре письма". В то же время Фуко считает, что самого понятия "письма" недостаточно для раскрытия проблемы А.: "понятие "письма" заключает в себе риск сохранить привилегии автора под защитой a priori", т. е. в качестве трансцендентального субъекта того же "письма".
Фуко различает "историко-социологический анализ автора как личности" и более фундаментальную проблему возникновения "авторства", т. е. "авторской функции" (функции А.), позволяющей классифицировать дискурсы. Авторство отображается в имени А., которое является именем собственным и которое обеспечивает функцию классификации текстов. Оно - не в плане гражданской жизни и не в плане вымысла произведения; оно несет в себе элементы и описания (дескрипции) и указания (десигнации); оно больше подписи (в письме, объявлении и т. п.), так как устанавливает способ бытия определенной группы дискурсов. Закрепление текста за именем собственным связано с уголовной ответственностью А. и предполагает двойной отбор: 1 ) из текстов-следов человека вычленяются "произведения" с функцией А.; 2) из фактов биографии данного человека выбираются те, которые характеризуют его как писателя, как собственника текстов, имеющего авторские права.
У функции А. Фуко выделяет четыре характерные черты.
1) Связь с юридической институциональной системой. Функцию А. первоначально имеют дискурсы, в которых возможно преступление границ законного/ незаконного, священного/профанного и т. д., а потому наказуемые. В XVIII - начале XIX в. они становятся формой собственности, что компенсирует ответственность А., одновременно требуя от него систематического нарушения границ.
2) Изменения области использования функции А. в зависимости от времени и цивилизации. Например, научные дискурсы утрачивают (в разных науках в различной степени) эту функцию в XVII - XVIII вв., а литературные в это же время ее приобретают.
3) Данная функция связана не столько с атрибуцией дискурса реальному индивиду, сколько с порождением (в серии специфических операций) А. в качестве разумного существа, олицетворяющего "творческую силу", "замысел" и т. д. Фуко отмечает подобие операций, конституирующих А. в современной критике и в традиционной экзегезе.
4) Функция А. возникает только при множественности дискурсивного Эго, в напряжении между позициями-субъектами, занимаемыми различными классами индивидов. Например, в романе А. есть alter ego писателя, а функция А. действует в расщеплении реального писателя и фиктивного говорящего.
Согласно Фуко, возможна не только внутридискурсивная, но также и трансдискурсивная позиция А. Можно быть "автором теории, традиции, дисциплины, внутри которых, в свою очередь, могут разместиться другие книги и другие авторы". В качестве примера трансдискурсивной позиции Фуко рассматривает "учредителей дискурсивности", появившихся в XIX в., называя имена Маркса и Фрейда. Последние выступают А. не только своих книг, но и создателями правил образования иных текстов, определяя условия возможности произведений своих последователей. Трансдискурсивный А. устанавливает пространство допустимых различий от собственных текстов, тип дискурсивности. Этим его позиция отличается от позиции классических текстов литературы, выступающих образцами. Его позиция отличается и от акта основания науки, который расположен целиком внутри дисциплинарных трансформаций, подчинен их логике. Тексты же трансдискурсивного А. не включаются в устанавливаемую им систему последующих трансформаций, а определяют ее ход извне. Поэтому обращение к ним или обнаружение новых текстов учредителя изменяет всю систему дискурсивности. Этого не происходит при обращении к текстам основателей наук. А. не властен над смыслом текста, и его намерения не обязательно должны учитываться читателями и издателями. Тем не менее, структуралистский тезис "смерти автора" оказался преждевременным. А. возвращается в: 1) "рецептивной эстетике", исходящей из "горизонта ожиданий читателя"; 2) "новом историцизме", устанавливающем место произведения на фоне "обыденных" текстов (бытовых, юридических, политических, религиозных и пр.); 3) социологии культуры (Бурдье и др.), рассматривающей преломление в жанре, форме, тематике и стиле социальных условий производства текстов; 4) "новой библиографии" (МакКензи и др.), выступающей в качестве "социологии текстов" (Р. Шартье. Автор в системе книгопечатания).
Д. В. Анкин
Смысловое единство творимого А. мира является воплощением задания, замысла А. Сам А. "должен находиться на границе создаваемого им мира как активный творец его". А. есть чистая "природа творящая и несотворенная" (Эриугена); будучи чисто изображающим началом он трансгредиентен создаваемому им миру Поэтому образ А. не может быть дан в мире произведения и является contradictio in adjecto (за всяким образом, бытием скрыто не имеющее образа изображающее, творящее начало). Материал (язык, прием, жанр) преодолевается, оформляется замыслом А. Предметом искусства, согласно Бахтину, выступает человек, поэтому актуальной оказывается проблема героя произведения и отношения А. к герою. Наряду с А., герой выступает вторым структурирующим произведение моментом, определяющим его содержание. Герой не сводится к чисто эстетическим компонентам, но обладает жизненной и познавательно-этической самостоятельностью в отношении А. Отношение А. к герою решается Бахтиным в рамках концепции Другого. Бытие и образ - всегда дар Другого, alter ego. A. осуществляет пространственное, временное и смысловое оформление героя. "Внежизненная активность автора оформляет и завершает жизнь героя, - пишет Бахтин. - Эстетически творческое отношение к герою и его миру есть отношение к нему как имеющему умереть". Третьим структурирующим произведение моментом выступает читатель (слушатель, зритель). Читатель имеет избыток видения, понимает текст лучше А., так как вносит свой контекст, диалогически раскрывающий смыслы произведения. Понимание носит сотворческий характер. Это ведет к тому, что смысловая полнота текста раскрывается лишь в "большом времени", за пределами эпохи и культуры А. В отношении А. читатель занимает активную и трансгредиентную позицию Другого, порождая А. на двух уровнях: а) "Первичный автор" - это авторитетный принцип видения и оформления, лишенный индивидуальности. Он полностью принадлежит событию произведения, не имея в нем лица и голоса. "Первичный автор", если он выступает с прямым словом, не может быть просто писателем: от лица писателя ничего нельзя сказать (писатель превращается в публициста, моралиста, ученого и т. п.). Поэтому "первичный автор" "облекается в молчание".
б) "Вторичный автор" порождается читателем за рамками произведения и его эстетического переживания, он выступает объективацией умершей активности читателя. Это биографический, социальный и т. п. лик А., целиком принадлежащий своей эпохе. Индивидуализация А. в качестве человека есть "вторичный творческий акт читателя, критика, историка, независимый от автора как активного принципа видения, - акт, делающий его самого пассивным".
В 60-е гг. проблема А. становится одной из ведущих тем французского структурализма, в котором порождение смысла объясняется автоматическим и безличным функционированием знаковой системы, языка текста. Отрицается также какое-либо значение способа прочтения и интерпретации произведения для установления его смысла и провозглашается "смерть автора", означающая, что намерения А. не несут какой-либо смысловой нагрузки. Манифестом нового понимания А. стала статья Р. Барта "Смерть автора" (1968 г.), в которой он отвергает объяснение смысла произведения из замысла А. Такой подход Барт считает идеологической претензией традиционной критики на истолкование текста (исключительное право критик обосновывает знанием биографических, социальных и прочих фактов личной жизни А.). Поэтому вместе со "смертью автора" должен умереть и критик. Обратной стороной "смерти автора" является исчезновение "произведения", т. е. понимания текста в качестве сообщения А., как знака его замысла: "...текст не линейная цепочка... сообщение Автора-Бога... текст соткан из цитат, отсылающих к тысячам культурных источников". Остается письмо и анонимный пишущий, скриптор. Скриптор "рождается одновременно с текстом, у него нет никакого бытия до и вне письма, он отнюдь не тот субъект, по отношению к которому его книга была бы предикатом". Т. е. скриптор лишь некто пишущий, безличный субъект письма, фигура, порожденная самим актом письма. После "смерти автора" смысловое единство текста становится делом читателя (безличного "некто", который читает): "Читатель - это то пространство, где запечатлеваются все до единой цитаты, из которых слагается письмо; текст обретает единство не в происхождении своем, а в предназначении".
Золотой век анонимной безличности был нарушен, согласно Барту, на исходе средневековья. А. рождается вместе с представлениями о достоинстве индивида. Представления о "человеческой личности" побуждают искать за всяким вымыслом исповедь А., видеть во всяком тексте его "произведение". Просуществовав до нашего времени, А. начинает умирать: а) у Малларме, для которого "говорит не автор, а язык как таковой"; б) у Валери, обратившего внимание на риторическую обусловленность фигуры А.; в) у Пруста, создавшего современное письмо со множественностью авторского "я", а также сделавшего свою жизнь и жизнь современников эпифеноменом собственной книги; г) у сюрреалистов, практиковавших "перебивы смысла", автоматическое и групповое письмо, что способствовало десакрализации А.
Констатируя "смерть автора", Барт ссылается на положения структурной лингвистики, в которой А. всего лишь тот, кто пишет, так же, как "я" всего лишь тот, кто говорит "я"; язык знает "субъекта", но не "личность". Ничего не "изображающее", не "выражающее", кроме себя самого, высказывание видится Барту перформативом (высказыванием-действием типа "Я обещаю...", "Назовем..." и т. п.), действием которого становится порождение "субъекта" письма (ср. "Я вам пишу..").
Следующей крупной вехой в понимании проблемы А. стал доклад М. Фуко "Что такое Автор?" (1969 г.). Согласно Фуко, современное письмо, во-первых, освободилось от темы выражения; игра знаков упорядочивается самой природой означающего; во-вторых, традиционная тема сродства письма и смерти (жертвоприношение жизни в творчестве) дополнилась темой стирания индивидуальных характеристик пишущего, которому теперь "следует исполнять роль мертвого в игре письма". В то же время Фуко считает, что самого понятия "письма" недостаточно для раскрытия проблемы А.: "понятие "письма" заключает в себе риск сохранить привилегии автора под защитой a priori", т. е. в качестве трансцендентального субъекта того же "письма".
Фуко различает "историко-социологический анализ автора как личности" и более фундаментальную проблему возникновения "авторства", т. е. "авторской функции" (функции А.), позволяющей классифицировать дискурсы. Авторство отображается в имени А., которое является именем собственным и которое обеспечивает функцию классификации текстов. Оно - не в плане гражданской жизни и не в плане вымысла произведения; оно несет в себе элементы и описания (дескрипции) и указания (десигнации); оно больше подписи (в письме, объявлении и т. п.), так как устанавливает способ бытия определенной группы дискурсов. Закрепление текста за именем собственным связано с уголовной ответственностью А. и предполагает двойной отбор: 1 ) из текстов-следов человека вычленяются "произведения" с функцией А.; 2) из фактов биографии данного человека выбираются те, которые характеризуют его как писателя, как собственника текстов, имеющего авторские права.
У функции А. Фуко выделяет четыре характерные черты.
1) Связь с юридической институциональной системой. Функцию А. первоначально имеют дискурсы, в которых возможно преступление границ законного/ незаконного, священного/профанного и т. д., а потому наказуемые. В XVIII - начале XIX в. они становятся формой собственности, что компенсирует ответственность А., одновременно требуя от него систематического нарушения границ.
2) Изменения области использования функции А. в зависимости от времени и цивилизации. Например, научные дискурсы утрачивают (в разных науках в различной степени) эту функцию в XVII - XVIII вв., а литературные в это же время ее приобретают.
3) Данная функция связана не столько с атрибуцией дискурса реальному индивиду, сколько с порождением (в серии специфических операций) А. в качестве разумного существа, олицетворяющего "творческую силу", "замысел" и т. д. Фуко отмечает подобие операций, конституирующих А. в современной критике и в традиционной экзегезе.
4) Функция А. возникает только при множественности дискурсивного Эго, в напряжении между позициями-субъектами, занимаемыми различными классами индивидов. Например, в романе А. есть alter ego писателя, а функция А. действует в расщеплении реального писателя и фиктивного говорящего.
Согласно Фуко, возможна не только внутридискурсивная, но также и трансдискурсивная позиция А. Можно быть "автором теории, традиции, дисциплины, внутри которых, в свою очередь, могут разместиться другие книги и другие авторы". В качестве примера трансдискурсивной позиции Фуко рассматривает "учредителей дискурсивности", появившихся в XIX в., называя имена Маркса и Фрейда. Последние выступают А. не только своих книг, но и создателями правил образования иных текстов, определяя условия возможности произведений своих последователей. Трансдискурсивный А. устанавливает пространство допустимых различий от собственных текстов, тип дискурсивности. Этим его позиция отличается от позиции классических текстов литературы, выступающих образцами. Его позиция отличается и от акта основания науки, который расположен целиком внутри дисциплинарных трансформаций, подчинен их логике. Тексты же трансдискурсивного А. не включаются в устанавливаемую им систему последующих трансформаций, а определяют ее ход извне. Поэтому обращение к ним или обнаружение новых текстов учредителя изменяет всю систему дискурсивности. Этого не происходит при обращении к текстам основателей наук. А. не властен над смыслом текста, и его намерения не обязательно должны учитываться читателями и издателями. Тем не менее, структуралистский тезис "смерти автора" оказался преждевременным. А. возвращается в: 1) "рецептивной эстетике", исходящей из "горизонта ожиданий читателя"; 2) "новом историцизме", устанавливающем место произведения на фоне "обыденных" текстов (бытовых, юридических, политических, религиозных и пр.); 3) социологии культуры (Бурдье и др.), рассматривающей преломление в жанре, форме, тематике и стиле социальных условий производства текстов; 4) "новой библиографии" (МакКензи и др.), выступающей в качестве "социологии текстов" (Р. Шартье. Автор в системе книгопечатания).
Д. В. Анкин
Источник: Современный философский словарь
