ЛАКАН ЖАК
ЛАКАН ЖАК
(1901-1981) - французский философ, структуралист, психолог. Считал, что бессознательное структурировано, как язык.
Источник: Философия науки. Краткий энциклопедический словарь. 2008 г.
ЛАКАН ЖАК
французский врач и психоаналитик (Париж, 1901 — там же, 1981). В 1932 г. защитил диссертацию: «О параноидальном психозе в его отношении к личности». Десять лет преподавал в больнице Св. Анны в Париже, был ответственным за конференции в Высшей практической школе (1963), в 1964 г. основал свою собственную школу психоанализа. Часть его лекций, как правило устных, была издана в 1966 г. («Записи») и последовательно публикуется начиная с 1975 г. (Семинар). Девизом Лакана было: «возврат к Фрейду». Суть его теоретического наследия — в двух взаимосвязанных положениях: «бессознательное — это дискурс другого» и «бессознательное структурировано наподобие языка». Основываясь на них, он развивает, в частности, три темы: желание — это желание другого; внутренне присущий порядок, в котором эволюционирует каждое человеческое существо (его символика), определен речью, наподобие долга, который мы должны исполнить; желание — двигатель жизни, краеугольный камень бессознательного, и оно может существовать лишь благодаря чувству кастрации.
Источник: Философский словарь
ЛАКАН Жак
13.4.1901, Париж -9.9.1981, там же), франц. теоретик и практик т. и. структурного психоанализа. Основатель «парижской школы фрейдизма». Л. провозглашает своей целью «возврат к Фрейду» и кладет в основу своей концепции мысль Фрейда об особом значении речевых нарушений для диагностики и лечения психич. заболеваний. В ряде работ, в т. ч. в программной ст. «Функция и поле речи и языка в психоанализе» («Thefunction and field of speech and language in psychoanalysis», 1953), Л. ставит на место психич. структуры Фрейда («Оно» - «Я» - «Сверх-я») трехчленную схему «реальное - воображаемое - символическое», гл. момент к-рой - взаимодействие воображаемого (источник субъективного иллюзорного синтезирования) и символического (совокупность объективных механизмов языка и культуры). Символич. опосредованность любых проявлений человеч. психики и прежде всего - бессознательного психического, их закономерно упорядоченный характер Л. выражает формулой: бессознательное структурировано как язык. При этом переосмыслению подвергаются оба члена формулы: с одной стороны, бессознательное у Л., в отличие от Фрейда, в известной мере лишается своего пансексуального характера и связывается с историч. порядками культуры; с другой - языковые знаки у Л., в отличие, напр., от Ф. де Соссюра, создателя структурной лингвистики, лишаются своей определенности и неразложимости: их форма (означающее) освобождается от содержания (означаемого) и абсолютизируется в концепции Л. как сила, обусловливающая не только психику человека, но и его судьбу. Л. использует при анализе бессознательного нек-рые приемы структурной лингвистики, антропологии, риторики, топологии и др. Однако задача изучения закономерностей человеч. психики ставится Л. в отрыве от широких социальных взаимозависимостей. Благодаря деятельности Л. психоанализ во Франции оказал влияние на формирование общественных умонастроений (французский структурализм, антипсихиатрическое движение и пр.).
Источник: Советский философский словарь
ЛАКАН Жак
(1901—1981) — фр. философ, психоаналитик, один из основоположников структурного психоанализа. Практикующий врач, проф. психиатрич. клиники Сент-Анн (с 1953 г.), проф. Практ. шк. высшего образования (с 1963 г.); основатель и глава Парижской шк. фрейдизма (1960—80). Осн. соч.: «Семейные комплексы» (1938), «Агрессивность в психоанализе» (1948), «Зеркальная стадия в формировании Я с позиции психоанализа» (1949), «Функция и поле речи и языка в психоанализе» (1953), «Семинары» (1953—54), «Фетишизм: символическое, реальное и воображаемое» (1956), «Обозначения фаллоса» (1958), «Тексты» (1966). В 1930—40-х гг. был близок к идеям фр. экзистенциализма и неогегельянства, с 1950-х гг. осн. предметом внимания Л. становится проблема языка в структуре бессознательного. Он полагает, что бессознательное структурировано аналогично языку; желания и влечения индивида вписаны в опред. символич. контекст, выступающий по отношению к ним как нормативный порядок. След-но, «чистое бессознательное» вне его языковой выраженности недоступно, судить о его содержании можно лишь на основании речевых актов, диалогического взаимодействия врача и пациента. Бессознательное, по Л., — это речь «Другого» (фр. l’Autre), вечно ускользающего от рациональной рефлексии. Первичный «Другой» — отец, символизирующий з-н и порядок; вторичный «Другой» — культура как объект желания и культура как способ соединения индивидуального и общего. Осн. понятия структурной концепции Л. «реальное» — «воображаемое» — «символическое» сближаются им с фрейдистскими «Оно» — «Я» — «сверх-Я», где «символическое» — структурирующий принцип, «реальное» — хаос влечений, «невозможное и неизгладимое», «воображаемое» — индивидуальная вариация символического на фоне иллюзии достижения единства душевной, телесной, культ. жизни. «Символическое» объективировано в цепочке означающих и само объективирует судьбу индивида в мире символов и соц. норм. Индивид, олицетворяющий «приключения желания и культуры», предстает как «децентрированный субъект», чья речевая активность явл. «пустой речью», выражением не соотнесенных друг с другом означаемых. Задача психоаналитика — не столько адаптация невротической личности к социокульт. нормам, сколько диалогическая проработка душевной жизни пациента с целью достижения его открытости языковым формам, фиксирующим его собств. уникальность в мире всеобщего. В 1950—60-х гг. Л. считал, что анализ бессознательного как языка достижим в рамках методов структурной лингвистики, что определило его вхождение в «большую четверку» фр. структуралистов (К.Леви-Стросс, Р.Барт, М.Фуко, Л.). Однако к концу этого периода он выработал свой личностный «сюрреалистический» стиль языкового выражения и работы с бессознательным, став одним из родоначальников постструктурализма. Соч.: Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1994; Тексты. М., 1998; О бессмыслице и структуре бога // Метафизические исследования. СПб., 2000. Вып. 14. Статус Иного. С. 218—231; Семинары Жака Лакана: В 6 т. М., 2001—2004. Е.В.Гутов
Источник: История и философия науки. Энциклопедический словарь
ЛАКАН (Lacan) Жак (1901-1981)
французский психоаналитик, автор структуралистской версии фрейдизма. Основные сочинения: "Функция и поле речи и языка в психоанализе" (1953), "Тексты" (1966), "Семинары Жака Лакана" (1973-1986) и др. Являясь профессором-клиницистом в психиатрическом госпитале Сент-Анн (с 1953), основателем Парижской школы фрейдизма (1964-1980), преподавателем в Практической школе высшего образования (с 1963), соединял в своей деятельности теорию и практику "структурного психоанализа". Начиная с критики эмпирического ассоциативизма в подходе к человеческой психике, Л. обращается к экзистенциализму, феноменологическим идеям французского неогегельянства (Ж. Ипполит) и Гуссерля в поисках области психической реальности, несводимой к порядку ощущений; такой областью для него становится образный слой сознания. С 50-х влияние методологических идей Леви-Стросса и Р. Якобсона определяют новый ("структуралистский") этап в исследованиях Л. Отрицание биологического редукционизма сочетается у Л. с признанием неэффективности "интуитивного вчувствования" в качестве способа познания психических процессов и неправомерность утверждения модуса "непосредственной данности" их феноменов. Программная для Л. задача "возврата к Фрейду" заключала в себе существенный момент модификации установок классического психоанализа: признание опорным положения Фрейда о выполнении языком символических функций по отношению к бессознательному дополняется расширительным пониманием языка в целом как особого его кода; тезис об осмысленности и принципиальной дешифруемости всех, включая патологию, психических проявлений обогащается применением структуралистских методов и опыта литературного авангарда. Видоизменяется и фрейдовская концептуальная триада (Оно - Я - Сверх-Я). Функционирование психики, по Л., зависит от координации трех ее уровней - Реального, Воображаемого и Символического. Реальное предположено двум другим уровням, это - определяемая лишь негативно (не данная непосредственно, непредставимая, недифференцированная) сфера биологической потребности. Воображаемое - область действия психологической защитной реакции на нарушение единства с внешней действительностью (телом Матери), проявляющейся прежде всего в виде создания целостного (самоудовлетворительного и иллюзорного) образа Я. Этот первый синтез Воображаемого связан с так называемой "стадией зеркала", когда ребенок 6-18 месяцев начинает узнавать свое отражение, в таком начальном соотнесении организма с его реальностью, внешним миром, по Л., кристаллизуется субъект Воображаемого, основа всех последующих идентификаций. Символическое заключает в себе порядок Культуры, который для Л. практически совпадает с языком, остальные социальные кодификации - нормы, запреты, установления по сути выносятся за рамки анализа. Этот порядок индивид от рождения застает уже готовым, от включения в него зависят как конфигурация Воображаемого, так и импульсы Реального: желания (преобразованные в Я потребности) должны войти в символический строй культуры, артикулироваться в виде некоторого текста, прежде, чем стать психологическими факторами. Язык - ключевое понятие концепции Л., он не тождествен ни естественному языку, ни фрейдовскому символическому языку снов, его символичность вообще не является выражением какого-либо иносказательного смысла в противоположность буквальному. В общем виде язык есть формальный принцип структурирования, членения и различения элементов речи, выполняемой на его поверхности, его сущность раскрывается как "движение означающих" (означающее - явление языка с точки зрения его формы, материальная часть знака), характер их взаимосвязи, взаимосцепления, доминирующий над означаемым (референтом, концептом), над самим субъектом Воображаемого. Бессознательное, по Л., представляет собой формальный аналог, "слепок" смещений, разрывов и напластований в "цепях означающих"; таким образом, теоретическим базисом "структурного психоанализа" выступает тезис: "Бессознательное структурируется как язык"; а занимаемой философской позицией - разведение, опосредование языком объекта мысли и субъекта существования, переживавшихся слитно в картезианском опыте cogito. Терапевтический диалог врача - пациента, по Л., предполагает отвлечение от плана содержания речи (разрыв означающего и означаемого, в котором находится децентрированньй субъект бессознательного), введение средствами риторики и поэтики (метафорической и метонимической нормами организации означающих) индивида в "язык его желания", обнаруживающий симптомы патологии и, благодаря структурному соответствию, согласование этого "языка" с речью Другого (Отца, Культуры, источника закона и нормы), совпадающей с бессознательным, освобождение речи Другого о Я от искажений цензуры Воображаемого. Такая практика, базирующаяся на неэксплицируемой до конца интерсубъективной истине "узнавания" условностей обозначения (связывания означаемого с означающим), некоторая система которых реконструируется в ходе диалога, разрывает принятые аналитические методики и критерии нормализации больного, включая элементы своеобразной эстетической деятельности, и, по мнению критиков Л., не может считаться собственно терапевтической. Как на ограниченность лакановского понимания психики человека указывают также на сведение многообразных ее проявлений к языку, трактуемому в свою очередь односторонне формалистично.
А.А. Горных
А.А. Горных
Источник: Новейший философский словарь
Лакан (Lacan) Жак
1901-1981) Создатель структурного, или лингвистического психоанализа. Начав свою карьеру как практикующий врач, Л. в 30-е гг. серьезно изучает философию, психологию, эстетику, искусство, литературу. Результатом его стремления синтезировать результаты медицинского и гуманитарного знания явилась докторская диссертация «О параноидальном психозе и его отношении к личности» (1932). Выводы этой работы широко использовались западными эстетиками, искусствоведами, деятелями художественной культуры. Высказанные Л. идеи легли в основу «параноидальной критики» С.Дали. С середины 30-х гг. Л. посвящает себя педагогической деятельности. Научная работа в Парижском психологическом и французском психоаналитическом обществах, руководство Парижской фрейдистской школой (1964-1980) выдвигают Л. в ряд известных европейских психоаналитиков. Научный авторитет Л. связан с тем новым — структуралистским (см.: Структурализм) — направлением психоаналитических исследований, начало которому было положено им в середине 50-х гг. Новизна его взглядов состоит в том, что он вышел за рамки как классического структурализма, так и ортодоксального фрейдизма, наметил новые перспективы исследований. Л. возглавил влиятельную научную школу, не распавшуюся и после его смерти. Многочисленные ученики и последователи продолжают развивать его идеи в области психоаналитической терапии, этнологии, риторики. Философско-эстетические взгляды Л., определившие в свое время теоретическую направленность журнала «Тель Кель», составили фундамент структурно-психоаналитической эстетики. Л. исходит из того, что бессознательное структурировано как язык. Он стремится к рациональному истолкованию бессознательного, ищет взаимосвязи его эмпирического и теоретического уровней, неклассические принципы обоснования знания, исследования бытия и познания. Задача структурного психоанализа — восстановить понятие либидо как воплощения творческого начала в человеческой жизни, источника плодотворных конфликтов, двигателя человеческого прогресса. Развивая ставшие традиционными для нео- и постфрейдизма тенденции десексуализации бессознательного, Л. выстраивает оригинальную концепцию его денатурализации, дебиологизации. Он закладывает новую традицию трактовки бессознательного желания как структурно упорядоченной пульсации. Идея эта активно развивается его последователями, термин «пульсация» — один из ключевых для постфрейдистской эстетики. Утрачивая хаотичность, бессознательное становится окультуренным, что и позволяет преобразовать пульсации в произведения искусства и другие явления культуры. Внутренний структурирующий механизм объединяет все уровни психики, он функционирует подобно языку, и именно в этом смысле следует понимать лакановские слова о том, что бессознательное — это язык: речь идет не только о лингвистическом понимании языка на символическом уровне, но и о «языке» пульсаций на более низком уровне воображаемого, где психология и физиология еще слиты воедино. В методологическом плане одной из сквозных тем эстетики Л. является вопрос о соотношении реального, воображаемого и символического. Эти понятия он считает важнейшими координатами существования, позволяющими субъекту постоянно синтезировать прошлое и настоящее. Оригинальность лакановской концепции по сравнению с фрейдовской состоит в том, что место «Оно» занимает реальное, роль «Я» выполняет воображаемое, функцию «Сверх-Я» — символическое. При этом реальное как жизненная функция соотносимо с фрейдовской категорией потребности, на этом уровне возникает субъект потребности. На его основе формируется воображаемое, или человеческая субъективность, субъект желания. Бессознательное символическое противостоит у Л. созвательному воображаемому, реальное же по существу остается за рамками исследования. Л. считает трехчлен «реальное-воображаемое-символическое» первоосновой бытия, стремится исследовать соотношения его составляющих методами точных наук. Опираясь на законы геометрии, он пытается представить феноменологию психического графически, изображая на плоскости двугранный шестиплоскостной бриллиант. Средний план, режущий бриллиант пополам на две пирамиды, он представляет как гладкую поверхность реального. Однако поверхность эта испещрена дырами, пустотами бытия (речи) и ничто (реальности), в которые с верхнего уровня символического посредством языка попадают слова и символы. В результате таких синтезов на стыках различных граней, воплощающих реальное, воображаемое и символическое, образуются основные человеческие страсти и состояния. На стыке воображаемого и реального возникает ненависть, реального и символического — невежество. Стык граней воображаемого и символического порождает любовь. Л. подразделяет художественные образы на реальные, воображаемые и символические. Восприятие в сфере реального оказывается расколотым. Реакцией на это в плане воображаемого является стремление к разрушению объектов отчуждения, агрессивному подчинению их собственным интересам. Единым, тотальным, идеальным восприятие может стать лишь благодаря символическому, воплощающемуся в образах искусства — идеального зеркала. Наиболее адекватной моделью зеркально-символической природы искусства Л. считает кинематограф. Исследуя тесные связи искусства кино и НТП (см.: НТП и искусство), он создает «машинную», неантропоморфную концепцию генезиса и структуры эстетического сознания. Еще одна оригинальная черта методологии Л. связана с концепцией сновидений. В отличие от классического фрейдизма, он распространил «законы сновидений» на период бодрствования, что дало основания его последователям (например, К.Метцу) трактовать художественный процесс как «сон наяву». Сон и явь сближены на том основании, что в них пульсируют бессознательные желания, подобные миражам и фантомам. Реальность воспринимается во сне как образ, отраженный в зеркале. Психоанализ реальности позволяет разуму объяснить любой поступок, и одно это уже оправдывает существование сознания. Однако сон сильнее реальности, так как он позволяет осуществить тотальное оправдание на уровне бессознательного; вытеснить трагическое при помощи символического; превратить субъект — в пешку, а объект — в мираж, узнаваемый лишь по его названию, при помощи речи. Л. разделяет традиционную структуралистскую концепцию первичности языка, способного смягчить страсти путем вербализации желания и регулировать общественные отношения. Разрабатывая свою концепцию языка, Л. опирается на ряд положений общей и структурной лингвистики Ф. де Соссюра, Н. Хомского, Я. Мукаржовского. То новое, что он внес в методологию исследования в этой области знания, связано прежде всего с тенденциями десемиотизации языка. Л. абсолютизировал идеи Соссюра о дихотомии означаемого и означающего, противопоставив соссюровской идее знака как целого, объединяющего понятие (означаемое) и акустический образ (означающее) концепцию разрыва между ними, обособления означающего. Методологический подход Соссюра привлек Л. возможностью изучать язык как форму, отвлеченную от содержательной стороны. Опыт практикующего врача-психоаналитика укрепил его в мысли о том, что в речевом потоке пациента-невротика означающее оторвано от означаемого (последнее и надлежит выявить в ходе диалога, распутав узлы речи и сняв, таким образом, болезненные симптомы), означаемое скользит, не соединяясь с означающим. В результате такого соскальзывания из речи больного могут выпадать целые блоки означаемого. Задача структурного психоанализа — исследовать структуру речевого потока на уровне означающего, совпадающую со структурой бессознательного. Методологической новизной отличается также стремление соединить в рамках единой эстетической теории структурно-психоаналитические представления о реальном, воображаемом, символическом; означаемом и означающем; синхронии и диахронии, языке и речи. Образ языковой сети, окутывающей мир и превращающей его в ироничный текст, стал одной из философско-эстетических доминант постмодернистского искусства. Лакановские идеи структуры бессознательного желания, его оригинальная концепция соотношения бессознательного и языка, децентрированного субъекта дали импульс новой, отличной от модернистской, трактовке художественного творчества. Привлекательным для теоретиков и практиков постмодернизма оказались также постфрейдистские интерпретации трансферта, либидозного вложения и пульсаций, связанных с такими фазами символизации в искусстве, как метафора и метонимия, а также феноменами скольжения означаемого. Осн. соч.: Ecrits. P., 1966; Le seminaire de Jacqu?s Lacan. Livre I. Les ecrits techniques de Freud P., 1975; Livre II. Le Moi dans la theorie de Freud et dans la technique de la psychanalyse. P., 1978; Livre III. Les psychoses. P., 1981; Livre VII. Lethique de la psychanalyse. P., 1986; Livre VIII. Le transfert. P., 1991; Livre XVII. Lenvers de la psychanalyse. P., 1991. H. M.
ЛАКАН Жак
(1901, Париж – 1981, там же) – французский психоаналитик, один из главных деятелей структурализма и постструктурализма, оказавший заметное влияние на современную французскую философию. Будучи, прежде всего, человеком устного слова, он с 1953 почти до конца жизни руководил семинаром. Сначала его семинар проводился в Клинике Св. Анны – для врачей и психоаналитиков, затем в Высшей нормальной школе, а потом в университете Париж-7 (юридический ф-т), везде привлекая широкие круги интеллектуалов. Семинары Л. издаются во Франции с 1973; аутентичной принято считать версию по ред. Ж.-А. Миллера, но существуют и другие варианты их дешифровки и издания. Л. был яркой, конфликтной фигурой в международном и французском психоанализе: выйдя в 1953 из Международной психоаналитической ассоциации, он участвовал в организации Французского психоаналитического общества, из которого был исключен в 1963, а в 1964–1980 стоял во главе созданной им Парижской школы фрейдизма. Отличительными чертами его версии психоанализа стали акцент на трагической судьбе человека (расщепленность субъекта и недостижимость объекта желания), концепция бессознательного как языка, заимствование ряда понятий лингвистики, антропологии, философии. Свою линию в психоанализе Л. называет «возвратом к Фрейду», причем этот лозунг по-разному воплощался им в разные периоды: условно говоря, предструктуралистский (1930–1940-е) с акцентом на образ; структуралистский (1950– 1960-е) с акцентом на язык и символ; постструктуралистский (сер. 1960-х – 1970-е) с акцентом на «реальное», ранее бывшее «вне игры». В 1930–1940-е Л. находился под влиянием экзистенциалистско-феноменологической традиции, а также французского неогегельянства. Главные герои этого периода – Гегель в трактовке А. Кожева и сюрреалисты; главные понятия – образ, воображаемое, Я, другой. Главная работа – «Стадия зеркала...» (1936): в ней говорится о ликовании младенца 6–18 месяцев, узнающего себя в зеркале, причем эта ранняя и незрелая самоидентификация – на стадии, когда ребенок еще не владеет языком, – служит основой будущего тяготения к единству, но одновременно и тенденции к отчуждению, когда человек воображает себя по образу другого. В 1950–1960-е опорой творчества Л. становится изучение роли языка и символа в работе бессознательного. Главные герои этого периода – К. ЛевиСтрос, Ф. Соссюр, Р. Якобсон; главные понятия – «означающее», «символическое», «буква», «расщепленный субъект», триада «реальное–воображаемое– символическое» с акцентом на «символическом»; главные работы – «Функция и поле речи и языка в психоанализе» (1953), сборник «Ecrits» (1966). На этой стадии внимание Л. сдвигается с образов на структуры бессознательного, для которого характерны уже не воображаемые единства, но пробелы, нехватки, значимые отсутствия. Символическое – значит структурированное, упорядоченное, доходящее до уровня закона и правила; символика действует сходно с языком и предстает, прежде всего, на уровне означающих – таких материальных форм языка, которые главенствуют над смыслами и над референтами. Наконец, во второй половине 1960-х и в 1970-е внимание Л. все более сдвигается к «реальному», которое недоступно символизации и все время пребывает в «остатке». Главные средства исследования – графы новой геометрии (например, изображение трех колец-кругов, связанных друг с другом таким образом, что разрезание одного приводит к распадению связей между остальными: оно иллюстрирует единство реального, воображаемого и символического); главная работа – материалы семинара на тему «Реальное, символическое, воображаемое» (1974– 1975). Реальное – это область, откуда приходят объекты наших желаний, которые кружатся в хороводе замен и подстановок. Реальное как «остаток» психических содержаний, не поддающихся символизации, – это не доступная упорядочению часть опыта, которая проявляется в виде галлюцинаций. Главный тезис Л., высказанный им во второй период: «бессознательное структурировано как язык (un langage)». Иначе говоря, бессознательное – это структурированная сеть отношений, в которых функции каждого отдельного элемента зависят от его взаимосвязей с другими элементами. Для того чтобы такое уравнение бессознательного и языка стало возможным, требовалось переосмыслить как бессознательное, так и язык, парадоксальным образом сблизив их: бессознательное здесь – не резервуар сексуальной энергии, а языкоподобная схема смещений и сгущений смыслов. Трактовка бессознательного у Л. идет по следам современных наук – лингвистики и антропологии.
Так, у Леви-Строса заимствуется сама аналогия между неязыковыми социальными механизмами и языком, а также понятие «действенности символики»; у Якобсона берется представление о смежности (метонимия) и сходстве (метафора) как основных осях языка, которым соответствуют аналогичные формы проявления бессознательного. Еще один основоположный тезис Л. – «бессознательное это речь Другого (discours de l’Autre)». Ранний Л., вслед за интерпретацией Гегеля Кожевом, увлекался диалектикой Я и Другого, тождественного и иного. В 1950-е он четко отличал воображаемого другого от символического Другого. Одно дело «другой» как образ, отождествление, но одновременно и отчуждение; иное дело – Другой с заглавной буквы: это порядок культуры и языка, закон, который пронизывает и определяет человека. В символическом Другом «записаны» запрет на кровосмешение и все сложные механизмы брачных связей и союзов, закрепленные в системе языковых терминов. Интерпретация лакановского психоанализа, открытого к философии и гуманитарным наукам, выводит концептуальные следствия из того, что можно назвать расщепленностью субъекта и потерянностью объекта, трактуемого как нечто прерывное, частичное, сверхдетерминированное наслоениями многих обстоятельств и, следовательно, обрекающего на неудачу и наш поиск любви, и наше стремление к познанию. Мысль и бытие не тождественны, они опосредованы языком и бессознательным, структурированным как язык, а потому и язык, и бессознательное вписаны и в широкие структуры сознания, и в самые интимные механизмы человеческой психики. Опираясь на различные формы философского анализа сознания – от сократовской майевтики до современных форм диалектики, – лакановский психоанализ втягивается в работу, смыкающуюся с философской, а философия притягивается к психоанализу (ведь и в ней есть несказанное, ей самой непонятное). Новые контакты психоанализа и философии по-разному раскрылись, например, в неофеноменологии (М. Анри) или герменевтике (П. Рикёр). Одна из важных философских трактовок бессознательного как языка (точнее – письма, цепочки следов) – это деконструкция у Ж. Деррида, который представляет лакановский психоанализ как «логоцентрический» и вместе с тем использует психоанализ (и фрейдовский, и лакановский) как средство деконструкции дихотомических схем в философии. Аналогия бессознательного и языка как способ разрешения философской апории познания бессознательного была продуктивной, однако под давлением бессознательного материала она дала трещину: когда за порядком языкового и символического стали упорно возникать симптомы галлюцинаторного реального, это свидетельствовало о пределах самой аналогии, несмотря на всю ее виртуозную проработку в лакановском психоанализе.
Соч.: Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1995; Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда. М., 1997; Телевидение. М., 2000; Семинары: Кн. 1. Работы Фрейда по технике психоанализа (1953– 1954). М., 1998; Кн. 2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954–1955). М., 1999; Кн. 5. Образования бессознательного (1957– 1958). М., 2002; Кн. 7: Этика психоанализа (1959/60). М., 2006; Кн. 10: Тревога (1962/63). М., 2010; Кн. 11: Четыре основные понятия психоанализа (1964). М., 2004; Кн. 17. Изнанка психоанализа (1969–1970). М., 2008; Кн. 20. Еще (1972–1973). М., 2011; Имена – Отца. М., 2006; De la psychose paranoiaque dans les rapports avec la personnalité. P., 1932 (1975); Ecrits. P., 1966; Télévision. P., 1973; Autres écrits. P., 2001; Le séminaire. Livre I: Les écrits techniques de Freud, 1953–1954 (1975); Livre II: Le moi dans la théorie de Freud et dans la technique de la psychanalyse, 1954– 1955 (1978); Livre III: Les psychoses, 1955–1956 (1981); Livre IV: La relation d’objet, 1956–1957 (1994); Livre V: Les formations de l’inconscient, 1957– 1958 (1998); Livre VII: L’éthique de la psychanalyse, 1959–1960 (1986); Livre VIII: Le transfert, 1960–1961 (2001 (éd.corr.); Livre X: L’angoisse, 1962– 1963 (2004); Livre XI: Les quatre concepts fondamentaux de la psychanalyse, 1964 (1973); Livre XVI: D’un Autre à l’autre, 1968–1969 (2006); Livre XVII: L’envers de la psychanalyse, 1969–1970 (1991); Livre XVIII: D’un discours qui ne serait pas du semblant, 1971 (2006); Livre XIX: …ou pire, 1971–1972 (2011); Livre XX: Encore, 1972–1973 (1975); Livre XXIII: Le sinthome, 1975–1976 (2005). Лит.: Автономова, Н.С. Психоаналитическая концепция Жака Лакана // Вопросы философии. 1973. № 11; Ее же. О некоторых философскометодологических проблемах концепции Жака Лакана // Бессознательное: природа, функции, методы исследования. Т. 1. Тбилиси, 1978; Филиппов, Л.И. Принципы и противоречия структурного психоанализа Жака Лакана // Там же; Автономова, Н.С. Лакан: возрождение или конец психоанализа? // Бессознательное: природа, функции, методы исследования. Т. 4. М., 1985; Ее же. Структуралистский психоанализ Ж. Лакана // Французская философия сегодня. М., 1989; Бессознательное: его открытие, его проявления. От Фрейда к Лакану. (Коллоквиум Московского круга.) М., 1992; Жижек, С. Возвышенный объект идеологии. М., 1999; Автономова, Н.С. Лакан // Новая философская энциклопедия. Т. II. М., 2001; Лакановский психоанализ // Московский психотерапевтический журнал. Спец. вып. 2004. № 3; Мазин, В. Введение в Лакана. М., 2004 (2 изд. 2010); Его же. Стадия зеркала Жака Лакана. СПб., 2005; Лакан и космос (В. Рисков, В. Мазин, А. Черноглазов, А. Юран). СПб., 2006; Мазин, В. Паранойя: Шребер – Фрейд – Лакан. СПб, 2009; Дьяков, А.В. Жак Лакан. Фигура философа. М., 2010; Juranville A. Lacan et la philosophie. P., 1984; Dor, J. Introduction à la lecture de Lacan. V. 1: L’inconscient structuré comme un langage. P., 1985, V. 2: La structure du sujet. P., 1992 (многократные переиздания); Roustang, F. De l’équivoque à l’impasse. P., 1986 (2008); Ogilvie, B. Lacan. La formation du concept de sujet (1932–1949). P., 1988; Borch-Jacobsen, M. Lacan. Le maître absolu. P., 1990; Forrester, J. Seduction of Psychoanalysis. Freud, Lacan and Derrida. Cambridge, 1990; Avtonomova, N. Lacan avec Kant: l’idée du symbolisme // Lacan avec les philosophes. P., 1991; Lacan avec les philosophes (textes issus du Colloque organisé par le Collège international de philosophie et par l’UNESCO). P., 1991; Roudinesco, E. Jacques Lacan. Esquisse d’une vie, histoire d’un système de pensée. P., 1993; Depuis Lacan. (Colloque de Cerisy.) P., 2000; Le Brun, J. Le pur amour de Platon à Lacan. P., 2002; Zafiropoulos, M. Lacan et Lévi-Strauss ou le retour à Freud 1951–1957. P., 2003; Cleró, J.-P. Lacan. Y a-t-il une philosophie de Lacan? P., 2006; idem. Dictionnaire Lacan. P., 2008; Hurst, A. Derrida vis- à-vis Lacan. Interweaving Deconstruction and Psychoanalysis. N.Y., 2008; Lewis, M. Derrida and Lacan. Another Writing. Edinburgh, 2008; Travailler avec Lacan. P., 2008; Bruno, P. Lacan, passeur de Marx. L’invention du symptôme. Toulouse, 2010; Les fondamentaux de la psychanalyse lacanienne. Repères épistémologiques, conceptuels et cliniques. Rennes, 2010; André, S. Lacan: Points de repère. P., 2011; Badiou, A., Roudinesco, E. Lacan, passé présent. Dialogue. P., 2012; Cassin, B. Jacques le sophiste. Lacan, logos et psychanalyse. P., 2012; Cleró, J.-P. Vocabulaire de Lacan. P., 2012; Renard, D. Judaïsme et psychanalyse. Les «discours» de Lacan. P., 2012; Fages, J.-B. Comprendre Jacques Lacan. 2-e éd. P., 2013; Marx, Lacan. L’acte revolutionnaire et l’acte analytique. Toulouse, 2013; Bousseyroux, M. Lacan le borroméen. Creuser le noeud. Toulouse, 2014; Penser avec Lacan. Nouvelles lectures. P., 2014. Н.С.Автономова
Так, у Леви-Строса заимствуется сама аналогия между неязыковыми социальными механизмами и языком, а также понятие «действенности символики»; у Якобсона берется представление о смежности (метонимия) и сходстве (метафора) как основных осях языка, которым соответствуют аналогичные формы проявления бессознательного. Еще один основоположный тезис Л. – «бессознательное это речь Другого (discours de l’Autre)». Ранний Л., вслед за интерпретацией Гегеля Кожевом, увлекался диалектикой Я и Другого, тождественного и иного. В 1950-е он четко отличал воображаемого другого от символического Другого. Одно дело «другой» как образ, отождествление, но одновременно и отчуждение; иное дело – Другой с заглавной буквы: это порядок культуры и языка, закон, который пронизывает и определяет человека. В символическом Другом «записаны» запрет на кровосмешение и все сложные механизмы брачных связей и союзов, закрепленные в системе языковых терминов. Интерпретация лакановского психоанализа, открытого к философии и гуманитарным наукам, выводит концептуальные следствия из того, что можно назвать расщепленностью субъекта и потерянностью объекта, трактуемого как нечто прерывное, частичное, сверхдетерминированное наслоениями многих обстоятельств и, следовательно, обрекающего на неудачу и наш поиск любви, и наше стремление к познанию. Мысль и бытие не тождественны, они опосредованы языком и бессознательным, структурированным как язык, а потому и язык, и бессознательное вписаны и в широкие структуры сознания, и в самые интимные механизмы человеческой психики. Опираясь на различные формы философского анализа сознания – от сократовской майевтики до современных форм диалектики, – лакановский психоанализ втягивается в работу, смыкающуюся с философской, а философия притягивается к психоанализу (ведь и в ней есть несказанное, ей самой непонятное). Новые контакты психоанализа и философии по-разному раскрылись, например, в неофеноменологии (М. Анри) или герменевтике (П. Рикёр). Одна из важных философских трактовок бессознательного как языка (точнее – письма, цепочки следов) – это деконструкция у Ж. Деррида, который представляет лакановский психоанализ как «логоцентрический» и вместе с тем использует психоанализ (и фрейдовский, и лакановский) как средство деконструкции дихотомических схем в философии. Аналогия бессознательного и языка как способ разрешения философской апории познания бессознательного была продуктивной, однако под давлением бессознательного материала она дала трещину: когда за порядком языкового и символического стали упорно возникать симптомы галлюцинаторного реального, это свидетельствовало о пределах самой аналогии, несмотря на всю ее виртуозную проработку в лакановском психоанализе.
Соч.: Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1995; Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда. М., 1997; Телевидение. М., 2000; Семинары: Кн. 1. Работы Фрейда по технике психоанализа (1953– 1954). М., 1998; Кн. 2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954–1955). М., 1999; Кн. 5. Образования бессознательного (1957– 1958). М., 2002; Кн. 7: Этика психоанализа (1959/60). М., 2006; Кн. 10: Тревога (1962/63). М., 2010; Кн. 11: Четыре основные понятия психоанализа (1964). М., 2004; Кн. 17. Изнанка психоанализа (1969–1970). М., 2008; Кн. 20. Еще (1972–1973). М., 2011; Имена – Отца. М., 2006; De la psychose paranoiaque dans les rapports avec la personnalité. P., 1932 (1975); Ecrits. P., 1966; Télévision. P., 1973; Autres écrits. P., 2001; Le séminaire. Livre I: Les écrits techniques de Freud, 1953–1954 (1975); Livre II: Le moi dans la théorie de Freud et dans la technique de la psychanalyse, 1954– 1955 (1978); Livre III: Les psychoses, 1955–1956 (1981); Livre IV: La relation d’objet, 1956–1957 (1994); Livre V: Les formations de l’inconscient, 1957– 1958 (1998); Livre VII: L’éthique de la psychanalyse, 1959–1960 (1986); Livre VIII: Le transfert, 1960–1961 (2001 (éd.corr.); Livre X: L’angoisse, 1962– 1963 (2004); Livre XI: Les quatre concepts fondamentaux de la psychanalyse, 1964 (1973); Livre XVI: D’un Autre à l’autre, 1968–1969 (2006); Livre XVII: L’envers de la psychanalyse, 1969–1970 (1991); Livre XVIII: D’un discours qui ne serait pas du semblant, 1971 (2006); Livre XIX: …ou pire, 1971–1972 (2011); Livre XX: Encore, 1972–1973 (1975); Livre XXIII: Le sinthome, 1975–1976 (2005). Лит.: Автономова, Н.С. Психоаналитическая концепция Жака Лакана // Вопросы философии. 1973. № 11; Ее же. О некоторых философскометодологических проблемах концепции Жака Лакана // Бессознательное: природа, функции, методы исследования. Т. 1. Тбилиси, 1978; Филиппов, Л.И. Принципы и противоречия структурного психоанализа Жака Лакана // Там же; Автономова, Н.С. Лакан: возрождение или конец психоанализа? // Бессознательное: природа, функции, методы исследования. Т. 4. М., 1985; Ее же. Структуралистский психоанализ Ж. Лакана // Французская философия сегодня. М., 1989; Бессознательное: его открытие, его проявления. От Фрейда к Лакану. (Коллоквиум Московского круга.) М., 1992; Жижек, С. Возвышенный объект идеологии. М., 1999; Автономова, Н.С. Лакан // Новая философская энциклопедия. Т. II. М., 2001; Лакановский психоанализ // Московский психотерапевтический журнал. Спец. вып. 2004. № 3; Мазин, В. Введение в Лакана. М., 2004 (2 изд. 2010); Его же. Стадия зеркала Жака Лакана. СПб., 2005; Лакан и космос (В. Рисков, В. Мазин, А. Черноглазов, А. Юран). СПб., 2006; Мазин, В. Паранойя: Шребер – Фрейд – Лакан. СПб, 2009; Дьяков, А.В. Жак Лакан. Фигура философа. М., 2010; Juranville A. Lacan et la philosophie. P., 1984; Dor, J. Introduction à la lecture de Lacan. V. 1: L’inconscient structuré comme un langage. P., 1985, V. 2: La structure du sujet. P., 1992 (многократные переиздания); Roustang, F. De l’équivoque à l’impasse. P., 1986 (2008); Ogilvie, B. Lacan. La formation du concept de sujet (1932–1949). P., 1988; Borch-Jacobsen, M. Lacan. Le maître absolu. P., 1990; Forrester, J. Seduction of Psychoanalysis. Freud, Lacan and Derrida. Cambridge, 1990; Avtonomova, N. Lacan avec Kant: l’idée du symbolisme // Lacan avec les philosophes. P., 1991; Lacan avec les philosophes (textes issus du Colloque organisé par le Collège international de philosophie et par l’UNESCO). P., 1991; Roudinesco, E. Jacques Lacan. Esquisse d’une vie, histoire d’un système de pensée. P., 1993; Depuis Lacan. (Colloque de Cerisy.) P., 2000; Le Brun, J. Le pur amour de Platon à Lacan. P., 2002; Zafiropoulos, M. Lacan et Lévi-Strauss ou le retour à Freud 1951–1957. P., 2003; Cleró, J.-P. Lacan. Y a-t-il une philosophie de Lacan? P., 2006; idem. Dictionnaire Lacan. P., 2008; Hurst, A. Derrida vis- à-vis Lacan. Interweaving Deconstruction and Psychoanalysis. N.Y., 2008; Lewis, M. Derrida and Lacan. Another Writing. Edinburgh, 2008; Travailler avec Lacan. P., 2008; Bruno, P. Lacan, passeur de Marx. L’invention du symptôme. Toulouse, 2010; Les fondamentaux de la psychanalyse lacanienne. Repères épistémologiques, conceptuels et cliniques. Rennes, 2010; André, S. Lacan: Points de repère. P., 2011; Badiou, A., Roudinesco, E. Lacan, passé présent. Dialogue. P., 2012; Cassin, B. Jacques le sophiste. Lacan, logos et psychanalyse. P., 2012; Cleró, J.-P. Vocabulaire de Lacan. P., 2012; Renard, D. Judaïsme et psychanalyse. Les «discours» de Lacan. P., 2012; Fages, J.-B. Comprendre Jacques Lacan. 2-e éd. P., 2013; Marx, Lacan. L’acte revolutionnaire et l’acte analytique. Toulouse, 2013; Bousseyroux, M. Lacan le borroméen. Creuser le noeud. Toulouse, 2014; Penser avec Lacan. Nouvelles lectures. P., 2014. Н.С.Автономова
Источник: Философы Франции. Humanitas.-М. Гардарики 2008.-320 с.
ЛАКАН (Lacan) Жак
1901-1981) -франц. теоретик и практик психоанализа. Практикующий врач, с 1953 - проф. в психиатрическом госпитале Сент-Анн, преподаватель в Практической школе высшего образования (с 1963), руководитель психоаналитической серии в издательстве "Seuil". Основанная и возглавлявшаяся им Парижская школа фрейдизма (1964-80) ставила своей целью "возврат к Фрейду". Л. использовал мысль Фрейда об особом значении языка для характеристики бессознательного и его продуктов, уточняя и расширяя эту мысль в связи с новым опытом структурной лингвистики и с практикой литературного авангарда.
Взгляды Л. претерпели значительную эволюцию. В 30-40-е он находился под влиянием экзистенциалистско-феноменологической традиции, а также франц. неогегельянства. Основные понятия в его работах этого периода - "образ", "воображаемое", "субъект", "историчность". В 50-60-е главной проблемой в творчестве Л. становится роль языка и символа в структуре бессознательного. Хотя некоторые работы свидетельствуют о наличии у Л. также и других интересов, его имя традиционно связывается с концепцией "структурного психоанализа". В этой концепции можно выделить несколько программных тезисов, представленных прежде всего в таких сочинениях, как "Функция и поле речи и языка в психоанализе" (1953) и "Тексты" (1966). Все человеческие желания вписываются в уже существующий символический порядок, главной формой которого является язык. Чистое доязыковое бессознательное нам не дано: судить о нем можно только на основе рассказа пациента о своих снах и желаниях, с одной стороны, и анализа речи пациента врачом - с другой. Знаменитый тезис Л. гласит: "бессознательное структурировано как язык". Бессознательное, по Л., - это речь "Другого". Понятие "Другой" многозначно: первичный "Другой" - отец. "Отец" или "Имя Отца" ассоциируется у ребенка с законом и порядком; "Другой" - это также место культуры, в котором распутываются все "приключения индивидуальных желаний". Вечно ускользающий объект желания Л. называет "объектом а", где "а" - первая буква франц. слова "autre" (другой). На место фрейдовской триады "Оно - Я - Сверх-Я" у Л. выступает триада "реальное" - "воображаемое" - "символическое". "Символическое" - это структурирующая сила, господствующая и над "реальным", и над "воображаемым". "Реальное" Л. считает одновременно и неизгладимым и невозможным; это хаос, недоступный именованию. "Воображаемое" - это индивидуальная вариация символического порядка, построенная на иллюзорном стремлении к единству. "Символическое" объективно и материально представлено в "означающем". "Означающее" - материальные формы языка - безусловно главенствует над "означаемым", т.е. над смыслами или референтами. Цепочки "означающих" очерчивают человеческую судьбу. Связкой в отношениях между "означающим", а также между "реальным", "воображаемым" и "символическим" в концепции Л. выступает "децентрированный субъект".
В отличие от классического рационализма декартовского типа, Л. провозглашал нетождественность мысли и существования, их опосредованность языком. Л. отвергал как интуицию, которая носит надъязыковый характер, так и имеющие доязыковую природу инстинкты. Бессознательное, по Л., вписано в культуру и до известной степени рационализировано. В отличие от амер. "эго-психологов", Л. не стремился адаптировать больного к социальному окружению; его целью была языковая проработка душевного опыта, прорыв от "пустой" речи к "полной", т.е. подключение индивида к символическому порядку, достижение его открытости языковым формам, посредством которых нечто внутри субъекта вообще может быть обозначено. Все творчество Л. отмечено "неразрешимостью" его основной задачи - помыслить бессознательное как язык. Для ее решения Л. использовал приемы структурной лингвистики, антропологии, топологии, математики. Однако более адекватными объекту оказались не лингвистические или математические понятия, а усложненные, "сюрреалистические" обороты, характерные для стиля работ Л., перенасыщенных каламбурами, игрой слов. Строя свои тексты на основе тех же самых смещений (метонимий) и сгущений (метафор) элементов, которые имеют место внутри бессознательного, Л. не только подражал работе "языкового" бессознательного, но и выносил на общее обозрение важный слой мыслительной работы, труднодостижимый уровень функционирования человеческой психики. Полученный результат нельзя было назвать строго "научным", что понимал и сам Л. Он видел условие объективности познания бессознательного в бесконечно далекой от осуществления формализации таких областей человеческого опыта, как межсубъектные взаимодействия и внутреннее время (темпоральность) субъекта. Подход Л. к бессознательному - это прежде всего культурное, а не практико-терапевтическое явление, и к этому сводится один из главных упреков Л. со стороны его коллег-психоаналитиков. Он считал, что "структурный психоанализ" нельзя назвать лечением в прямом смысле слова, т.к. его целью может быть не выздоровление, не избавление от страданий (ибо они неотъемлемы от человеческой жизни), но лишь языковая проработка словесных, дискурсивных обнаружений человеческой судьбы. Среди наиболее известных последователей Л.-Ж. Лапланш, Ж.-Б. Понталис, С. Леклер, М.Маннони и др. В настоящее время существует несколько активно работающих лакановских школ.
Н. С. Автономова
Диссертация Л., посвященная феноменологическому анализу параноидальной идентификации (1932), вызвала интерес не только в профессиональной среде, но и в художественной критике, в том числе у сюрреалистов. С некоторыми из них (Мишелем Лейрисом, Полем Элюаром, Сальвадором Дали) у Л. устанавливаются тесные личные отношения, отличительной чертой которых было взаимовлияние. С 1932 по 1938 Л. проходит психоанализ у своего будущего теоретического оппонента, основателя "Эго-психологии" Р. Левенштейна. Вместе со многими другими франц. интеллектуалами (Клоссовски, Батаем, Мерло-Понти, Ароном, Э. Вайлем) Л. слушает лекции Кожева о Гегеле. В 1936 на XIV Всемирном психоаналитическом конгрессе в Мариенбаде Л. выдвигает гипотезу о существовании особой психической фазы, имеющей принципиальное значение для становления "Я". Л. называет ее "стадией зеркала", или "зеркальной стадией" и относит к периоду между шестым и восемнадцатым месяцами жизни младенца. Человеческий детеныш, в отличие от детенышей других высших млекопитающих, появляется на свет "преждевременно". Физиологическая недоразвитость - "недостаточность" - делает невозможным его самостоятельное выживание, обусловливает полнейшую зависимость от действий других людей. Поскольку потребности младенца могут удовлетворяться только другими, сама фигура Другого оказывается чрезвычайно нагруженной в ценностном отношении. Постепенное совершенствование координации движений, возрастание телесного контроля приводят к "собиранию" разрозненных и не связанных друг с другом частей в воображаемое единство. Обретение собственного тела как целостности достигается в опыте нарциссической идентификации ребенка с неким находящимся вне его образом (образом другого человека или отражением самого ребенка в зеркале). В стремлении человеческого субъекта к единению, идентификации с другим раскрывается воображаемый характер человеческого самообретения. Последовательность накладывающихся друг на друга идентификаций формирует одно из "я" субъекта, а именно его нарциссическое Я или "moi" Отсюда парадоксальное и многозначное выражение Л.: "Я - это Другой". Однако выход из тупика воображаемых идентификаций дает только язык, гарантирующий статус субъекта "je" - второму "я" человека. Кроме того, благодаря символической репрезентации в языке компенсируется невозможность реального слияния с Другим, переживаемая как "потеря", "отсутствие" Другого, и таким образом создаются условия для психического отделения Я от Другого.
Во время оккупации Франции Л. ничего не публикует, ограничиваясь частной терапевтической практикой и помощью молодым психоаналитикам. После войны Л. резко интенсифицирует свою деятельность и вскоре становится одной из ведущих фигур французского психоанализа. Введенная им практики сверхкоротких сеансов вызвала множество споров в психоаналитической среде. Неконвенциональность работы Л. влечет за собой исключение его из членов Французского психоаналитического общества. Однако семинары Л., несмотря на эзотеричность стиля, пользуются чрезвычайно большой популярностью.
На становление концепции Л. оказали существенное влияние идеи Хайдеггера, Гегеля и Канта, усвоенные Л. благодаря посредничеству мысли французского модерна (Х.Корбен, Койре, Кожев, Батай, Лейрис). В частности, чтением Гегеля инспирирована лакановская теория "желания" (desir), которая, наряду с концепцией удовольствия (jouissance) создается Л. как развитие и уточнение фрейдовского понятия сексуальности. Желание индивида есть, в сущности, желание Другого. Оно всегда несет в себе собственное отчуждение и становится продуктивным только в ходе своего осуществления. Фундаментальный момент структуры Желания - соперничество. Соперничество равным образом конститутивно и для формирования Я. Осмысляя гегелевскую диалектику господства и рабства, Л. вводит различение между двумя типами Желания - Begehren и Begierde (по-французски оба термина передаются как desir). Это необходимо для истолкования ситуаций и процессов, в которых формирование самосознания не завершено. Именно такую ситуацию представляет асиметричное отношение господина и раба: раб, обрабатывая вещь, понимает на опыте, что вещь есть самостоятельно существующее Другое, что в ней всегда имеется неразложимый материальный остаток; господин же вступает в отношение с вещью только посредством раба, удовлетворяя в ходе этого отношения свое Желание (Begierde), но никогда не достигая полноты самосознания. Эта ситуация, по Л., лежит в основе всякого интерсубъективного психического отношения. Человеческое бытие всегда и неизбежно отчуждено, оно изначально неотделимо от бытия Другого. "Реальность человеческого - в бытии Другого".
Развивая этот гегелевский тезис в знаменитом трактате о "зеркальной стадии", Л. показывает, что "Я-идентичность" представляет собой в известной мере "безумное" образование: индивидуальная идентичность всегда опосредована Другим, зависит от него и, следовательно, постоянно испытывает угрозу со стороны Другого. Формирование идентичности находится поэтому под знаком "летального фактора" и, соответственно, состояния "разобранности", "распадения". Образование Я происходит в поле напряжения между отраженным, зеркальным Я (moi) и тем страдающим от психического бессилия Я, которое постоянно пребывает под угрозой упразднения (je). Неустранимость "летального фактора" не означает, тем не менее, его полного господства. В отличие от Фрейда, подчеркивающего этот момент негативности в концепции "Оно" (Es), Л. настаивает на том, что данная негативность заключает в себе присутствие. Субъект для того, чтобы удержать собственное присутствие, должен подчинить себя закону негативности (в психоаналитических терминах, закону кастрации). В этом контексте Л. обращается к Канту: именно Кант сделал отправным пунктом философствования утрату человеком предзаданного порядка и стал исходить из опыта разорванности современного субъекта. Центральное значение для Л. имеет кантовское учение о категорическом императиве как основном моральном законе. В противовес Канту Л. подчеркивает невозможность для субъекта удовлетворительным образом следовать закону и, соответственно, достичь гармонии в отношении к последнему. Демонстрируя то, как моральный ригоризм может оборачиваться своей противоположностью (когда закон становится объектом Желания), Л. прочитывает Канта сквозь призму де Сада. Закон, как выясняется в ходе такого чтения, может выступать предпосылкой удовольствия от причинения зла. Императив "желания", выдвигаемый Л. в противовес императиву долга, постулирует сублимирование объекта в вещь (chose) и тем самым задает объекту границы. Кроме того, Л. фиксирует различие в отношении к закону, обусловленное половыми различиями. В этой связи Л. развивает фрейдовскую концепцию "эдипова комплекса", служившую основателю психоанализа моделью для описания процесса формирования половых различий. Формирование пола (Geschlechtswerdung) носило у Фрейда конфликтный характер и подчинялось универсальному закону, выражающемуся в запрете на инцест. Репрезентантом закона выступал отец, в мужском случае вводящий запрет на сексуальную близость с матерью, а в женском случае запрещающий любовную связь отца с дочерью. Л. переосмысляет данный закон, опираясь на достижения структурализма, прежде всего на исследования Леви-Строса ("Элементарные структуры родства"). Так же, как для Леви-Строса обмен и взаимность лежат в основании и культуры, и природы, так и для Л. обмен есть символический принцип, регулирующий психические отношения субъектов друг к другу. "Эдипов комплекс" теряет тем самым универсальность; на первый план выходит имагинативный закон полового обмена - закон половой дифференции.
Психическая реальность определена, по Л., тремя порядками: "символическим", "имагинативным" и "реальным". Взаимопереплетение этих трех порядков имеет своим следствием то обстоятельство, что "символическое" не может быть схвачено чисто структуралисткими методами; даже язык - сфера символического par exellance - взятый как психическая структура, не сводится к знаковым отношениям, но включает в свою сферу "реальное", а именно - негативность бессознательного. Отсюда лакановский пересмотр положений структурной лингвистики. Во введенном Ф. де Соссюром понятии сигнификанта (означающего) Л. выделяет его звуковой, материально содержательный аспект. Сигнификант, будучи определенным законами метафоры и метонимии (аналог "смещению" и "сгущению" у Фрейда), выступает символом отсутствия; язык, таким образом, важен для Л. не в его коммуникативной функции, а как указатель на бессознательное. Выдвигая свой знаменитый тезис "бессознательное структурировано как язык", Л. имеет в виду язык не как средство общения, а как некое особое измерение или среду, в которой может состояться встреча субъектов друг с другом и которая делает возможным их существование как наделенных речью и полом существ. В лакановской теории языка бессознательное, не без влияния Хайдеггера, онтологизируется. Но если у Хайдеггера человек интерпретирируется в фундаментально-онтологическом ключе, то у Л. - в дискурсивном. Определенность человека как существа, наделенного речью, желанием и полом, заключена в отсутствии, в смерти. В поздний период Л. еще более радикально шел по пути онтологизации психического: проблематика языка полностью исчезла, уступив место топологии.
Эдит Зайферт (Берлин)
Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1995; Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда. М., 1997; Ecrits. P., 1966; Le seminaire de Jacques Lacan. P., 1973-1986.
P.Aulagnier-Spairani et al. Le desir et la perversion. P., 1967; J.-L. Nancy/ P. Lacoue-Labarthe. Le titre de la lettre. P., 1973; A.Juranville. Lacan et la philosophie P., 1984; J.-A.Miller. Another Lacan // Lacan Study Notes I, 1984, №3; E.Ragland-Sullivan. Jacques Lacan and the Philosophy of the Psychoanalysis, L., Canberra, 1986; 5. Schneiderman. Jacques Lacan: The Death of Intellectual Hero. Cambridge, Mass., 1983; S. Turkle. Psychoanalytic Politics: The French Freudian Revolution. N.Y., 1978; A. Wilden. The Language of the Self. Baltimore, 1968.
Взгляды Л. претерпели значительную эволюцию. В 30-40-е он находился под влиянием экзистенциалистско-феноменологической традиции, а также франц. неогегельянства. Основные понятия в его работах этого периода - "образ", "воображаемое", "субъект", "историчность". В 50-60-е главной проблемой в творчестве Л. становится роль языка и символа в структуре бессознательного. Хотя некоторые работы свидетельствуют о наличии у Л. также и других интересов, его имя традиционно связывается с концепцией "структурного психоанализа". В этой концепции можно выделить несколько программных тезисов, представленных прежде всего в таких сочинениях, как "Функция и поле речи и языка в психоанализе" (1953) и "Тексты" (1966). Все человеческие желания вписываются в уже существующий символический порядок, главной формой которого является язык. Чистое доязыковое бессознательное нам не дано: судить о нем можно только на основе рассказа пациента о своих снах и желаниях, с одной стороны, и анализа речи пациента врачом - с другой. Знаменитый тезис Л. гласит: "бессознательное структурировано как язык". Бессознательное, по Л., - это речь "Другого". Понятие "Другой" многозначно: первичный "Другой" - отец. "Отец" или "Имя Отца" ассоциируется у ребенка с законом и порядком; "Другой" - это также место культуры, в котором распутываются все "приключения индивидуальных желаний". Вечно ускользающий объект желания Л. называет "объектом а", где "а" - первая буква франц. слова "autre" (другой). На место фрейдовской триады "Оно - Я - Сверх-Я" у Л. выступает триада "реальное" - "воображаемое" - "символическое". "Символическое" - это структурирующая сила, господствующая и над "реальным", и над "воображаемым". "Реальное" Л. считает одновременно и неизгладимым и невозможным; это хаос, недоступный именованию. "Воображаемое" - это индивидуальная вариация символического порядка, построенная на иллюзорном стремлении к единству. "Символическое" объективно и материально представлено в "означающем". "Означающее" - материальные формы языка - безусловно главенствует над "означаемым", т.е. над смыслами или референтами. Цепочки "означающих" очерчивают человеческую судьбу. Связкой в отношениях между "означающим", а также между "реальным", "воображаемым" и "символическим" в концепции Л. выступает "децентрированный субъект".
В отличие от классического рационализма декартовского типа, Л. провозглашал нетождественность мысли и существования, их опосредованность языком. Л. отвергал как интуицию, которая носит надъязыковый характер, так и имеющие доязыковую природу инстинкты. Бессознательное, по Л., вписано в культуру и до известной степени рационализировано. В отличие от амер. "эго-психологов", Л. не стремился адаптировать больного к социальному окружению; его целью была языковая проработка душевного опыта, прорыв от "пустой" речи к "полной", т.е. подключение индивида к символическому порядку, достижение его открытости языковым формам, посредством которых нечто внутри субъекта вообще может быть обозначено. Все творчество Л. отмечено "неразрешимостью" его основной задачи - помыслить бессознательное как язык. Для ее решения Л. использовал приемы структурной лингвистики, антропологии, топологии, математики. Однако более адекватными объекту оказались не лингвистические или математические понятия, а усложненные, "сюрреалистические" обороты, характерные для стиля работ Л., перенасыщенных каламбурами, игрой слов. Строя свои тексты на основе тех же самых смещений (метонимий) и сгущений (метафор) элементов, которые имеют место внутри бессознательного, Л. не только подражал работе "языкового" бессознательного, но и выносил на общее обозрение важный слой мыслительной работы, труднодостижимый уровень функционирования человеческой психики. Полученный результат нельзя было назвать строго "научным", что понимал и сам Л. Он видел условие объективности познания бессознательного в бесконечно далекой от осуществления формализации таких областей человеческого опыта, как межсубъектные взаимодействия и внутреннее время (темпоральность) субъекта. Подход Л. к бессознательному - это прежде всего культурное, а не практико-терапевтическое явление, и к этому сводится один из главных упреков Л. со стороны его коллег-психоаналитиков. Он считал, что "структурный психоанализ" нельзя назвать лечением в прямом смысле слова, т.к. его целью может быть не выздоровление, не избавление от страданий (ибо они неотъемлемы от человеческой жизни), но лишь языковая проработка словесных, дискурсивных обнаружений человеческой судьбы. Среди наиболее известных последователей Л.-Ж. Лапланш, Ж.-Б. Понталис, С. Леклер, М.Маннони и др. В настоящее время существует несколько активно работающих лакановских школ.
Н. С. Автономова
Диссертация Л., посвященная феноменологическому анализу параноидальной идентификации (1932), вызвала интерес не только в профессиональной среде, но и в художественной критике, в том числе у сюрреалистов. С некоторыми из них (Мишелем Лейрисом, Полем Элюаром, Сальвадором Дали) у Л. устанавливаются тесные личные отношения, отличительной чертой которых было взаимовлияние. С 1932 по 1938 Л. проходит психоанализ у своего будущего теоретического оппонента, основателя "Эго-психологии" Р. Левенштейна. Вместе со многими другими франц. интеллектуалами (Клоссовски, Батаем, Мерло-Понти, Ароном, Э. Вайлем) Л. слушает лекции Кожева о Гегеле. В 1936 на XIV Всемирном психоаналитическом конгрессе в Мариенбаде Л. выдвигает гипотезу о существовании особой психической фазы, имеющей принципиальное значение для становления "Я". Л. называет ее "стадией зеркала", или "зеркальной стадией" и относит к периоду между шестым и восемнадцатым месяцами жизни младенца. Человеческий детеныш, в отличие от детенышей других высших млекопитающих, появляется на свет "преждевременно". Физиологическая недоразвитость - "недостаточность" - делает невозможным его самостоятельное выживание, обусловливает полнейшую зависимость от действий других людей. Поскольку потребности младенца могут удовлетворяться только другими, сама фигура Другого оказывается чрезвычайно нагруженной в ценностном отношении. Постепенное совершенствование координации движений, возрастание телесного контроля приводят к "собиранию" разрозненных и не связанных друг с другом частей в воображаемое единство. Обретение собственного тела как целостности достигается в опыте нарциссической идентификации ребенка с неким находящимся вне его образом (образом другого человека или отражением самого ребенка в зеркале). В стремлении человеческого субъекта к единению, идентификации с другим раскрывается воображаемый характер человеческого самообретения. Последовательность накладывающихся друг на друга идентификаций формирует одно из "я" субъекта, а именно его нарциссическое Я или "moi" Отсюда парадоксальное и многозначное выражение Л.: "Я - это Другой". Однако выход из тупика воображаемых идентификаций дает только язык, гарантирующий статус субъекта "je" - второму "я" человека. Кроме того, благодаря символической репрезентации в языке компенсируется невозможность реального слияния с Другим, переживаемая как "потеря", "отсутствие" Другого, и таким образом создаются условия для психического отделения Я от Другого.
Во время оккупации Франции Л. ничего не публикует, ограничиваясь частной терапевтической практикой и помощью молодым психоаналитикам. После войны Л. резко интенсифицирует свою деятельность и вскоре становится одной из ведущих фигур французского психоанализа. Введенная им практики сверхкоротких сеансов вызвала множество споров в психоаналитической среде. Неконвенциональность работы Л. влечет за собой исключение его из членов Французского психоаналитического общества. Однако семинары Л., несмотря на эзотеричность стиля, пользуются чрезвычайно большой популярностью.
На становление концепции Л. оказали существенное влияние идеи Хайдеггера, Гегеля и Канта, усвоенные Л. благодаря посредничеству мысли французского модерна (Х.Корбен, Койре, Кожев, Батай, Лейрис). В частности, чтением Гегеля инспирирована лакановская теория "желания" (desir), которая, наряду с концепцией удовольствия (jouissance) создается Л. как развитие и уточнение фрейдовского понятия сексуальности. Желание индивида есть, в сущности, желание Другого. Оно всегда несет в себе собственное отчуждение и становится продуктивным только в ходе своего осуществления. Фундаментальный момент структуры Желания - соперничество. Соперничество равным образом конститутивно и для формирования Я. Осмысляя гегелевскую диалектику господства и рабства, Л. вводит различение между двумя типами Желания - Begehren и Begierde (по-французски оба термина передаются как desir). Это необходимо для истолкования ситуаций и процессов, в которых формирование самосознания не завершено. Именно такую ситуацию представляет асиметричное отношение господина и раба: раб, обрабатывая вещь, понимает на опыте, что вещь есть самостоятельно существующее Другое, что в ней всегда имеется неразложимый материальный остаток; господин же вступает в отношение с вещью только посредством раба, удовлетворяя в ходе этого отношения свое Желание (Begierde), но никогда не достигая полноты самосознания. Эта ситуация, по Л., лежит в основе всякого интерсубъективного психического отношения. Человеческое бытие всегда и неизбежно отчуждено, оно изначально неотделимо от бытия Другого. "Реальность человеческого - в бытии Другого".
Развивая этот гегелевский тезис в знаменитом трактате о "зеркальной стадии", Л. показывает, что "Я-идентичность" представляет собой в известной мере "безумное" образование: индивидуальная идентичность всегда опосредована Другим, зависит от него и, следовательно, постоянно испытывает угрозу со стороны Другого. Формирование идентичности находится поэтому под знаком "летального фактора" и, соответственно, состояния "разобранности", "распадения". Образование Я происходит в поле напряжения между отраженным, зеркальным Я (moi) и тем страдающим от психического бессилия Я, которое постоянно пребывает под угрозой упразднения (je). Неустранимость "летального фактора" не означает, тем не менее, его полного господства. В отличие от Фрейда, подчеркивающего этот момент негативности в концепции "Оно" (Es), Л. настаивает на том, что данная негативность заключает в себе присутствие. Субъект для того, чтобы удержать собственное присутствие, должен подчинить себя закону негативности (в психоаналитических терминах, закону кастрации). В этом контексте Л. обращается к Канту: именно Кант сделал отправным пунктом философствования утрату человеком предзаданного порядка и стал исходить из опыта разорванности современного субъекта. Центральное значение для Л. имеет кантовское учение о категорическом императиве как основном моральном законе. В противовес Канту Л. подчеркивает невозможность для субъекта удовлетворительным образом следовать закону и, соответственно, достичь гармонии в отношении к последнему. Демонстрируя то, как моральный ригоризм может оборачиваться своей противоположностью (когда закон становится объектом Желания), Л. прочитывает Канта сквозь призму де Сада. Закон, как выясняется в ходе такого чтения, может выступать предпосылкой удовольствия от причинения зла. Императив "желания", выдвигаемый Л. в противовес императиву долга, постулирует сублимирование объекта в вещь (chose) и тем самым задает объекту границы. Кроме того, Л. фиксирует различие в отношении к закону, обусловленное половыми различиями. В этой связи Л. развивает фрейдовскую концепцию "эдипова комплекса", служившую основателю психоанализа моделью для описания процесса формирования половых различий. Формирование пола (Geschlechtswerdung) носило у Фрейда конфликтный характер и подчинялось универсальному закону, выражающемуся в запрете на инцест. Репрезентантом закона выступал отец, в мужском случае вводящий запрет на сексуальную близость с матерью, а в женском случае запрещающий любовную связь отца с дочерью. Л. переосмысляет данный закон, опираясь на достижения структурализма, прежде всего на исследования Леви-Строса ("Элементарные структуры родства"). Так же, как для Леви-Строса обмен и взаимность лежат в основании и культуры, и природы, так и для Л. обмен есть символический принцип, регулирующий психические отношения субъектов друг к другу. "Эдипов комплекс" теряет тем самым универсальность; на первый план выходит имагинативный закон полового обмена - закон половой дифференции.
Психическая реальность определена, по Л., тремя порядками: "символическим", "имагинативным" и "реальным". Взаимопереплетение этих трех порядков имеет своим следствием то обстоятельство, что "символическое" не может быть схвачено чисто структуралисткими методами; даже язык - сфера символического par exellance - взятый как психическая структура, не сводится к знаковым отношениям, но включает в свою сферу "реальное", а именно - негативность бессознательного. Отсюда лакановский пересмотр положений структурной лингвистики. Во введенном Ф. де Соссюром понятии сигнификанта (означающего) Л. выделяет его звуковой, материально содержательный аспект. Сигнификант, будучи определенным законами метафоры и метонимии (аналог "смещению" и "сгущению" у Фрейда), выступает символом отсутствия; язык, таким образом, важен для Л. не в его коммуникативной функции, а как указатель на бессознательное. Выдвигая свой знаменитый тезис "бессознательное структурировано как язык", Л. имеет в виду язык не как средство общения, а как некое особое измерение или среду, в которой может состояться встреча субъектов друг с другом и которая делает возможным их существование как наделенных речью и полом существ. В лакановской теории языка бессознательное, не без влияния Хайдеггера, онтологизируется. Но если у Хайдеггера человек интерпретирируется в фундаментально-онтологическом ключе, то у Л. - в дискурсивном. Определенность человека как существа, наделенного речью, желанием и полом, заключена в отсутствии, в смерти. В поздний период Л. еще более радикально шел по пути онтологизации психического: проблематика языка полностью исчезла, уступив место топологии.
Эдит Зайферт (Берлин)
Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1995; Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда. М., 1997; Ecrits. P., 1966; Le seminaire de Jacques Lacan. P., 1973-1986.
P.Aulagnier-Spairani et al. Le desir et la perversion. P., 1967; J.-L. Nancy/ P. Lacoue-Labarthe. Le titre de la lettre. P., 1973; A.Juranville. Lacan et la philosophie P., 1984; J.-A.Miller. Another Lacan // Lacan Study Notes I, 1984, №3; E.Ragland-Sullivan. Jacques Lacan and the Philosophy of the Psychoanalysis, L., Canberra, 1986; 5. Schneiderman. Jacques Lacan: The Death of Intellectual Hero. Cambridge, Mass., 1983; S. Turkle. Psychoanalytic Politics: The French Freudian Revolution. N.Y., 1978; A. Wilden. The Language of the Self. Baltimore, 1968.
Источник: Современная западная философия: словарь
ЛАКАН Жак
13 апреля 1901, Париж—9 сентября 1981, Париж) — французский психоаналитик, один из главных деятелей структурализма и постструктурализма. Будучи прежде всего человеком устного слова. Лакан в течение последних тридцати лет своей жизни руководил семинаром, который не только готовил психоаналитиков, но и привлекал широкие круги интеллектуалов, способствуя внедрению психоанализа во французскую культуру, его смыканию с гуманитарными науками и философией (начиная с 1973 записи лакановских семинаров расшифровываются и постепенно публикуются). Лакан был яркой, конфликтной фигурой в международном и французском психоанализе: выйдя в 1953 из Международной психоаналитической ассоциации, он участвовал в организации отдельного Французского психоаналитического общества, из которого был исключен в 1963 за «подрывное учение», в 1964—80 руководил созданной им Парижской школой фрейдизма. Лакан во многом определил образ французского психоанализа и его специфику на фоне других психоаналитических подходов. Его понимание бессознательного формировалось под влиянием различных мыслителей (Гегель, Хайдеггер, Соссюр, Якобсон, Леви-Строс). Отличительными чертами французского психоанализа в лакановской версии стали акцент на трагической судьбе человека (расщепленность субъекта и недостижимость объекта желания), тезис о бессознательном как языке в его структурных аспектах, тесные взаимодействия с другими науками (лингвистика, антропология, неориторика), а также с философией.
Взгляды Лакана претерпели значительную эволюцию. Он начинал как психиатр с медицинской диссертации «О паранояльном психозе в его отношениях с личностью» (1932), причем в центре его внимания были аффективные аномалии раннего возраста. Отказ как от фармакологии, так и от психологического субъективизма подталкивал его к психоанализу. В поиске собственного лица французского психоанализа Лакан отталкивался от биологизма в пользу изучения субъективных измерений психики, а затем — от субъективизма в пользу структурно-языковых параметров бессознательного). Свою линию в психоанализе Лакан называет «возвратом к Фрейду»; этот лозунг по-разному воплощается в разные периоды: предструктуралистский (1930—40) с акцентом на образ; структуралистский ( 1950—60) с акцентом на язык и символ; постструктуралистский (с сер. 1960—70) с акцентом на «реальное». Так, в 1930—40 Лакан находился под влиянием экзистенциалпстско-феноменологической мыслительной традиции, а также французского неогегельянства. Главные герои этого периода — Гегель в трактовке А. Кожева и сюрреалисты; главные понятия — «образ», «воображаемое», «Я», «другой». Главная работа — «Стадия зеркала...» (1936); ранняя самоидентификация на стадии, когда ребенок еще не владеет языком, служит основой будущего тяготения к единству, но одновременно приводит и к отчуждению. Здесь как в ядре заложена вся специфика человеческого развития: ребенок рождается на свет незрелым, и на пути его долгого взросления особенно велика роль помощи другого. Однако при этом возникает порочный круг: на место другого мы подставляем самих Себя, а себя воображаем по образу другого. Воображаемое — это область образных склеек, отчуждений, любви и агрессивности; Я (Moi) строит безосновательные синтезы, будучи местом устойчивого непонимания (meconnaissance).
В 1950—60 опорой творчества Лакана становится изучение роли языка и символа в работе бессознательного. Это и есть его структуралистский период, или, иначе, стадия символического. Главные герои этого периода — Леви-Строс, Соссюр, Якобсон; главные понятия — «означающее», «буква», «символическое», «расщепленный субъект», триада «реальноевоображаемое—символическое» с акцентом на «символическом»; главные работы «Функция и поле речи и языка в психоанализе» (1953), сборник «Ecrits» (1966). На символической стадии внимание сдвигается с образов на структуры бессознательного, для которого характерны пробелы, нехватки, значимые отсутствия. Символическое — значит структурированное, упорядоченное, доходящее до уровня закона и правила. Символика действует сходно с языком; она представлена в означающих — таких материальных формах языка, которые главенствуют над смыслами и над референтами. Структура символического определяется механизмами означающего.
Наконец, во 2-й пол. 1960-х и 1970-х гг. внимание Лакана все более сдвигается к тому «реальному», что недоступно символизации и все время остается в «остатке». Тлавные средства исследования — графы новой геометрии (напр., знаменитое изображение трех колец-кругов, связанных друг с другом т. о., что разрезание одного приводит к распадению связей между остальными; эта трехмерность иллюстрирует попытку представить отношение между реальным, воображаемым и символическим в их единстве); главная работа — семинар «Реальное, символическое, воображаемое» (1974—75). Реальное — это область, откуда приходят объекты наших желаний, которые кружатся в хороводе замен и подстановок. Реальное как «остаток» — это недоступная упорядочению часть опыта: то, что было отвергнуто в символическом, вновь появляется как галлюцинация. Субъект никак не может встретиться с реальным: несмотря на все проекции воображаемого и все конструкции символического, реальное не попадает ни в какие сети, оставаясь недостижимым или «невозможным».
Все понятия Лакана так или иначе прорисовываются на фоне общей концептуальной схемы «реальное—воображаемоесимволическое», которая сложилась в нач. 1950-х гг. и, видоизменяясь, сохранялась до конца. Если применить эту схему к самому Лакану, то мы получим три этапа эволюции, на которых внимание автора уделялось воображаемому, символическому, реальному (соответственно у Фрейда Я — Оно — Сверх-Я). Бессознательное здесь присутствует во всех трех регистрах: это онтологическое бессознательное в реальном, образное бессознательное в воображаемом, языково-упорядочивающее, структурное бессознательное в символическом. Содержательную специфику концепции Лакана определяет акцент на бессознательном как символическом и языковом, который был созвучен структуралистской программе обоснования гуманитарных наук в 1950—60-е гг.
Соответственно звучит основной тезис Лакана: бессознательное структурировано как язык (un langage). Иначе говоря, бессознательное — это структурированная сеть отношений, в которых функции каждого отдельного элемента зависят от его взаимосвязей с другими элементами. Для того чтобы такое уравнение бессознательного и языка стало возможным, требовалось переосмыслить как бессознательное (десексуализация), так и язык (десемантизация). Это заведомо не фрейдовское бессознательное с его сексуальными энергиями и априорными правилами перевода непонятных проявлений человеческой психики и поведения на язык сексуальных символов. Напротив, Лакан трактует бессознательное по образцу современных наук — лингвистики и антропологии. Так, от Леви-Строса приходит сама возможность аналогии неязыкового (в данном случае — бессознательного) с языком, а также понятие действенности символики (параллелизм, индукция состояний во взаимодействиях психики и соматики). От Якобсона — представление о смежности (метонимия) и сходстве (метафора) как основных осях языка, которым соответствуют аналолгчные упорядочения бессознательного. От Бенвеннста — различение между «Я говорящим» и «я, о котором идет речь».
Однако главная опора этих языковых аналогий — переосмысление понятий Ф. де Соссюра — «означаемое» и «означающее». У Соссюра они едины как две стороны одного листа бумаги, а у Лакана они разорваны: означающее отрывается от означаемого и пускается в самостоятельное культурное плавание со всеми хитросплетениями скольжений, сгущений и смешении, а означаемое вообще не принимается в расчет. Бессознательное, структурированное означающими, прерывно, дискретно, расщеплено. При связи по сходству возникают сгущения (конденсации), когда означающие наслаиваются друг на друга так, что в одном просвечивает другое или другие (симптом — это и есть телесное просвечивание душевного страдания); при связи по смежности происходят подмены близких элементов в цепочке (так происходят подмены влечении, путаница между близкими объектами желаний). Именно цепочки означающих определяют сцепления человеческой судьбы, так что субъект оказывается тем, что «одно означающее показывает другому означающему» в общей цепи взаимосвязей.
Еще один основоположный тезис лакановской трактовки бессознательного — «бессознательное — это речь Другого (discoure de lAutre)». Ранний Лакан — вслед за Гегелем в интерпретации Кожева — увлекался диалектикой Я и Другого, тождественного и другого. Начиная с 1950-х гг. Лакан фактически отличает воображаемого другого от символического Другого. Одно дело «другой» как образ, отражение, отчуждение, подмена. Иное дело — Другой с заглавной буквы: не похожий и не подобный, а отличный от меня (по сути уже не другой, а «третий»). Другой с заглавной буквы — это порядок культуры и языка, закон, который пронизывает и определяет человека, не допуская никаких отождествлений. В символическом Другом «записаны» запрет на кровосмешение и все сложные механизмы брачных связей и союзов, закрепленные в системе языковых терминов. У Лакана есть и еще одно важное понимание Другого — как воплощения родительских персонажей и всех последующих недоступных объектов желания: мы стремимся понять, что «другой» нам говорит, чего он от нас хочет, мы сами хотим стать объектами его желания, и на этом строятся все межличностные отношения, так что в итоге «желание желания другого» определяет и наш собственный жизненный поиск.
У Фрейда познаваемое (бессознательное) и познающее (сознание) были разнородными, а вопрос о том, почему языковая проработка психических содержаний может иногда приносить облегчение или даже исцелять, оставался необъясненным. У Лакана работа в языке может лечить именно потому, что она родственна бессознательному как языковой конструкции — тут подобное лечится подобным, и вопроса о разноприродности энергий и словесных структур не встает. Правда, в отличие от Фрейда ни излечение, ни познание вообще не являются осознанной целью лакановского психоанализа: излечение может возникать лишь как «побочный» результат работы, целью которой выступают овладение собственными симптомами, выработка умения управлять собой.
Лакан и его последователи показывают связи языка не только с бессознательным, но и с сексуальностью или вообще с желанием. В отличие от животного инстинкта человеческая сексуальность всегда дисфункциональна, она имеет период неявного созревания, знает остановки и возобновления. В отличие от таких физических потребностей, как голод или жажда, в ее удовлетворение вторгаются запрет и закон, фиксируемые в языке. Язык, в котором присутствует отсутствие (в нем даны не вещи, а знаки вещей), и структура желания аналогичны. Поэтому, напр., и сексуальные отношения между людьми оказываются в известном смысле лишь «фикцией»: они не уменьшают нехватки взаимодополнительностью, но лишь умножают их. Т. о., лакановский вариант психоанализа делает акцент на невещественности телесного: напр., «фаллос» — это не мужской детородный орган, а «главное означающее» человеческих желаний (он одновременно и силен, и бессилен, поскольку его функционирование определяется не волей и сознанием, а неподвластными человеку обстоятельствами); «отец» в лакановском «Эдипе» — это не реальная угроза кастрации, но скорее «Имя-отца» как символ закона и порядка и проч.
Философская интерпретация лакановского психоанализа выводит концептуальные следствия из этой расщепленности субъекта и потерянности объекта — прерывного, частичного, сверхдетерминированного наслоениями многих обстоятельств и, значит, обрекающего на неосуществимость наш поиск любви и наше стремление к познанию. Мысль и бытие не тождественны, они опосредованы языком и бессознательным, структурированным как язык, а потому и язык, и бессознательное вписаны и в структуры сознания, и в самые интимные механизмы человеческой психики. Прежняя очевидность рационалистической философии — «мыслю, следовательно, существую» — преобразуется в нечто радикально иное: «я мыслю о том, каков я семь, и там, где я совсем не осознаю, что мыслю». Опираясь на различные формы философского анализа сознания — от сократовской маейевтики до современных форм диалектики — психоанализ втягивается в работу, смыкающуюся с философской, а философия притягивается к психоанализу (ведь и в ней тоже есть несказанное, ей самой непонятное). Итак, провозгласить аналогию бессознательного и языка и действительно помыслить ее — не одно и то же: чем больше язык был похож на бессознательное, тем меньше он напоминал язык в обычном смысле слова. Подтягивание бессознательного и языка друг к другу повышало шансы умопостигаемости бессознательного, открывало психоанализ к новому опыту гуманитарных наук, позволяло хотя бы стремиться к объективности и формализации расплывчатых областей субъективного опыта и межличностных взаимодействий. Однако при этом один конец концепции Лакана постоянно упирался в невыразимое, другой — в сверхизощренно риторическое. Отсюда головоломная трудность лакановского стиля (его тексты как бы подражают работе бессознательного), который выносит вовне труднодоступные слои психики. Личная харизма Лакана, эффектность его «неинституциональной» позиции, роль его семинара, в котором целое поколение интеллектуалов видело подлинную лабораторию мысли, — все это привело к тому, что стилистические эксперименты с языком были широко восприняты как категорический императив и гарантия подлинности интеллектуальных усилий. Аналогия бессознательного и языка как способ разрешения философской апории познания бессознательного была продуктивной, однако под давлением бессознательного материала она дала трещину: когда за порядком языкового и символического стали упорно возникать симптомы реального, это ярко указало на пределы самой этой аналогии, несмотря на всю ее виртуозную проработку в лакановском психоанализе.
Соч.: De la psychose paranoaque dans les rapports avec la personnalite, 1932, reed. R, 1975; Ecrits. P., 1966; Television. P., .1973: Le seminaire. R, 1973—1999 и далее; «Стадия зеркала» и другие тексты. Париж, 1992; Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1995; Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда. M., I997; Семинары, Книга 1, Работы Фрейда по технике психоанализа (1953— 1954). M., 1998; Книга 2, «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954-1955). M..1999.
Лит.: Borch-Jacobsen M. Lacan. Le maitre absolu. P., 1990; Dor]. Introduction a la lecture de Lacan. 1: Linconscient structure comme un langage. P., 1985; 2: La structure du sujet. P., 1992; Forrester J. The seductions fpsychoanalysis. Freud, Lacan and Derrida. Cambr., 1990; Julien Ph. Le retour a Freud de Jacques Lacan. Lapplication au miroir. P., 1986; JuranvilleA. Lacan et la philosophie. P., 1984; Kremer-MarieniA. Lacan ou le rhetorique de linconscient. P., 1978; Lacan avec les philosophes. P., 1991; Millier J.-С. Loeuvre claire. Lacan, la science, la philosophie. P., 1995; Nancy J.-L. Lacoue-Labarthe, Le titre de la lettre. R, 1973; Ogilvie B. Lacan. Le sujet. P., 1987; Rajchman J. Truth and Eros. Foucault, Lacan, and the question of ethics. L., 1991; Rifflel-Lemaire A. Jacques Lacan. Brux., 1970; Roudinesco E. Jacques Lacan. P., 1993; Rouslang F. Lacan. De lequivoque a limpasse. P., 1986; Schneiderman S. Jacques Lacan: The Death of intellectual Него. Cambr. (Mass.), 1983; TurkleS. Psychoanalytic Politics: the French Freudian Revolution. N. Y, 1978; Widen A. The language of the Self. Ball.. 1968; Автономова Н. С. Психоаналитическая концепция Жака Лакана. — «ВФ», 1973, № 11; Она же. Лакан: возрождение или конец психоанализа? — В кн.: Бессознательное: природа, функции, методы исследования, т. 4. M., 1985; Она же. Структуралистский психоанализ Ж. Лакана, Французская философия сегодня. М., 1989; Она же. Lacan et Kant: le probleme du symbolisme. — Lacan avec les philosophes, 1991; Качалов П. Лакан: заблуждение тех, кто не считает себя обманутым. — «Логос», 1992, № 3; Бессознательное: его открытие, его проявления. От Фрейда кЛакану. (Коллоквиум Московского крута). М., 1992;ЖижекС. Возвышенный объект идеологии. М.,1999.
Я. С. Автономова
Взгляды Лакана претерпели значительную эволюцию. Он начинал как психиатр с медицинской диссертации «О паранояльном психозе в его отношениях с личностью» (1932), причем в центре его внимания были аффективные аномалии раннего возраста. Отказ как от фармакологии, так и от психологического субъективизма подталкивал его к психоанализу. В поиске собственного лица французского психоанализа Лакан отталкивался от биологизма в пользу изучения субъективных измерений психики, а затем — от субъективизма в пользу структурно-языковых параметров бессознательного). Свою линию в психоанализе Лакан называет «возвратом к Фрейду»; этот лозунг по-разному воплощается в разные периоды: предструктуралистский (1930—40) с акцентом на образ; структуралистский ( 1950—60) с акцентом на язык и символ; постструктуралистский (с сер. 1960—70) с акцентом на «реальное». Так, в 1930—40 Лакан находился под влиянием экзистенциалпстско-феноменологической мыслительной традиции, а также французского неогегельянства. Главные герои этого периода — Гегель в трактовке А. Кожева и сюрреалисты; главные понятия — «образ», «воображаемое», «Я», «другой». Главная работа — «Стадия зеркала...» (1936); ранняя самоидентификация на стадии, когда ребенок еще не владеет языком, служит основой будущего тяготения к единству, но одновременно приводит и к отчуждению. Здесь как в ядре заложена вся специфика человеческого развития: ребенок рождается на свет незрелым, и на пути его долгого взросления особенно велика роль помощи другого. Однако при этом возникает порочный круг: на место другого мы подставляем самих Себя, а себя воображаем по образу другого. Воображаемое — это область образных склеек, отчуждений, любви и агрессивности; Я (Moi) строит безосновательные синтезы, будучи местом устойчивого непонимания (meconnaissance).
В 1950—60 опорой творчества Лакана становится изучение роли языка и символа в работе бессознательного. Это и есть его структуралистский период, или, иначе, стадия символического. Главные герои этого периода — Леви-Строс, Соссюр, Якобсон; главные понятия — «означающее», «буква», «символическое», «расщепленный субъект», триада «реальноевоображаемое—символическое» с акцентом на «символическом»; главные работы «Функция и поле речи и языка в психоанализе» (1953), сборник «Ecrits» (1966). На символической стадии внимание сдвигается с образов на структуры бессознательного, для которого характерны пробелы, нехватки, значимые отсутствия. Символическое — значит структурированное, упорядоченное, доходящее до уровня закона и правила. Символика действует сходно с языком; она представлена в означающих — таких материальных формах языка, которые главенствуют над смыслами и над референтами. Структура символического определяется механизмами означающего.
Наконец, во 2-й пол. 1960-х и 1970-х гг. внимание Лакана все более сдвигается к тому «реальному», что недоступно символизации и все время остается в «остатке». Тлавные средства исследования — графы новой геометрии (напр., знаменитое изображение трех колец-кругов, связанных друг с другом т. о., что разрезание одного приводит к распадению связей между остальными; эта трехмерность иллюстрирует попытку представить отношение между реальным, воображаемым и символическим в их единстве); главная работа — семинар «Реальное, символическое, воображаемое» (1974—75). Реальное — это область, откуда приходят объекты наших желаний, которые кружатся в хороводе замен и подстановок. Реальное как «остаток» — это недоступная упорядочению часть опыта: то, что было отвергнуто в символическом, вновь появляется как галлюцинация. Субъект никак не может встретиться с реальным: несмотря на все проекции воображаемого и все конструкции символического, реальное не попадает ни в какие сети, оставаясь недостижимым или «невозможным».
Все понятия Лакана так или иначе прорисовываются на фоне общей концептуальной схемы «реальное—воображаемоесимволическое», которая сложилась в нач. 1950-х гг. и, видоизменяясь, сохранялась до конца. Если применить эту схему к самому Лакану, то мы получим три этапа эволюции, на которых внимание автора уделялось воображаемому, символическому, реальному (соответственно у Фрейда Я — Оно — Сверх-Я). Бессознательное здесь присутствует во всех трех регистрах: это онтологическое бессознательное в реальном, образное бессознательное в воображаемом, языково-упорядочивающее, структурное бессознательное в символическом. Содержательную специфику концепции Лакана определяет акцент на бессознательном как символическом и языковом, который был созвучен структуралистской программе обоснования гуманитарных наук в 1950—60-е гг.
Соответственно звучит основной тезис Лакана: бессознательное структурировано как язык (un langage). Иначе говоря, бессознательное — это структурированная сеть отношений, в которых функции каждого отдельного элемента зависят от его взаимосвязей с другими элементами. Для того чтобы такое уравнение бессознательного и языка стало возможным, требовалось переосмыслить как бессознательное (десексуализация), так и язык (десемантизация). Это заведомо не фрейдовское бессознательное с его сексуальными энергиями и априорными правилами перевода непонятных проявлений человеческой психики и поведения на язык сексуальных символов. Напротив, Лакан трактует бессознательное по образцу современных наук — лингвистики и антропологии. Так, от Леви-Строса приходит сама возможность аналогии неязыкового (в данном случае — бессознательного) с языком, а также понятие действенности символики (параллелизм, индукция состояний во взаимодействиях психики и соматики). От Якобсона — представление о смежности (метонимия) и сходстве (метафора) как основных осях языка, которым соответствуют аналолгчные упорядочения бессознательного. От Бенвеннста — различение между «Я говорящим» и «я, о котором идет речь».
Однако главная опора этих языковых аналогий — переосмысление понятий Ф. де Соссюра — «означаемое» и «означающее». У Соссюра они едины как две стороны одного листа бумаги, а у Лакана они разорваны: означающее отрывается от означаемого и пускается в самостоятельное культурное плавание со всеми хитросплетениями скольжений, сгущений и смешении, а означаемое вообще не принимается в расчет. Бессознательное, структурированное означающими, прерывно, дискретно, расщеплено. При связи по сходству возникают сгущения (конденсации), когда означающие наслаиваются друг на друга так, что в одном просвечивает другое или другие (симптом — это и есть телесное просвечивание душевного страдания); при связи по смежности происходят подмены близких элементов в цепочке (так происходят подмены влечении, путаница между близкими объектами желаний). Именно цепочки означающих определяют сцепления человеческой судьбы, так что субъект оказывается тем, что «одно означающее показывает другому означающему» в общей цепи взаимосвязей.
Еще один основоположный тезис лакановской трактовки бессознательного — «бессознательное — это речь Другого (discoure de lAutre)». Ранний Лакан — вслед за Гегелем в интерпретации Кожева — увлекался диалектикой Я и Другого, тождественного и другого. Начиная с 1950-х гг. Лакан фактически отличает воображаемого другого от символического Другого. Одно дело «другой» как образ, отражение, отчуждение, подмена. Иное дело — Другой с заглавной буквы: не похожий и не подобный, а отличный от меня (по сути уже не другой, а «третий»). Другой с заглавной буквы — это порядок культуры и языка, закон, который пронизывает и определяет человека, не допуская никаких отождествлений. В символическом Другом «записаны» запрет на кровосмешение и все сложные механизмы брачных связей и союзов, закрепленные в системе языковых терминов. У Лакана есть и еще одно важное понимание Другого — как воплощения родительских персонажей и всех последующих недоступных объектов желания: мы стремимся понять, что «другой» нам говорит, чего он от нас хочет, мы сами хотим стать объектами его желания, и на этом строятся все межличностные отношения, так что в итоге «желание желания другого» определяет и наш собственный жизненный поиск.
У Фрейда познаваемое (бессознательное) и познающее (сознание) были разнородными, а вопрос о том, почему языковая проработка психических содержаний может иногда приносить облегчение или даже исцелять, оставался необъясненным. У Лакана работа в языке может лечить именно потому, что она родственна бессознательному как языковой конструкции — тут подобное лечится подобным, и вопроса о разноприродности энергий и словесных структур не встает. Правда, в отличие от Фрейда ни излечение, ни познание вообще не являются осознанной целью лакановского психоанализа: излечение может возникать лишь как «побочный» результат работы, целью которой выступают овладение собственными симптомами, выработка умения управлять собой.
Лакан и его последователи показывают связи языка не только с бессознательным, но и с сексуальностью или вообще с желанием. В отличие от животного инстинкта человеческая сексуальность всегда дисфункциональна, она имеет период неявного созревания, знает остановки и возобновления. В отличие от таких физических потребностей, как голод или жажда, в ее удовлетворение вторгаются запрет и закон, фиксируемые в языке. Язык, в котором присутствует отсутствие (в нем даны не вещи, а знаки вещей), и структура желания аналогичны. Поэтому, напр., и сексуальные отношения между людьми оказываются в известном смысле лишь «фикцией»: они не уменьшают нехватки взаимодополнительностью, но лишь умножают их. Т. о., лакановский вариант психоанализа делает акцент на невещественности телесного: напр., «фаллос» — это не мужской детородный орган, а «главное означающее» человеческих желаний (он одновременно и силен, и бессилен, поскольку его функционирование определяется не волей и сознанием, а неподвластными человеку обстоятельствами); «отец» в лакановском «Эдипе» — это не реальная угроза кастрации, но скорее «Имя-отца» как символ закона и порядка и проч.
Философская интерпретация лакановского психоанализа выводит концептуальные следствия из этой расщепленности субъекта и потерянности объекта — прерывного, частичного, сверхдетерминированного наслоениями многих обстоятельств и, значит, обрекающего на неосуществимость наш поиск любви и наше стремление к познанию. Мысль и бытие не тождественны, они опосредованы языком и бессознательным, структурированным как язык, а потому и язык, и бессознательное вписаны и в структуры сознания, и в самые интимные механизмы человеческой психики. Прежняя очевидность рационалистической философии — «мыслю, следовательно, существую» — преобразуется в нечто радикально иное: «я мыслю о том, каков я семь, и там, где я совсем не осознаю, что мыслю». Опираясь на различные формы философского анализа сознания — от сократовской маейевтики до современных форм диалектики — психоанализ втягивается в работу, смыкающуюся с философской, а философия притягивается к психоанализу (ведь и в ней тоже есть несказанное, ей самой непонятное). Итак, провозгласить аналогию бессознательного и языка и действительно помыслить ее — не одно и то же: чем больше язык был похож на бессознательное, тем меньше он напоминал язык в обычном смысле слова. Подтягивание бессознательного и языка друг к другу повышало шансы умопостигаемости бессознательного, открывало психоанализ к новому опыту гуманитарных наук, позволяло хотя бы стремиться к объективности и формализации расплывчатых областей субъективного опыта и межличностных взаимодействий. Однако при этом один конец концепции Лакана постоянно упирался в невыразимое, другой — в сверхизощренно риторическое. Отсюда головоломная трудность лакановского стиля (его тексты как бы подражают работе бессознательного), который выносит вовне труднодоступные слои психики. Личная харизма Лакана, эффектность его «неинституциональной» позиции, роль его семинара, в котором целое поколение интеллектуалов видело подлинную лабораторию мысли, — все это привело к тому, что стилистические эксперименты с языком были широко восприняты как категорический императив и гарантия подлинности интеллектуальных усилий. Аналогия бессознательного и языка как способ разрешения философской апории познания бессознательного была продуктивной, однако под давлением бессознательного материала она дала трещину: когда за порядком языкового и символического стали упорно возникать симптомы реального, это ярко указало на пределы самой этой аналогии, несмотря на всю ее виртуозную проработку в лакановском психоанализе.
Соч.: De la psychose paranoaque dans les rapports avec la personnalite, 1932, reed. R, 1975; Ecrits. P., 1966; Television. P., .1973: Le seminaire. R, 1973—1999 и далее; «Стадия зеркала» и другие тексты. Париж, 1992; Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1995; Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда. M., I997; Семинары, Книга 1, Работы Фрейда по технике психоанализа (1953— 1954). M., 1998; Книга 2, «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954-1955). M..1999.
Лит.: Borch-Jacobsen M. Lacan. Le maitre absolu. P., 1990; Dor]. Introduction a la lecture de Lacan. 1: Linconscient structure comme un langage. P., 1985; 2: La structure du sujet. P., 1992; Forrester J. The seductions fpsychoanalysis. Freud, Lacan and Derrida. Cambr., 1990; Julien Ph. Le retour a Freud de Jacques Lacan. Lapplication au miroir. P., 1986; JuranvilleA. Lacan et la philosophie. P., 1984; Kremer-MarieniA. Lacan ou le rhetorique de linconscient. P., 1978; Lacan avec les philosophes. P., 1991; Millier J.-С. Loeuvre claire. Lacan, la science, la philosophie. P., 1995; Nancy J.-L. Lacoue-Labarthe, Le titre de la lettre. R, 1973; Ogilvie B. Lacan. Le sujet. P., 1987; Rajchman J. Truth and Eros. Foucault, Lacan, and the question of ethics. L., 1991; Rifflel-Lemaire A. Jacques Lacan. Brux., 1970; Roudinesco E. Jacques Lacan. P., 1993; Rouslang F. Lacan. De lequivoque a limpasse. P., 1986; Schneiderman S. Jacques Lacan: The Death of intellectual Него. Cambr. (Mass.), 1983; TurkleS. Psychoanalytic Politics: the French Freudian Revolution. N. Y, 1978; Widen A. The language of the Self. Ball.. 1968; Автономова Н. С. Психоаналитическая концепция Жака Лакана. — «ВФ», 1973, № 11; Она же. Лакан: возрождение или конец психоанализа? — В кн.: Бессознательное: природа, функции, методы исследования, т. 4. M., 1985; Она же. Структуралистский психоанализ Ж. Лакана, Французская философия сегодня. М., 1989; Она же. Lacan et Kant: le probleme du symbolisme. — Lacan avec les philosophes, 1991; Качалов П. Лакан: заблуждение тех, кто не считает себя обманутым. — «Логос», 1992, № 3; Бессознательное: его открытие, его проявления. От Фрейда кЛакану. (Коллоквиум Московского крута). М., 1992;ЖижекС. Возвышенный объект идеологии. М.,1999.
Я. С. Автономова
Источник: Новая философская энциклопедия
ЛАКАН Жак (1901-1981)
французский психоаналитик и философ. Как автор концепции "структурного психоанализа" Л. исходит из решительного разрыва с классической философией самосознания и классическим психоанализом в части его индивидуально-биологизированного понимания бессознательного. В целом "структурный психоанализ" может быть охарактеризован как "посткартезианская" и "постфрейдистская" философская антропология и философия культуры. В числе наиболее существенных философских влияний - неогегельянство (Ж.Ипполит), экзистенциализм (Хайдеггер), феноменология (Мерло-Понти). Структуралистская методология воспринята Л. из структурной лингвистики (Соссюр), русского формализма (Якобсон) и "структурной антропологии" Леви-Строса. Проект "возвращения к Фрейду", пере-прочтения Фрейда сквозь призму структурализма и в рамках экзистенциально-феноменологической аналитики негативности определяет специфику лакановского психоанализа. Институциональным оформлением структурного психоанализа является "Парижская школа фрейдизма", возглавляемая Л. с 1964 по 1980. Основной текстологический корпус работ Л. составляют записи его 26 семинаров, регулярно проводившихся с 1953 по 1979. Значительную трудность представляет сам стиль изложения Л. своей концепции. Лакановский дискурс не является теоретическим в общепринятом смысле этого слова. Лакановские тексты, будучи ориентированы не на готовое систематическое знание, а на процессуальный тренинг психоаналитиков и культивирование определенной "литературной квалификации" как основы аналитической практики, сопротивляются дефинитивной работе, систематизации и обобщению. Понятия Л. находятся в процессе постоянного переформулирования, взаимоподстановок и взаимоопределения, обладая главным образом операциональным значением в зависимости от конкретного контекста и решаемой проблемы. Л.
предлагает скорее различные модусы проблематизации фундаментальных феноменов человеческого опыта и правила порождения аналитического дискурса по поводу конкретного "патологического" случая, нежели формулирует и решает психологические или метафизические проблемы. Задача структурного психоанализа в первом приближении может быть определена как выявление условий возможности и "грамматики" такого языка, который, обладая характеристиками универсальной системы, был бы, в то же самое время, "языком желания", укорененным в предельно уникальном и интимном (травматическом) опыте индивида. Несущей логической конструкцией всей лакановской концепции является триада "Реальное - Воображаемое - Символическое". Это "порядки" или измерения человеческого существования, в зависимости от координации которых складывается "судьба" субъекта. В зависимости от акцента на Воображаемом (1930-1940-е), Символическом (1950-1960-е) или Реальном (1970-е) в общей системе можно условно выделить соответствующие этапы эволюции лакановской концепции. Исходной для разработки системы этих порядков стала идея "стадии зеркала", формулировка которой относится к 1936, а первое развернутое изложение содержится в инициационной статье "Стадия зеркала и ее роль в формировании функции Я" (1949). Внешне стадия зеркала проявляется в овладении ребенком в возрасте 6-18 месяцев способностью узнавать свое отражение в зеркале. Смыслом этого события является прохождение человеческого субъекта через первичный механизм идентификации. На стадии зеркала начинается конституирование "онтологической структуры человеческого мира", вытекающей из специфического способа совпадения человеческого существа с самим собой. Природа первичного конституирования человеческого субъекта - в качестве Эго - заключается, по Л., в характерном для человека факте "преждевременности рождения". Очевидными свидетельствами в пользу этого факта, для Л., являются анатомическая незавершенность нервной системы младенца, связанное с этим отсуствие моторной координации и другие объективные показатели. Иными словами, ребенок на этой стадии является не столько особью, сколько полуавтономной частью материнского тела. Будучи не в состоянии укрыться под "сенью инстинкта", младенец вынужден строить свои отношения с реальностью особым, искусственным образом. Он является "фрагментарным телом" и сначала должен попросту овладеть им в качестве автономного единства: научиться отделять себя от окружения, ориентироваться и перемещаться во внешнем мире. Схватывание себя, частей своего тела как единого функционального целого впервые осуществляется ребенком посредством собственного зеркального образа. Ребенок ассимилирует свою форму или гештальт на расстоянии, помещая хаотический внутренний опыт в оболочку зрительного образа. С этого момента ребенок быстро прогрессирует в пользовании своим телом, становясь парадоксальным двойником собственного отражения, проецирующего на него целостность и автономию в визуальном регистре. Стадия зеркала описывает вхождение человеческого существа в порядок Воображаемого. Природа Воображаемого - компенсация изначальной нехватки Реального, проявляющейся в отсутствии "естественных" автономии и адаптационных возможностей младенца. Реальное в первом приближении может быть описано как регистр опыта, в котором отсутствует какое-либо различие или нехватка. В отличие от реальности, которая конституируется как результат прохождения субъектом порядков Воображаемого и Символического, Реальное есть абсолютно исходный и как таковой невозможный для субъекта опыт. Это опыт органической полноты, которому можно сопоставить пребывание младенца в материнской утробе, слитность с телом матери, с материнской "Вещью". Лакановская философская антропология - гегелевско-фрейдовско-хайдеггеровская в своем пафосе - исходит из полагания травмы, некоторого неизбывного опыта "экзистенциальной негативности" в качестве фундаментального антропологического Начала. Феномен человека изначально возникает на месте разрыва с Реальным. У человека, по Л., связь с природой с самого начала "искажена наличием в недрах его организма" неких "трещины", "изначального раздора". Рождаясь в мир, человек не обретает новое единство с "телом" матери-Природы, но выбрасывается в иные, "не-естественные" измерения существования, где способы компенсации изначальной нехватки Реального не устраняют или даже ослабляют травматизм человеческого существования, но возводят
его в новое качество. Единицей плана Воображаемого является "образ", который возникает на стадии зеркала. Зеркальное отражение-двойник является лишь частным случаем - по существу, скорее теоретической метафорой - того, что Л. обозначает как воображаемый образ или "имаго" (imago). Имаго - это такой "образ", который является, во-первых, идеальным, то есть совершенным, завершенным, статуарным, целостным, простым и правильным. Во-вторых, иллюзорным - "воображаемым" (предшествующим действительному овладению телом). В-третьих, формативным, способным существенно влиять на образование формы личности и поведения (принятие на себя внешнего образа посредством визуального контакта описывается Л. посредством механизма "гомеоморфной идентификации"). В-четвертых, отчужденным, радикально внешним "зазеркальным" по отношению к индивиду. В совокупности этих свойств имаго запускает новую диалектику травмы. Человек оказывается расколот на: 1) "Я" (je), бесформенный, фрагментарный внутренний опыт, и 2) "мое Я" (Moi), внешнюю идеальную форму, в которую этот опыт облекается. Поскольку эта вторая форма, "мое Я" всегда находится на неустранимой дистанции ("там", в Зазеркалье), а условием целостной автономии, идентичности человека является совпадение этих двух составляющих "личности", постольку вместе с ассимиляцией "моего Я" личность интериоризирует и саму эту "зеркальную" дистанцию, вводя неустранимый раскол, самоотчуждение в имманентную "онтологическую структуру" личности. Функция "моего Я" (имаго) это драма, в ходе которой для индивида, попавшегося на "приманку пространственной идентификации", возникает ряд фантазмов, открывающийся расчлененным образом тела, а завершающийся формой его целостности, застывающей в "броню отчуждающей идентичности". Личность, индивид, обретший воображаемую идентификацию, и является, по Л., тем, что принято считать "Эго". Отсюда лакановская критика неофрейдистских (особенно американских) концепций усиления, консолидации, "социальной адаптации" автономного Эго: вместе с усилением Эго интенсифицируется и внутренний раскол, составляющий природу этого Эго как иллюзорного идеала, и, как следствие, депрессивность. Функцией "моего Я", функцией захвата "Я" со стороны имаго, задается особый статус объектов реальности и модус отношения к ним в порядке Воображаемого. Если в Реальном вообще не существует отдельных "объектов", а доминирующая модальность отношения к миру - биологическая потребность, то в Воображаемом господствует "запрос" на признание, направленный на других. В отличие от элементов "воображаемого" поведения у животных (во время, например, брачных ритуалов) и "дикарей", у современного человека, по Л., наблюдается "смещение воображаемой функции" с другого (другой особи) на самого себя (метафора зеркала). Другой, в рамках диалектики воображаемого отношения, становится материалом для построения нарциссической формы. "Своим Я", по мысли Л., мы пользуемся точно так же, как туземцы Бороро пользуются попугаем (тотемом), только там, где Бороро говорят: "Я - попугай", мы говорим: "Я - это "я сам". В данном контексте наиболее аффективными проявлениями воображаемого отношения к миру являются агрессивность и любовь (с крайностями садизма и мазохизма), возникающие в меру, соответственно, недооценки или переоценки, ущербности или совершенства, нестабильности или устойчивости другого в моем мире как "лучшей половины" меня самого. Постольку, поскольку "Мое Я" находится на стороне "другого" - оно постоянно в опасности, вплоть до исчезновения. Через "мое Я" человеку открывается смерть, значение смерти, которое заключается в том, что "она существует". По краям воображаемого отношения размещается знание о собственной смерти - не о том, что особи одного с тобой вида умирают, но некое представление о собственном отсутствии, небытии. "Мое Я" оказывается такой матрицей стабильной, непротиворечивой целостности и самодостаточности, таким поставщиком единства, который делает стремление к нему иллюзорным и, в конечном счете, параноидальным. Так что лозунгом, вводящим в лакановскую концепцию, может быть предостережение: "Осторожно - образ!". В конечном счете диалектика воображаемого отношения складывается из взаимооборачивания процессов формирования Эго в зависимости от внешнего "захватывающего образа", имаго и нарциссического полагания других индивидов и объектов как "других" (по отношению к которым возможны аффекты Воображаемого) со стороны Эго ("эгоморфности" воображаемого мира). Воображаемая диалектика состоит в таком полагании индивидом другого, сам акт которого оказывается полаганием индивида в качестве другого, в парадоксальном единстве меня и другого, при котором "один вверяет себя другому, чтобы стать идентичным самому себе". При этом Эго и воображаемый объект оказываются в отношениях "взаимной утраты". Человек узнает в воображаемых объектах свое единство, но лишь вне себя самого. С другой стороны, когда человек усматривает единство в себе, внешний мир предстает для него в фрагиментаризированном и отчужденном виде. В результате этой двойственности все объекты воображаемого мира неизбежно выстраиваются вокруг "блуждающей тени
"моего Я", а само "мое Я", обретя искомый объект, обращается в один неудовлетворенный "запрос". Из этой диалектики возникает лакановский "объект (малой) а" - связующее звено, находящееся на пересечении всех трех порядков (топологическая модель "узла Борромео" - сочленения трех колец, способом, при котором любые два кольца скрепляются посредством третьего). "Объект а" предстает как причина желания в Символическом и несимволизированный остаток Реального. В регистре Воображаемого "объект а" это другой (autre) в плане собственной нехватки как остаточный эрзац-другой. Генезис этого специфического объекта можно проследить на примере всех тех "пустышек" (сосок, погремушек и т.д.), которые предлагаются ребенку взамен матери - образцового другого с маленькой буквы - реального контакта, "слитности" с ней. В "запросе" - на отношение, на любовь - ребенок (человек) ставит на карту собственную идентичность, пытаясь схватить эти "объекты а" в качестве фактов признания себя со стороны жизненно необходимого другого. "Преждевременность рождения", по Лакану, это скорее "натуралистический" повод для введения темы травмы. Именно в напряжении между этим поводом и отчуждающей диалектикой Воображаемого, первым собственно человеческим травматическим опытом, возникает Эго. Вместе с порядком Символического привносится финальный травматизм, попытками вжиться в который определяется вся судьба становящегося субъекта. Специфически символическим способом отношения к миру становится желание, которое, являясь существенно сексуальным и бессознательным, рассматривается Л. как сердцевина человеческого существования. Желание, в отличие от потребности, не знает удовлетворения. Ключевым термином для Символического является запрет, травматическая негативность, "дыры", выбиваемые им в существовании субъекта. Л. скорее метафорически трактует прохождение индивидом эдипова и кастрационного комплекса в качестве способа вступления в порядок Символического. Для него запрет на прямое обладание касается не исключительно реальной матери и исходит не от реального отца, но распространяется на весь класс воображаемых других, имаго, а инстанцией этого запрета становится "Имя Отца" или все то, что в культуре встает между субъектом и объектами желания (писаные и неписаные законы, нормы, правила, обычаи и т.д.). В порядке Символического достраивается до полной формы идентификационная матрица субъекта. После того, как субъективность в самом первом приближении "оседает" в собственном зрительном образе индивида, а затем объективируется в диалектике воображаемого отношения с другим, язык становится источником вторичной, символической идентификации. Подчеркивая радикальную внеположность инстанции символической идентификации чему-либо лежащему в плоскости Эго или встречаемых в опыте других, Л. говорит о Другом с большой буквы и в единственном числе как о предельном идентификационном "образе" (вполне без-образном и непредставимом). Другой - это сам язык, в "зеркале" которого (сравниваемым Л. со "стеной" или зеркалом с многослойной отражающей поверхностью) субъект распыляется, приближаясь к аннигиляции. Идентифицироваться с Другим, значит отказаться от любой жесткой воображаемой идентификации с конкретным имаго, ведущей к патологической стагнации психики и агрессивности. Вторичная идентификация есть сам процесс прикрепления к частным имаго и открепления от них, логика и порядок выбора воображаемых идентификаций, идентификационная динамика, определяемая совокупностью "всего сказанного" об индивиде в поле речевого отношения с другими. Символический субъект это не "монолитное" Эго-центричное ядро, но "луковица", состоящая из многих слоев прошлых воображаемых идентификаций с конститутивной пустотой между ними и в "центре". Парадоксальным объектом желания par exellence выступает "объект (малого) а", который репрезентируется во множестве эмпирических объектов желания, "частичных объектах" в качестве самой нехватки, то есть того, что делает их неполными, "дырчатыми". "Объект а" в порядке Символического делает "объектом" саму нехватку, следовательно сам непрерывный переход от одного объекта желания к другому. В этом переходе из малых "а" разворачивается Другой, (A)utre, на стороне которого и возможно полное "выражение" желания. Известный лакановский тезис "желание субъекта есть желание Другого" (и "другого" как не того, что налично) в этом контексте означает то, что причина неудовлетворенности любым объектом желания, логика перебора объектов желания, равно как и тот факт, что искомым, "идеальным" объектом желания оказывается сам этот перебор, - все это остается по ту сторону самосознания. Желание не имеет объекта, это чистая форма, отливающаяся по языковой модели, и как таковое оно является бессознательным - отсюда другой основополагающий лакановский тезис: "бессознательное структурируется как язык". Понятие языка является центральным как для определения сущности Символического, так и для всей концепции структурного психоанализа, постольку, поскольку именно Символическое оказывается силой, доминирующей и над Реальным, и над Воображаемым. В то же время "язык" выступает скорее как проблемный, полисемантичный теоретический конструкт, нежели понятие. В ранних работах Л. растворяет язык в общем представлении о символическом, а само "символическое" употребляет как прилагательное, отсылающее главным образом к формально-логической и алгебраической символике. В широком смысле символическими элементами в рамках такого понимания могут быть названы цифры, слова, иные конвенциональные знаки. С 1950-х слово приобретает "антропологические обертона", в частности под влиянием концепции французского культурного антрополога М.Мосса о символическом характере социальных структур. С 1953 "символическое" становится существительным и приобретает терминологическую нагрузку. Моссовская концепция "дара" дополняется грамматикой символических обменов, предложенной Леви-Строссом. Символическая функция, таким образом, начинает означать определенные правила обмена некого избытка и одновременно нехватки ("дара"), нарушающей в своей циркуляции гомеостаз Реального и циркулирующей в том или ином относительно автономном социальном сообществе. Под влиянием структуралистской методологии Л. все более конкретизирует свои представления о символическом как о языке в его структуралистской трактовке. В этом контексте язык определяется как совокупность формальных элементов и правил их комбинации и обмена, как область "вне-природной комбинаторики", которой определяется сущность Символического. Формальные элементы трактуются в соссюрианском смысле как "означающие", или элементы, не имеющие позитивного существования, значение которых (совпадающее с негативным существованием) конституируется взаимными различиями. Как означающие "символы" артикулируют Реальное, вводя в него "чистые различия", и комбинируют артикулированные элементы. "Грамматика" этих комбинаций определяется не факторами психологического, утилитарного или волюнтаристкого плана, но чисто формальными закономерностями (симметрии, инверсии, правила трансформаций алгебраических групп). В этом отношении симптом может быть рассмотрен как группа трансформаций формальных элементов, его образующих. С другой стороны, специфика Символического раскрывается, по Л., во фрейдовском анализе "языка сновидения". Систематической реконструкцией фрейдовского анализа бессознательного, содержащегося в "Толковании сновидения", и выведением из него философско-антропологических следствий задаются параметры лакановского проекта "возвращения к Фрейду". "Язык" или "символика" сновидений, согласно духу и букве Фрейда, не носят характер фиксированного символизма, при котором за отдельные сновидные образы символизируют с известной долей подобия некое вытесненное содержание (трости, зонты, кинжалы - фаллос и т.п.). Символизм сновидений заключается в самих операциях перевода скрытого плана сновидения в явный - в том, что Фрейд называет "работой сновидения". Двумя основными приемами такой "работы" являются операции "сгущения" и "смещения", посредством которых скрытые мысли сновидения без всякой аналогии или подобия, без всякого волевого или сознательного участия Эго переводятся в явный план сновидения. Именно эти операции, а не "скрытые" мысли, носят бессознательный характер. Материалом для сновидных перекомбинаций являются не столько "представления" или "образы", сколько та лингвистическая материя, на которой они возникают, - "буквы", которые нужно понимать "буквально": так, например, сновидный образ "крыши" (toit; как некой "опасной почвы", на которой разворачивается сюжет сна) может возникнуть как визуализация сгущения слова "три" (trois), обозначающего любовный треугольник, и слова "ты" (toi) как "вершины" этого треугольника. Под влиянием работ Якобсона Л. приходит к выводу, что операции "сгущения" и "смещения", определяющие грамматику "языка" сновидений, в плане естественного языка функционируют в качестве фигур метафоры и метонимии. Таким образом, сила, структурирующая бессознательное, обнаруживается в естественном (поэтическом, сюрреалистическом) языке. Бессознательное не является языком, но "структурируется как" язык, что значит: желание реализуется в формальных разрывах, сдвигах и напластаваниях языка, а не в "означаемом" или "референте". Эдипов комплекс интерпретируется Л. как сюжет об обретении языка и бессознательного. Когда ребенку "запрещают" мать, то выбитая этим запретом пустота способна стать "трепещущей клеткой символизма", из которой вырастают цепи означающих. Ребенок оказывается способен принять нехватку матери, подставив на ее место другой, третий, четвертый и т.д. объект (в качестве "объекта а"). Ребенок научается путешествовать в цепях субституций, строить метафорическо-метонимические сети эквивалентностей ("интенсификация" которых вплоть до разрыва оборачивается шизофреническими расстройствами). Этот способ принятия, сживания с нехваткой Реального, который, не уничтожая преимуществ Воображаемого, редуцирует его опасности, по форме и есть язык. Язык, природа которого заключается не в именовании вещей или передаче информации, но в обнаружении желания субъекта под "взглядом", на "сцене" Другого. "Другой" в данном случае может быть проинтерпретирован как инстанция Символического - культура, традиция, социум. Субъект символически вписывается в уже существующий порядок культуры, на пред-заданное место (посредством имени, предшествующих
употреблений слов, которыми ему суждено пользоваться, истории идей и т.д.). Субъект является переменной, передаточным звеном замкнутых "символических контуров" различного порядка (семейного, соседского, корпоративного, национального), в которых циркулируют соответствующие самовоспроизводящиеся дискурсы, средством, а не порождающим началом которых оказывается субъект ("субъект есть то, что одно означающее репрезентирует другому означающему"). В общем "феномен человека" в лакановской антропологии возникает на пересечении различных модусов опыта негативности.
Суть фрейдовского открытия, по Л., определяющая неклассический, посткартезианский пафос лакановского понимания человека в пространстве культуры, заключается в тезисах о радикальной децентрированности субъекта (смещенности по отношению к Эго, рассеянности в языке, о бытии Другим) и его опредмеченности в символе ("человек прорастает знаками в значительно большей степени, нежели он об этом подозревает"). Лакановский теоретический дискурс оказался весьма продуктивен не столько как психоаналитическая концепция, сколько в качестве концептуального инструментария для анализа культуры. Помимо непосредственных учеников Л. - С.Леклера, М.Маннони, Ж.-Б.Понталиса и др. - понятия и методы лакановского психоанализа исследуются рядом лакановских обществ и школ, активно используются такими современными философами и теоретиками культуры, как Л.Малви, К.Силверман, Жижек и др.
предлагает скорее различные модусы проблематизации фундаментальных феноменов человеческого опыта и правила порождения аналитического дискурса по поводу конкретного "патологического" случая, нежели формулирует и решает психологические или метафизические проблемы. Задача структурного психоанализа в первом приближении может быть определена как выявление условий возможности и "грамматики" такого языка, который, обладая характеристиками универсальной системы, был бы, в то же самое время, "языком желания", укорененным в предельно уникальном и интимном (травматическом) опыте индивида. Несущей логической конструкцией всей лакановской концепции является триада "Реальное - Воображаемое - Символическое". Это "порядки" или измерения человеческого существования, в зависимости от координации которых складывается "судьба" субъекта. В зависимости от акцента на Воображаемом (1930-1940-е), Символическом (1950-1960-е) или Реальном (1970-е) в общей системе можно условно выделить соответствующие этапы эволюции лакановской концепции. Исходной для разработки системы этих порядков стала идея "стадии зеркала", формулировка которой относится к 1936, а первое развернутое изложение содержится в инициационной статье "Стадия зеркала и ее роль в формировании функции Я" (1949). Внешне стадия зеркала проявляется в овладении ребенком в возрасте 6-18 месяцев способностью узнавать свое отражение в зеркале. Смыслом этого события является прохождение человеческого субъекта через первичный механизм идентификации. На стадии зеркала начинается конституирование "онтологической структуры человеческого мира", вытекающей из специфического способа совпадения человеческого существа с самим собой. Природа первичного конституирования человеческого субъекта - в качестве Эго - заключается, по Л., в характерном для человека факте "преждевременности рождения". Очевидными свидетельствами в пользу этого факта, для Л., являются анатомическая незавершенность нервной системы младенца, связанное с этим отсуствие моторной координации и другие объективные показатели. Иными словами, ребенок на этой стадии является не столько особью, сколько полуавтономной частью материнского тела. Будучи не в состоянии укрыться под "сенью инстинкта", младенец вынужден строить свои отношения с реальностью особым, искусственным образом. Он является "фрагментарным телом" и сначала должен попросту овладеть им в качестве автономного единства: научиться отделять себя от окружения, ориентироваться и перемещаться во внешнем мире. Схватывание себя, частей своего тела как единого функционального целого впервые осуществляется ребенком посредством собственного зеркального образа. Ребенок ассимилирует свою форму или гештальт на расстоянии, помещая хаотический внутренний опыт в оболочку зрительного образа. С этого момента ребенок быстро прогрессирует в пользовании своим телом, становясь парадоксальным двойником собственного отражения, проецирующего на него целостность и автономию в визуальном регистре. Стадия зеркала описывает вхождение человеческого существа в порядок Воображаемого. Природа Воображаемого - компенсация изначальной нехватки Реального, проявляющейся в отсутствии "естественных" автономии и адаптационных возможностей младенца. Реальное в первом приближении может быть описано как регистр опыта, в котором отсутствует какое-либо различие или нехватка. В отличие от реальности, которая конституируется как результат прохождения субъектом порядков Воображаемого и Символического, Реальное есть абсолютно исходный и как таковой невозможный для субъекта опыт. Это опыт органической полноты, которому можно сопоставить пребывание младенца в материнской утробе, слитность с телом матери, с материнской "Вещью". Лакановская философская антропология - гегелевско-фрейдовско-хайдеггеровская в своем пафосе - исходит из полагания травмы, некоторого неизбывного опыта "экзистенциальной негативности" в качестве фундаментального антропологического Начала. Феномен человека изначально возникает на месте разрыва с Реальным. У человека, по Л., связь с природой с самого начала "искажена наличием в недрах его организма" неких "трещины", "изначального раздора". Рождаясь в мир, человек не обретает новое единство с "телом" матери-Природы, но выбрасывается в иные, "не-естественные" измерения существования, где способы компенсации изначальной нехватки Реального не устраняют или даже ослабляют травматизм человеческого существования, но возводят
его в новое качество. Единицей плана Воображаемого является "образ", который возникает на стадии зеркала. Зеркальное отражение-двойник является лишь частным случаем - по существу, скорее теоретической метафорой - того, что Л. обозначает как воображаемый образ или "имаго" (imago). Имаго - это такой "образ", который является, во-первых, идеальным, то есть совершенным, завершенным, статуарным, целостным, простым и правильным. Во-вторых, иллюзорным - "воображаемым" (предшествующим действительному овладению телом). В-третьих, формативным, способным существенно влиять на образование формы личности и поведения (принятие на себя внешнего образа посредством визуального контакта описывается Л. посредством механизма "гомеоморфной идентификации"). В-четвертых, отчужденным, радикально внешним "зазеркальным" по отношению к индивиду. В совокупности этих свойств имаго запускает новую диалектику травмы. Человек оказывается расколот на: 1) "Я" (je), бесформенный, фрагментарный внутренний опыт, и 2) "мое Я" (Moi), внешнюю идеальную форму, в которую этот опыт облекается. Поскольку эта вторая форма, "мое Я" всегда находится на неустранимой дистанции ("там", в Зазеркалье), а условием целостной автономии, идентичности человека является совпадение этих двух составляющих "личности", постольку вместе с ассимиляцией "моего Я" личность интериоризирует и саму эту "зеркальную" дистанцию, вводя неустранимый раскол, самоотчуждение в имманентную "онтологическую структуру" личности. Функция "моего Я" (имаго) это драма, в ходе которой для индивида, попавшегося на "приманку пространственной идентификации", возникает ряд фантазмов, открывающийся расчлененным образом тела, а завершающийся формой его целостности, застывающей в "броню отчуждающей идентичности". Личность, индивид, обретший воображаемую идентификацию, и является, по Л., тем, что принято считать "Эго". Отсюда лакановская критика неофрейдистских (особенно американских) концепций усиления, консолидации, "социальной адаптации" автономного Эго: вместе с усилением Эго интенсифицируется и внутренний раскол, составляющий природу этого Эго как иллюзорного идеала, и, как следствие, депрессивность. Функцией "моего Я", функцией захвата "Я" со стороны имаго, задается особый статус объектов реальности и модус отношения к ним в порядке Воображаемого. Если в Реальном вообще не существует отдельных "объектов", а доминирующая модальность отношения к миру - биологическая потребность, то в Воображаемом господствует "запрос" на признание, направленный на других. В отличие от элементов "воображаемого" поведения у животных (во время, например, брачных ритуалов) и "дикарей", у современного человека, по Л., наблюдается "смещение воображаемой функции" с другого (другой особи) на самого себя (метафора зеркала). Другой, в рамках диалектики воображаемого отношения, становится материалом для построения нарциссической формы. "Своим Я", по мысли Л., мы пользуемся точно так же, как туземцы Бороро пользуются попугаем (тотемом), только там, где Бороро говорят: "Я - попугай", мы говорим: "Я - это "я сам". В данном контексте наиболее аффективными проявлениями воображаемого отношения к миру являются агрессивность и любовь (с крайностями садизма и мазохизма), возникающие в меру, соответственно, недооценки или переоценки, ущербности или совершенства, нестабильности или устойчивости другого в моем мире как "лучшей половины" меня самого. Постольку, поскольку "Мое Я" находится на стороне "другого" - оно постоянно в опасности, вплоть до исчезновения. Через "мое Я" человеку открывается смерть, значение смерти, которое заключается в том, что "она существует". По краям воображаемого отношения размещается знание о собственной смерти - не о том, что особи одного с тобой вида умирают, но некое представление о собственном отсутствии, небытии. "Мое Я" оказывается такой матрицей стабильной, непротиворечивой целостности и самодостаточности, таким поставщиком единства, который делает стремление к нему иллюзорным и, в конечном счете, параноидальным. Так что лозунгом, вводящим в лакановскую концепцию, может быть предостережение: "Осторожно - образ!". В конечном счете диалектика воображаемого отношения складывается из взаимооборачивания процессов формирования Эго в зависимости от внешнего "захватывающего образа", имаго и нарциссического полагания других индивидов и объектов как "других" (по отношению к которым возможны аффекты Воображаемого) со стороны Эго ("эгоморфности" воображаемого мира). Воображаемая диалектика состоит в таком полагании индивидом другого, сам акт которого оказывается полаганием индивида в качестве другого, в парадоксальном единстве меня и другого, при котором "один вверяет себя другому, чтобы стать идентичным самому себе". При этом Эго и воображаемый объект оказываются в отношениях "взаимной утраты". Человек узнает в воображаемых объектах свое единство, но лишь вне себя самого. С другой стороны, когда человек усматривает единство в себе, внешний мир предстает для него в фрагиментаризированном и отчужденном виде. В результате этой двойственности все объекты воображаемого мира неизбежно выстраиваются вокруг "блуждающей тени
"моего Я", а само "мое Я", обретя искомый объект, обращается в один неудовлетворенный "запрос". Из этой диалектики возникает лакановский "объект (малой) а" - связующее звено, находящееся на пересечении всех трех порядков (топологическая модель "узла Борромео" - сочленения трех колец, способом, при котором любые два кольца скрепляются посредством третьего). "Объект а" предстает как причина желания в Символическом и несимволизированный остаток Реального. В регистре Воображаемого "объект а" это другой (autre) в плане собственной нехватки как остаточный эрзац-другой. Генезис этого специфического объекта можно проследить на примере всех тех "пустышек" (сосок, погремушек и т.д.), которые предлагаются ребенку взамен матери - образцового другого с маленькой буквы - реального контакта, "слитности" с ней. В "запросе" - на отношение, на любовь - ребенок (человек) ставит на карту собственную идентичность, пытаясь схватить эти "объекты а" в качестве фактов признания себя со стороны жизненно необходимого другого. "Преждевременность рождения", по Лакану, это скорее "натуралистический" повод для введения темы травмы. Именно в напряжении между этим поводом и отчуждающей диалектикой Воображаемого, первым собственно человеческим травматическим опытом, возникает Эго. Вместе с порядком Символического привносится финальный травматизм, попытками вжиться в который определяется вся судьба становящегося субъекта. Специфически символическим способом отношения к миру становится желание, которое, являясь существенно сексуальным и бессознательным, рассматривается Л. как сердцевина человеческого существования. Желание, в отличие от потребности, не знает удовлетворения. Ключевым термином для Символического является запрет, травматическая негативность, "дыры", выбиваемые им в существовании субъекта. Л. скорее метафорически трактует прохождение индивидом эдипова и кастрационного комплекса в качестве способа вступления в порядок Символического. Для него запрет на прямое обладание касается не исключительно реальной матери и исходит не от реального отца, но распространяется на весь класс воображаемых других, имаго, а инстанцией этого запрета становится "Имя Отца" или все то, что в культуре встает между субъектом и объектами желания (писаные и неписаные законы, нормы, правила, обычаи и т.д.). В порядке Символического достраивается до полной формы идентификационная матрица субъекта. После того, как субъективность в самом первом приближении "оседает" в собственном зрительном образе индивида, а затем объективируется в диалектике воображаемого отношения с другим, язык становится источником вторичной, символической идентификации. Подчеркивая радикальную внеположность инстанции символической идентификации чему-либо лежащему в плоскости Эго или встречаемых в опыте других, Л. говорит о Другом с большой буквы и в единственном числе как о предельном идентификационном "образе" (вполне без-образном и непредставимом). Другой - это сам язык, в "зеркале" которого (сравниваемым Л. со "стеной" или зеркалом с многослойной отражающей поверхностью) субъект распыляется, приближаясь к аннигиляции. Идентифицироваться с Другим, значит отказаться от любой жесткой воображаемой идентификации с конкретным имаго, ведущей к патологической стагнации психики и агрессивности. Вторичная идентификация есть сам процесс прикрепления к частным имаго и открепления от них, логика и порядок выбора воображаемых идентификаций, идентификационная динамика, определяемая совокупностью "всего сказанного" об индивиде в поле речевого отношения с другими. Символический субъект это не "монолитное" Эго-центричное ядро, но "луковица", состоящая из многих слоев прошлых воображаемых идентификаций с конститутивной пустотой между ними и в "центре". Парадоксальным объектом желания par exellence выступает "объект (малого) а", который репрезентируется во множестве эмпирических объектов желания, "частичных объектах" в качестве самой нехватки, то есть того, что делает их неполными, "дырчатыми". "Объект а" в порядке Символического делает "объектом" саму нехватку, следовательно сам непрерывный переход от одного объекта желания к другому. В этом переходе из малых "а" разворачивается Другой, (A)utre, на стороне которого и возможно полное "выражение" желания. Известный лакановский тезис "желание субъекта есть желание Другого" (и "другого" как не того, что налично) в этом контексте означает то, что причина неудовлетворенности любым объектом желания, логика перебора объектов желания, равно как и тот факт, что искомым, "идеальным" объектом желания оказывается сам этот перебор, - все это остается по ту сторону самосознания. Желание не имеет объекта, это чистая форма, отливающаяся по языковой модели, и как таковое оно является бессознательным - отсюда другой основополагающий лакановский тезис: "бессознательное структурируется как язык". Понятие языка является центральным как для определения сущности Символического, так и для всей концепции структурного психоанализа, постольку, поскольку именно Символическое оказывается силой, доминирующей и над Реальным, и над Воображаемым. В то же время "язык" выступает скорее как проблемный, полисемантичный теоретический конструкт, нежели понятие. В ранних работах Л. растворяет язык в общем представлении о символическом, а само "символическое" употребляет как прилагательное, отсылающее главным образом к формально-логической и алгебраической символике. В широком смысле символическими элементами в рамках такого понимания могут быть названы цифры, слова, иные конвенциональные знаки. С 1950-х слово приобретает "антропологические обертона", в частности под влиянием концепции французского культурного антрополога М.Мосса о символическом характере социальных структур. С 1953 "символическое" становится существительным и приобретает терминологическую нагрузку. Моссовская концепция "дара" дополняется грамматикой символических обменов, предложенной Леви-Строссом. Символическая функция, таким образом, начинает означать определенные правила обмена некого избытка и одновременно нехватки ("дара"), нарушающей в своей циркуляции гомеостаз Реального и циркулирующей в том или ином относительно автономном социальном сообществе. Под влиянием структуралистской методологии Л. все более конкретизирует свои представления о символическом как о языке в его структуралистской трактовке. В этом контексте язык определяется как совокупность формальных элементов и правил их комбинации и обмена, как область "вне-природной комбинаторики", которой определяется сущность Символического. Формальные элементы трактуются в соссюрианском смысле как "означающие", или элементы, не имеющие позитивного существования, значение которых (совпадающее с негативным существованием) конституируется взаимными различиями. Как означающие "символы" артикулируют Реальное, вводя в него "чистые различия", и комбинируют артикулированные элементы. "Грамматика" этих комбинаций определяется не факторами психологического, утилитарного или волюнтаристкого плана, но чисто формальными закономерностями (симметрии, инверсии, правила трансформаций алгебраических групп). В этом отношении симптом может быть рассмотрен как группа трансформаций формальных элементов, его образующих. С другой стороны, специфика Символического раскрывается, по Л., во фрейдовском анализе "языка сновидения". Систематической реконструкцией фрейдовского анализа бессознательного, содержащегося в "Толковании сновидения", и выведением из него философско-антропологических следствий задаются параметры лакановского проекта "возвращения к Фрейду". "Язык" или "символика" сновидений, согласно духу и букве Фрейда, не носят характер фиксированного символизма, при котором за отдельные сновидные образы символизируют с известной долей подобия некое вытесненное содержание (трости, зонты, кинжалы - фаллос и т.п.). Символизм сновидений заключается в самих операциях перевода скрытого плана сновидения в явный - в том, что Фрейд называет "работой сновидения". Двумя основными приемами такой "работы" являются операции "сгущения" и "смещения", посредством которых скрытые мысли сновидения без всякой аналогии или подобия, без всякого волевого или сознательного участия Эго переводятся в явный план сновидения. Именно эти операции, а не "скрытые" мысли, носят бессознательный характер. Материалом для сновидных перекомбинаций являются не столько "представления" или "образы", сколько та лингвистическая материя, на которой они возникают, - "буквы", которые нужно понимать "буквально": так, например, сновидный образ "крыши" (toit; как некой "опасной почвы", на которой разворачивается сюжет сна) может возникнуть как визуализация сгущения слова "три" (trois), обозначающего любовный треугольник, и слова "ты" (toi) как "вершины" этого треугольника. Под влиянием работ Якобсона Л. приходит к выводу, что операции "сгущения" и "смещения", определяющие грамматику "языка" сновидений, в плане естественного языка функционируют в качестве фигур метафоры и метонимии. Таким образом, сила, структурирующая бессознательное, обнаруживается в естественном (поэтическом, сюрреалистическом) языке. Бессознательное не является языком, но "структурируется как" язык, что значит: желание реализуется в формальных разрывах, сдвигах и напластаваниях языка, а не в "означаемом" или "референте". Эдипов комплекс интерпретируется Л. как сюжет об обретении языка и бессознательного. Когда ребенку "запрещают" мать, то выбитая этим запретом пустота способна стать "трепещущей клеткой символизма", из которой вырастают цепи означающих. Ребенок оказывается способен принять нехватку матери, подставив на ее место другой, третий, четвертый и т.д. объект (в качестве "объекта а"). Ребенок научается путешествовать в цепях субституций, строить метафорическо-метонимические сети эквивалентностей ("интенсификация" которых вплоть до разрыва оборачивается шизофреническими расстройствами). Этот способ принятия, сживания с нехваткой Реального, который, не уничтожая преимуществ Воображаемого, редуцирует его опасности, по форме и есть язык. Язык, природа которого заключается не в именовании вещей или передаче информации, но в обнаружении желания субъекта под "взглядом", на "сцене" Другого. "Другой" в данном случае может быть проинтерпретирован как инстанция Символического - культура, традиция, социум. Субъект символически вписывается в уже существующий порядок культуры, на пред-заданное место (посредством имени, предшествующих
употреблений слов, которыми ему суждено пользоваться, истории идей и т.д.). Субъект является переменной, передаточным звеном замкнутых "символических контуров" различного порядка (семейного, соседского, корпоративного, национального), в которых циркулируют соответствующие самовоспроизводящиеся дискурсы, средством, а не порождающим началом которых оказывается субъект ("субъект есть то, что одно означающее репрезентирует другому означающему"). В общем "феномен человека" в лакановской антропологии возникает на пересечении различных модусов опыта негативности.
Суть фрейдовского открытия, по Л., определяющая неклассический, посткартезианский пафос лакановского понимания человека в пространстве культуры, заключается в тезисах о радикальной децентрированности субъекта (смещенности по отношению к Эго, рассеянности в языке, о бытии Другим) и его опредмеченности в символе ("человек прорастает знаками в значительно большей степени, нежели он об этом подозревает"). Лакановский теоретический дискурс оказался весьма продуктивен не столько как психоаналитическая концепция, сколько в качестве концептуального инструментария для анализа культуры. Помимо непосредственных учеников Л. - С.Леклера, М.Маннони, Ж.-Б.Понталиса и др. - понятия и методы лакановского психоанализа исследуются рядом лакановских обществ и школ, активно используются такими современными философами и теоретиками культуры, как Л.Малви, К.Силверман, Жижек и др.
Источник: История Философии: Энциклопедия