Иванов, Вячеслав Иванович

(1866-1949) поэт и драматург, религ. мыслитель серебряного века и рус. зарубежья, историк культуры (гл.обр. античной), теоретик рус. символизма. В 1884 поступил на историко-филол. ф-т Моск. ун-та, в 1886 — уезжает для продолжения образования в Германию, где изучает рим. и классич. филологию в Берлин. ун-те, занимаясь в семинаре Моммзена, под руководством к-рого писал по латыни диссертацию о системе гос. откупов в Др. Риме. Одновременно И. погружается в мир герм. мысли (Мейстер Экхарт, Гете, Шиллер, Новалис, Шопенгауэр, Вагнер и др.), а также рус. религ. философии (Хомяков, В. Соловьев, с к-рым И. лично познакомился в 1896). В 1891 уехал в Париж, затем в Рим, где занимался греч. мистерией и, увлекшись философией Ницше, собирал материалы о культе Диониса. В 1896 И. представляет завершенную диссертацию Гиршфельду и Моммзену в Берлине и тем самым завершает образование (хотя устного экзамена на ученую степень не сдавал). Чередуя пребывание за границей (Ливорно, Лондон, путешествие в Грецию, Египет, Палестину и др.) с редкими наездами в Россию, И. по преимуществу предавался ученым занятиям (в частности, в Женеве в начале века он изучал санскрит у де Соссюра, а в 1903 в Париже в Высшей школе обществ. наук М. Ковалевского прочел курс лекций об эллинской религии Диониса). Лишь в 1898 по рекомендации Вл. Соловьева И. впервые опубликовал стихи (хотя писал их с детства). В 1903 вышел в свет первый стихотворный сборник И., изданный за счет автора, — “Кормчие звезды”; в 1904 опубликован сб. “Прозрачность”. Поэтич. творчество И. насыщено философско-религ. идеями, поражает эрудицией и культурным кругозором автора, высокой книжностью и демонстративной ученостью. Далеко не сразу читатели осознали, что поэтич. произведения И. и его научные изыскания, культурфилос. трактаты составляют единый текст, в к-ром искусство, философия, наука и религия сплавлены в одно синтетич. целое. Лит. творчеством и филос. идеями поэта-символиста заинтересовались “старшие” символисты — Брюсов, Мережковский. По предложению последнего И. публикует в журн. “Новый путь” (позднее “Вопросы жизни”) свои парижские чтения о дионисийстве — “Эллинская религия страдающего бога” (1904—05). Осенью 1905 возвращается в Россию. Петербургская квартира на Таврической улице (знаменитая “башня”) стала своеобр. литературно-артистич., религиозно-мистич. и филос. салоном, среди завсегдатаев к-рого были Гиппиус и Мережковский, Блок, А. Белый, Ф. Сологуб, Розанов, Добужинский, Сомов, Комиссаржевская, Мейерхольд, М. Кузмин, С. Судейкин. Атмосфера своеобр. “жизнестроительства”, культивируемого в “башне”, соединявшая артистич. импровизации и сократич. диалоги, поэтич. чтения и мистицизм (вплоть до спиритич. сеансов) не только отражала творч. искания организатора ивановских “сред”, но и стимулировала И. к обретению культурологич. синтеза в собств. творчестве. И. становился все более заметной фигурой в рус. символизме — и как художник, и как теоретик. Поэтич. сборники “Cor Ardens” (в 2 кн., 1911—1912), “Нежная тайна” (1913); трагедии “Тантал” (1905) и “Прометей” (1919) чередуются с философско-культурологич. книгами — “По звездам” (1909), “Борозды и межи” (1916), “Родное и вселенское” (1917), “Кризис гуманизма” (1918), “Переписка из двух углов” (1921, переписка с Гершензоном.) Во многом благодаря творчеству И. рус. символизм преодолевает лит. рамки и становится культурологич. феноменом. С 1913 И. — активный участник диспутов в “Об-ве свободной эстетики”; его занимает общение с религ. философами Е. Трубецким (см. Трубецкой, Евгений), Флоренским (см. Флоренский), С. Булгаковым, Бердяевым, Эрном, композитором Скрябиным (с последними двумя его связывает близкая, но скоротечная дружба, оборванная их ранней смертью). Первая мир. война усилила славянофильские и антигерм. настроения И. и впервые привела его (хотя и ненадолго) в политику. Восторженное приятие Февр. революции сменилось вскоре неприятием Октябрьской революции (из-за ее внерелиг. и вненац. характера), что отразилось в участии И. в оппозиционном сборнике “веховской” направленности “Из глубины” (вместе с Бердяевым, С. Булгаковым, Франком, А. Изгоевым и др.) со статьей “Наш язык” (1918). В то же время аполитизм И. позволил ему сотрудничать какое-то время с советской властью: зав. историко-театральной секцией ТЕО (театрального отдела Наркомпроса, руководимого О.Д. Каменевой), сотрудник об-ва “Охрана памятников искусства”, в 1920—24 — ординарный проф. классич. филологии в Бакин. ун-те, читал курсы по поэтике, театру, философии, творчеству Достоевского. В Баку И. защитил докт. дис. (1921), издал книгу “Дионис и прадионисийство” (1923). В 1924 благодаря ходатайству Каменевой и Луначарского И. получил разрешение выехать за границу. До конца 20-х гг. получал пенсию от советских организаций (Центр. комиссия по улучшению быта ученых, Академия художеств) и пытался публиковаться в советских изданиях, но в большинстве случаев безуспешно. Дальнейшая жизнь И. протекала в Италии, по преимуществу в Риме и в Павии. В 1926 г. перешел в католицизм (вост. православного обряда), что позволило ему занять должность проф. новых языков и лит-р в павийском Колледжио Борромео. Советское гражданство не раз мешало его преподават. деятельности: избрание И. проф. Флорентийского и Каир. ун-тов было отменено сторонниками фашизма. Верный своему обещанию не заниматься политикой, И. не встречался с рус. эмигрантами и не печатался в эмигрантских изданиях до 1936: лишь после смерти Горького И. отказался от советского гражданства, стал печататься в париж. журн. “Совр. записки”, в мюнхенско-цюрихском “Корона”. С 1936 и до смерти И. профессор рус. языка и лит. в Папском Вост. ин-те. Среди его заграничных публикаций — мелопея “Человек” (1915-19), авторизованные переиздания прежних культурфилос. работ (в переводе на осн. европ. языки, нередко в переработанном и доп. виде), поэтич. цикл “Римский дневник”, вошедший в посмертный сб. стихов “Свет вечерний”, 1962. Посмертно была издана и незавершенная филос. поэма в прозе “Повесть о Светомире-царевиче”, в к-рой И. развивал свои старые религиозно-филос. и культурологич. идеи. Культурфилософия И. многослойна и внутренне противоречива. Необъятен культурно-истор. кругозор, вбирающий в себя множество явлений мировой (прежде всего зап.-европ.) и рус. культуры, тесно соединенных и переплетающихся между собой. Гомер и Платон, Эсхил и Вергилий, Данте и Шекспир, Микеланджело и Рафаэль, Гете и Шиллер, Кант и Шопенгауэр, Байрон и Бетховен, Вагнер и Ницше, Новалис и Бодлер — таковы лишь немногие из имен зап.-европ. классиков, вне идей и образов к-рых немыслим символизм, как его понимает И.; но столь же весомо созвездие имен отеч. классики: Пушкин и Лермонтов, Тютчев и Гоголь, Достоевский и Толстой, Хомяков и Вл. Соловьев, Блок и Скрябин... Все эти мыслители и художники в философии культуры И. значимы не сами по себе, но как строит. элементы его собств. философско-поэтич. творчества, вторично и третично интерпретируемые и переосмысленные в новом ценностно-смысловом контексте. Вагнер трактуется через оценки позднего Ницше, Ницше понимается в духе Вл. Соловьева, Соловьев осмысляется через призму идей Достоевского и Толстого, Толстой — через Сократа, Достоевский — через борьбу Люцифера и Аримана... Различные нац. и исторически удаленные друг от друга культуры причудливо сопрягаются у И. в бесконечном, в принципе незавершимом, взаимно обогащающем диалоге: Гете связует античность с символизмом 20 в., Байрон выступает как событие рус. духа, Достоевский — как рус. Шекспир или Данте. Разнородные культурные силы у И. обнаруживают свое тяготение к “реинтеграции”, внутр. воссоединению и синтезу: Руссо дополняется Вагнером и Ницше, Ницше — Ибсеном и Фейербахом, Вагнер — Бетховеном и Эсхилом, Толстой и Достоевский — Вл. Соловьевым. И. стремится и сам — своим поэтич. творчеством и свободно развивающейся философско-религ. мыслью — интегрировать и синтезировать разные, порой взаимоисключающие явления, обретающие в его интерпретации взаимодополнительность: ницшеанского сверхчеловека и хомяковскую соборность, гетевскую морфологию растений и соловьевскую Вечную Женственность, идеализм и реализм, западничество и славянофильство, искусство и религию, католицизм и православие, Христа и Диониса. Культурология И. предстает то как эклектич. хаос гетерогенных элементов, то как свободная творч. импровизация поэта-мыслителя и мыслителя-поэта на заданные филос. темы-символы, почерпнутые из мировой культуры. В то же время понимание культуры И. “держится” на устойчивых константах: эллинство как фундамент всемирной и рус. культуры; аполлоновское и дионисийское начала культуры (см. Аполлоническое и Дионисийское), в противоборстве к-рых непрерывно рождается новое; теургия как жизнетворчество и механизм пересоздания мира средствами культуры (в единстве науки, искусства и религии); преодоление индивидуализма в приобщении личности к “хоровому”, соборному началу “народа-художника” и в нескончаемом диалоге Я с божественно непостижимым Ты, трансцендентным смысловым центром мирового бытия; диалектика эпического и трагедийного, “родного и вселенского” в культурном творчестве личности и в самом строении мира. И. онтологизирует культуру, тяготея к своеобр. “панкультуризму”, вообще характерному для “рус. культурного ренессанса”. Личная биография художника-мыслителя и революция, мировая война и крушение морали, кризис гуманизма и подмена мыслящего коллективизма безликим Легионом — все это, по И., взаимосвязанные стороны единой и целостной “органич. культуры”; составляющие вселенского культурно-истор. процесса; ценностно-смысловые компоненты мирового бытия. Однако ценностно-смысловое, культурное единство мира, в понимании И., не гармонично и благостно: оно изначально трагедийно; в нем созидание сопровождается разрушением, творч. обретения — невосполнимыми утратами, разум — безумием, Космос — Хаосом, панантропизм — трансгуманизмом. И. представляет строение мира как коллизию столкновения и пересечения несовместимых тенденций и ориентаций — своего рода “вертикали” и “горизонтали” (см. Вертикаль и горизонталь): культурного роста и духовного возвышения, мистич. лестницы, соединяющей человека с Богом, и “всечеловечества”, коллективного единения индивидуальностей в оргиастич. дионисийском экстазе, всенародном художественно-религ. действе. Точка пересечения “вертикали” и “горизонтали”—чудо, мистич. тайна, роковая удача и в то же время — цель и смысл человеч. истории и культурного творчества. Так же мыслится И. философия истории. В рус. революции И. — на примере Скрябина — предвидит теургич. акт мистериального прорыва в запредельное царство свободы духа, добра, “всеобщего братства и трудового товарищества”, но одновременно — “пэан неистовства и разрушения”, “мутный взор безвидного хаоса”; воплощение “обществ. сплоченности” под знаком одухотворенной созидат. соборности и превращение обезличенного человечества в Сверхзверя, “апофеозу организации”; порог религ. “инобытия” России, рус. духа и демонич. наваждение, “ужасающее разнуздание” сил зла, мировую катастрофу. Приятие мировой воли в любых ее воплощениях и проявлениях — высшая мудрость соучастника “пира богов”, к к-рой стремится И. своей культурфилософией. Соч.: Собр. соч.: В 4 т. Брюссель, 1971-1987; Стихотворения и поэмы. Л., 1978; Родное и вселенское. М., 1994; Дионис и прадионисийство. СПб., 1994; Лик и личины России: Эстетика и лит. теория. М., 1995. Лит.: Бахтин М.М. Из лекций по истории рус. литературы. Вячеслав Иванов // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979; Аверинцев С.С. Поэзия Вячеслава Иванова // ВЛ. 1975, № 8; Он же. Системность символов в поэзии Вячеслава Иванова// Контекст. 1989. М., 1989; Богданов В.А. Самокритика символизма (из истории проблемы соотношения идеи и образа) // Контекст-1984. М., 1986; Стахорский С.В. Вячеслав Иванов и русская театральная культура начала XX века. М., 1991; Иванова Л.В. Воспоминания: Книга об отце. М., 1992; Бердяев Н.А. Очарование отраженных культур: О Вяч. Иванове // Бердяев Н. Философия творчества, культуры и искусства. Т. 2. М., 1994; Альтман М.С. Разговоры с Вячеславом Ивановым. СПб., 1995. И. В. Кондаков. Культурология ХХ век. Энциклопедия. М.1996