ИСТОРИЯ
История
способ существования во времени человека и человечества; повествование о происшедшем как особая форма культуры, специализированная дисциплина.
Источник: Словарь по культурологии
ИСТОРИЯ
процесс развития природы и общества; временная последовательность мировых событий, создающих определенную действительность, а также запись в форме обычного временного следования одного события за другим.
ИСТОРИЯ
1) последовательное изменение любого процесса от прошлого к настоящему, фиксируемого с помощью определенной временной шкалы, 2) описание такого рода процессов, 3) комплекс наук об изменении и развитии общества в целом и его различных подсистем (стран, цивилизаций, этносов, социальных институтов, духовной жизни и т. д.). (См. изменение, время, развитие, эволюция).
История
связь сущего со своим прошлым. История – это не просто ушедшее прошлое, но происхождение из него., то что имеет историю находится во взаимосвязи становления. Само по себе отодвигание в прошлое еще не делает сущее историчным. История есть протекающее во времени специфическое событие присутствие, прошедшее, но передаваемое по традиции и продолжающее воздействовать. Первично исторично присутствие. Вторично исторично внутримирно встречное. Понятие всемирной истории возникает из ориентации на вторично историческое.
Источник: Словарь хайдеггерианских терминов (по “Бытию и времени”)
ИСТОРИЯ
временная последовательность мировых событий, создающих определенную действительность, а также запись ее в форме обычного временного следования одного события за другим (хроника, летопись). Первые греческие историки Геродот и Фукидид понимают под историей знания, изучающие прошлое человечества во всем его многообразии. История человечества - знание фактов и событий развития человеческого общества во всем их богатстве и конкретном проявлении. Начиная с Гегеля, выделяют типы исторического знания: хронологию изложения событий, свидетелями которых были сами авторы повествований, описания событий, в которых авторы не участвовали лично. История понимается как реальный временной процесс изменений и одновременно - знание прошлых состояний этого процесса. Выделяют историю общества, историю природы, историю отдельной личности.
Источник: Тематический философский словарь
История
История всегда интересовала меня больше, чем что-либо другое, за исключением философии и математики. Я никогда не мог принять ни одну общую схему исторического развития, как у Гегеля или Маркса. Тем не менее, общие тенденции можно изучать, и изучение полезно по отношению к происходящему.
Я видел жестокость, преследования и суеверия, которые стремительно возрастали, пока мы едва не достигли той точки, где похвала рациональности служит знаком, выделяющим человека как старомодный и печальный пережиток прошлого. Все это подавляет, но уныние - бесполезная эмоция. Чтобы избавиться от него, я вынужден был погрузиться в изучение прошлого с большим вниманием, чем прежде. Тогда я обнаружил, как и Эразм, что глупость неувядаема, а человеческая раса все же выжила. Глупости нашего времени легче вынести, рассматривая их на фоне прошлых глупостей.
Является история наукой или нет, она, конечно, может быть искусством. Я ценю ее как за увлекательность, так и за ее вклад в установление каузальных законов. Я ценю ее также за то знание, которое она дает о людях в обстоятельствах, весьма отличных от наших собственных, - главным образом, не аналитическое научное знание, но тот вид знания, которым обладает любитель собак по отношению к своей собаке. Может быть, главный смысл истории состоит в том, что она расширяет мир нашего воображения, делая нас в мысли и чувстве гражданами большего мира, чем мир наших ежедневных занятий. Тем самым она приносит не только знание, но и мудрость.
Я думаю, ход истории подчинен законам, и, возможно, для достаточно мудрого человека предопределен, но нет того, кто мудр достаточно. Ход истории слишком сложен, чтобы мы могли его просчитать; и человек, утверждающий, что сделал это - шарлатан.
ИСТОРИЯ
- 1) Герменевтика истолковывает историю как духовную в своей основе. Для понимания этого исследователь сам должен духовно пробудиться и начать жить, согласно В.Дильтею, высокими жизнеутверждающими истинами и глобально-историческими духовными интересами, войти в великие нравственные сообщества, обрести чувство принадлежности к ним и позволить им влиять на себя. Согласно Г.-Г.Гадамеру, это означает приобщение к определенной духовной традиции, которая дает полноту исторического видения. Для христиан - это церковная традиция. 2) Религиозный философ видит в истории одно из средств постижения человека, предстоящего перед Богом или же отвергающего Его. История - борьба за утверждение смысла бытия, за преодоление незавершенности человека в его жизни на земле. "Незавершенность человека и его историчность - одно и то же" (К.Ясперс). Истоки истории и ее конечная цель сверхрациональны, но в ней есть стремление к всеобъемлющему единству человеческого рода. Его достижение завершило бы историю, но ни один из предлагавшихся идеалов единства не был принят. Подлинное единство, по Ясперсу, - это "единство трансцендентности. В качестве такого оно не может быть уловлено, не может быть исключительным достоянием какой-либо исторической веры, которая могла бы быть навязана всем в качестве абсолютной истины". 3) Н.Бердяев увидел в истории "трагедию бытия", которая должна завершиться катастрофой и Судом, после чего наступит пост-история. История обречена на неудачу. Однако "среди всех событий истории только Воскресение абсолютно, ибо только оно в каком-то смысле охватывает всю человеческую и всю космическую реальность. Воскресение... наделяет историю смыслом" (Патриарх Афинагор I). "Согласно Откровению, смысл истории состоит в совершенном искуплении" (Р.Гуардини).
Источник: Краткий религиозно-философский словарь
История
ряд событий, следующих одно за другим, и самое повествование об этих событиях, которое может ограничиваться одним описанием событий в хронологическом порядке или рассматривать их причинную связь. Понятие истории как развития одного или нескольких народов от низшего состояния или от непосредственного состояния их сил и форм общежития, данного им от природы, к состоянию другому, высшему, выработанному им самодеятельным и сознательным трудом, умственным и нравственным, образовалось только в новые времена. Это новое, отчетливое понятие об истории как развитии много зависело от нового способа в рассматривании нашей внутренней жизни и ее выражений во внешних знаках и в деле общежития. Прежде, например, даже в XVII и XVIII веке обыкновенно или объясняли только различие между душою и телом, или (эмпирики и сенсуалисты) только описывали проявления душевной и телесной жизни; с другой стороны, рассматривая эту жизнь душевную в ее чувственных проявлениях (например, в искусстве) или в практических отношениях между людьми, ограничивались только объяснением отличительных свойств, законов и форм каждой сферы исследования. Пока длилось подобное общее направление умов или философии, смысл истории не был ясен; для него не было основного начала. Понятие об истории возникло основательное и отчетливое, когда лучшие мыслители стали понимать самую жизнь душевную во всех ее проявлениях умственных и практических как историю, как последовательное развитие в них свойственного ей разумного самосознания и самодеятельности. Только с этого времени возникло высшее понятие об истории, хотя и прежде были уже замечательные исторические произведения. История может быть или всеобщей, или историей одного государства и народа, или нескольких государств и народов; может касаться или общего хода культуры, или только некоторых отраслей образования, например, словесности, права, естествознания и т. д. По времени, историю обыкновенно разделяют на древнюю, среднюю и новую. Философия истории есть произведение новых, и даже можно сказать, новейших времен, когда к истории именно применена была вышеупомянутая идея развития. Были попытки философии истории у Вико, у Боссюэ- та, но в настоящем виде своем она является в первый раз у Гердера, рассматривающего историю, как развитие идеи человечности. После Гердера замечательны опытами философии истории Гегель, Германн и, по крайней мере, частными сочинениями, имеющими некоторое отношение к философии истории, Лоран и Бокль. У нас г. Стасюлевич известен ученым трудом по философии истории: Опыт исторического обзора главных систем философии истории, С. П. Б., 1866.
ИСТОРИЯ
временная последовательность мировых событий, создающих определенную действительность, а также запись в форме обычного временного следования одного события за другим (т.е. в форме хроники). Несмотря на то что человеку ближе всего история человеческого рода, т.е. его собственная история, тем не менее и нечеловеческая природа имеет свою историю (которая подробнее рассматривалась только с 19 в.), включающую в себя историю возникновения мира, земли, царства растений и животных. Задача исторического исследования - из совокупности исторических событий, дошедших до нас, выбрать те, которые имеют значение, составить с их помощью историческую картину и вскрыть существующие между ними связи т. о., чтобы современное состояние оказалось их результатом. Вся история подобна "канату, сотканному из тысячи нитей, отдельные нити длиной в столетие, тысячелетие, а большая часть их является лишь короткими отрезками в пряже времени. Задача всякого исторического исследования - распутать эту ткань" (К.Брейзиг). Историческое исследование при этом не стоит над историей, а само вплетено в ткань времени. "То, что в истории является лишь физической основой и что одинаково повторяется, т.е. закономерные причинные связи, - это неисторическое в истории. В буре событий подлинно историческое носит характер единственного в своем роде. Оно является традицией благодаря авторитету и составляет непрерывность благодаря воспоминанию о прошлом. Это смена событий в сознательно осуществленных смысловых связях. В историческом сознании становится ясным незаменимое, единственное в своем роде, индивидуальное, значимость чего нельзя обосновать всеобщей ценностью, некая сущность, имеющая временную, исчезающую форму. Историческое - это гибнущее, но вечкЪе во времени. Отличительный признак исторического бытия - быть историей и тем самым не продолжаться вечно. Ибо, в отличие от просто происходящего, в котором как в материале лишь повторяются всеобщие формы и законы, история - это такое событие, которое в себе, вопреки времени, содержит уничтожение (погашение) времени, вечное. Почему вообще существует история? Потому что человек - существо конечное и несовершенное; превращения, происходящие в нем благодаря времени, приобщают его к вечному, постичь которое он может только таким путем. Несовершенство человека и его историчность - это одно и то же. Ограниченность человека исключает некоторые возможности: на земле не может быть идеального состояния. Не существует справедливого устройства мира. Устойчивые конечные состояния возможны лишь как повторения естественных событий. Благодаря постоянному несовершенству устройство мира должно постоянно меняться в истории. История сама собой не может быть завершена. Она может окончиться только благодаря внутреннему затору или космической катастрофе. Но хотя вопрос о том, является ли собственно историческое вечным в той форме, как оно реализуется, ждет от нас своего разрешения, тем не менее остается невозможным в целом и окончательно вынести суждение о каком-либо историческом явлении, т. к. мы не божество, которое судит, а люди, которые открывают смысл явления, чтобы участвовать в историческом. Поэтому чем больше мы его постигаем, тем больше поражаемся и все снова продолжаем искать" (К. Jaspers, Vom Ursprung und Ziel der Geschichte, 1949). См. также Философия истории, Всемирная история.
Источник: Философский энциклопедический словарь
ИСТОРИЯ
(Geschichte) — временная последовательность мировых событий, создающих определенную действительность, а также запись этих событий и их содержания, проще всего — в форме обычного временного следования одного события за другим (т. е. в форме хроники). Несмотря на то что человеку ближе всего история человеческого рода, т. е. его собственная история, тем не менее и не-человеческая природа имеет свою историю (которая подробнее рассматривалась только с XIX в.), включающую в себя историю возникновения мира, земли, царства растений и животных. Задача исторического исследования — из совокупности исторических событий, дошедших до нас, выбрать те, которые имеют значение, составить с их помощью историческую картину и вскрыть существующие между ними связи таким образом, чтобы современное состояние оказалось их результатом. Историческое исследование при этом не стоит над историей, а само вплетено в ткань времени.
То, что в истории является лишь физической основой и что одинаково повторяется, т. е. закономерные причинные связи и механические силы, — это неисторическое в истории.
В буре событий подлинно историческое носит характер единственного в своем роде. Оно является традицией благодаря авторитету и составляет непрерывность благодаря воспоминанию о прошлом. Это смена событий в сознательно осуществленных смысловых связях. Почему вообще существует история? Потому что человек — существо конечное и несовершенное; превращения, происходящие в нем благодаря времени, приобщают его к вечному, постичь которое он может только таким путем. Несовершенство человека и его историчность — это одно и то же. Ограниченность человека исключает некоторые возможности: на земле не может быть идеального состояния. Не существует справедливого устройства мира. Не существует совершенного человека. Устойчивые конечные состояния возможны лишь как повторения естественных событий. Благодаря своему несовершенству устройство мира должно постоянно меняться в истории. История сама собой не может быть завершена. Она может окончиться только благодаря внутреннему затору (Versagen — отказу) или космической катастрофе.
«Но вопрос о том, что же в истории является подлинно историческим в процессе своей реализации из вечного, побуждает нас увидеть, разрешить его, тем не менее остается невозможным в целом и окончательно вынести суждение о каком-либо историческом явлении, так как мы не божество, которое судит, а люди, которые открывают смысл явления, чтобы участвовать в историческом. Поэтому чем больше мы его постигаем, тем больше поражаемся и все снова продолжаем искать» (К. Jaspers. Vom Ursprung und Ziel der Geschichte, 1949); см. также Философия истории, Историка, Всемирная история.
К. Lamprecht. Moderne Geschichtswiss., 1905; Е. Spranger. Die Grundlagen der Geschichtswiss. (Diss.), Berlin, 1905; W. v. Humboldt. Über die Aufgabe des Geschichtsschreibers, 1919; F. Wagner. Geschichtswiss., 1951; H. J. Marrou. De la connaissance historique. Paris, 1954; A. Delp. Der Mensch und die G., 1955; P. Ricoeur. Histoire et vérité. Paris, 1955; O. F. Anderle. Theoret. G., in: HZ 185 (1958); A. C. Danto. Analytical Philosophy of History. Cambridge, 1965, dt. 1974; H. W. Hedinger. Subjektivität u. Geschichtswiss., 1969; H. M. Baumgartner. Kontinuität u. G., 1972; S. W. Baron. The Contemporary Relevance of History. A Study in Approaches and Methods. New York, 1986.
То, что в истории является лишь физической основой и что одинаково повторяется, т. е. закономерные причинные связи и механические силы, — это неисторическое в истории.
В буре событий подлинно историческое носит характер единственного в своем роде. Оно является традицией благодаря авторитету и составляет непрерывность благодаря воспоминанию о прошлом. Это смена событий в сознательно осуществленных смысловых связях. Почему вообще существует история? Потому что человек — существо конечное и несовершенное; превращения, происходящие в нем благодаря времени, приобщают его к вечному, постичь которое он может только таким путем. Несовершенство человека и его историчность — это одно и то же. Ограниченность человека исключает некоторые возможности: на земле не может быть идеального состояния. Не существует справедливого устройства мира. Не существует совершенного человека. Устойчивые конечные состояния возможны лишь как повторения естественных событий. Благодаря своему несовершенству устройство мира должно постоянно меняться в истории. История сама собой не может быть завершена. Она может окончиться только благодаря внутреннему затору (Versagen — отказу) или космической катастрофе.
«Но вопрос о том, что же в истории является подлинно историческим в процессе своей реализации из вечного, побуждает нас увидеть, разрешить его, тем не менее остается невозможным в целом и окончательно вынести суждение о каком-либо историческом явлении, так как мы не божество, которое судит, а люди, которые открывают смысл явления, чтобы участвовать в историческом. Поэтому чем больше мы его постигаем, тем больше поражаемся и все снова продолжаем искать» (К. Jaspers. Vom Ursprung und Ziel der Geschichte, 1949); см. также Философия истории, Историка, Всемирная история.
К. Lamprecht. Moderne Geschichtswiss., 1905; Е. Spranger. Die Grundlagen der Geschichtswiss. (Diss.), Berlin, 1905; W. v. Humboldt. Über die Aufgabe des Geschichtsschreibers, 1919; F. Wagner. Geschichtswiss., 1951; H. J. Marrou. De la connaissance historique. Paris, 1954; A. Delp. Der Mensch und die G., 1955; P. Ricoeur. Histoire et vérité. Paris, 1955; O. F. Anderle. Theoret. G., in: HZ 185 (1958); A. C. Danto. Analytical Philosophy of History. Cambridge, 1965, dt. 1974; H. W. Hedinger. Subjektivität u. Geschichtswiss., 1969; H. M. Baumgartner. Kontinuität u. G., 1972; S. W. Baron. The Contemporary Relevance of History. A Study in Approaches and Methods. New York, 1986.
Источник: Философский словарь [Пер. с нем.] Под ред. Г. Шишкоффа. Издательство М. Иностранная литература. 1961
ИСТОРИЯ
1) широко распространенное представление об И. как о прошлом. Реальность И. в этом случае трактуется как наследие, получаемое людьми от предшествующих поколений. Отсюда - и практическая задача сохранения исторического наследства, охраны памятников И., ее вещественных и письменных "следов". Историческое познание тогда оказывается в основном изучением памятников, их выявлением, описанием, истолкованием; 2) понимание И. как процесса человеческого бытия, как социального бытия, развертывающегося во времени. Понимание И. в качестве процесса предполагает ее рассмотрение и описание через деятельность людей, через связи этой деятельности, ее средства и продукты. Тогда под И. подразумевается живая, т. е. деятельная, насыщенная силами и способностями людей связь прошлого, настоящего и будущего. Проблема отношения к прошлому оказывается шире проблемы отношения человека к историческим памятникам. Возникают вопросы относительно форм человеческой деятельности и общения, воплотившихся в вещественных и письменных памятниках. Появляется необходимость увидеть за предметными и знаковыми формами схемы деятельности и общения людей, смоделировать ситуации воспроизводства и возникновения этих схем. Так формируется задача исторической реконструкции прошлого. В рамках Реконструкции исторических ситуаций памятники выступают носителями культурных смыслов и социальных значений человеческой деятельности. Они фиксируются в качестве средств деятельности людей и в этом качестве выступают "посредниками" между прошлым и настоящим. В ходе решения подобных задач историческое познание выступает как теоретическая наука, использующая "аппарат" современного обществознания для реконструкции исторических событий и ситуаций.
Во второй половине XX столетия возникают трактовки И. как процесса, реально охватывающего все человечество, образующего общее социальное пространство, делающего современными страны, культуры и народы, находившиеся, по прежним меркам, на разных ступенях И., на разных стадиях социальной эволюции. Общие проблемы, жизненная необходимость в прямых и опосредованных контактах между различными социальными системами - все это создает новую логику И., в которой выработка форм взаимодействия оказывается важнее цивилизационных, политических, экономических и научно-технических различий. Намечаются контуры И., определяемой связями сотрудничества в решении глобальных проблем, соизмерения и соизменения различных политических, культурных и социальных стереотипов. Эти тенденции приходят в противоречие с привычными представлениями об И. как о линейном движении, восходящем развитии, ступенчатом процессе, в соответствии с которыми можно было с достаточной определенностью говорить об отсталости и развитости отдельных стран, об ориентирах обновления, о путях общества и его достижениях. В условиях, когда отдельная социальная система "вписана" в общую историческую форму, а эта форма определяется логикой контактов и взаимодействий, а не иерархией развитости, привычный образ И. начинает отступать на второй план. Возникают идеи "конца истории", указывающие прежде всего на ограниченность линейных исторических схем. Вместе с тем оформляется потребность в новой метафизике истории (или философии истории), связывающей бытие отдельного общества с условиями воспроизводства современного социального мира, включающей в текущие контакты между общественными системами и субъектами опыт прошлого и проблемность будущего.
В. Е. Кемеров
Во второй половине XX столетия возникают трактовки И. как процесса, реально охватывающего все человечество, образующего общее социальное пространство, делающего современными страны, культуры и народы, находившиеся, по прежним меркам, на разных ступенях И., на разных стадиях социальной эволюции. Общие проблемы, жизненная необходимость в прямых и опосредованных контактах между различными социальными системами - все это создает новую логику И., в которой выработка форм взаимодействия оказывается важнее цивилизационных, политических, экономических и научно-технических различий. Намечаются контуры И., определяемой связями сотрудничества в решении глобальных проблем, соизмерения и соизменения различных политических, культурных и социальных стереотипов. Эти тенденции приходят в противоречие с привычными представлениями об И. как о линейном движении, восходящем развитии, ступенчатом процессе, в соответствии с которыми можно было с достаточной определенностью говорить об отсталости и развитости отдельных стран, об ориентирах обновления, о путях общества и его достижениях. В условиях, когда отдельная социальная система "вписана" в общую историческую форму, а эта форма определяется логикой контактов и взаимодействий, а не иерархией развитости, привычный образ И. начинает отступать на второй план. Возникают идеи "конца истории", указывающие прежде всего на ограниченность линейных исторических схем. Вместе с тем оформляется потребность в новой метафизике истории (или философии истории), связывающей бытие отдельного общества с условиями воспроизводства современного социального мира, включающей в текущие контакты между общественными системами и субъектами опыт прошлого и проблемность будущего.
В. Е. Кемеров
Источник: Современный философский словарь
История
Совокупность не только всего, что происходит (мир), но и всего, что происходило и будет происходить; диахроническая сумма событий. Именно в этом смысле мы говорим об истории Вселенной, которая является единственной универсальной историей. Впрочем, на практике слово редко употребляется в столь широком значении. Если нет особой оговорки, оно чаще всего обозначает лишь прошлое человечества и изучение этого прошлого. Слово «история» имеет два значения. С одной стороны, существует реальная история как совокупность свершившихся фактов, как прошлое каким оно было, как история реально существовавших людей. По‑латыни она называется res gesta, а по‑немецки – Geschichte. С другой стороны, есть история как научная дисциплина (латинское historia rerum gestarum; немецкое Historia). Это познание прошлого, та история, которую пишут историки. Первую мы знаем лишь благодаря второй, но вторая существует исключительно внутри первой и благодаря ей.
Имеет ли история смысл? Историческая наука имеет тот смысл, который мы в нее вкладываем или который в ней находим. Заниматься историей может означать преследовать какую‑то цель, искать в ней некое значение, для каждого историка – свое. Но какой смысл имеет реальная история? Как бы мы ни понимали историю (как цель, как некое значение), очевидно, что ее смысл должен быть чем‑то иным, тем, чем сама история не является (ведь нельзя идти к себе и нельзя означать самое себя), – и это нечто будет конечной целью или глубинной идеей истории. Однако идея конечной цели в приложении к истории выглядит противоречивой и абсурдной. Конечная цель не может существовать ни если история продолжается (потому что тогда ее конец не будет концом), ни если она остановится (потому что тогда это будет уже не ее конец, а нечто не имеющее смысла). Что касается придания истории какого‑либо значения, то это предполагает наличие субъекта, который посредством истории хотел бы что‑то сказать. Но если этот субъект существует внутри истории, как смысл его послания может быть смыслом истории, ведь он является ее частью? Если же он находится вне истории, то как он может его выразить? Нам возразят, что это справедливо для любого смысла. Вовсе нет. Ведь смысл высказывания не является ни его конечной целью, ни его частью. Смысл высказывания есть нечто внешнее по отношению к нему и является целью того, кому это высказывание принадлежит (и кто не является частью высказывания). Но что может существовать вне истории? И к какому слушателю она тогда может быть обращена? «Смысл мира, – говорит Витгенштейн, – должен находиться вне мира». Точно так же и смысл истории может находиться только вне истории. Именно это мы и называем Богом, если, конечно, в него верим, а история тогда оборачивается теодицеей. Что касается остальных, тех, кто не поклоняется ни одному Богу, то их взгляд на историю можно выразить словами Шекспира, сказанными по поводу любой жизни: «Это шумная и исполненная ужасов история, рассказанная идиотом и не имеющая никакого смысла». Что ничуть не мешает нам, пока мы живем, ставить перед собой разнообразные цели и высказывать свои мысли. Но вот чего мы никак не можем, так это поверить, что нашими устами говорит история, что она, пользуясь нами, добивается каких‑то своих целей. Что означает война 1914 года? Какую цель она преследовала? Ясное дело, что никакой, ведь участвовавшие в ней люди преследовали каждый свою цель, в результате чего существование многих из них обретало прямо противоположное значение. То же самое можно сказать о любом событии. Возьмем Французскую революцию. Возьмем Октябрьскую революцию. Те, кто готовил эти революции, разумеется, преследовали свои цели и видели в своих действиях ясный смысл, но то же самое чувствовали и точно так же поступали те, кто им противостоял. Это тонко подметил Энгельс: «История делается таким образом, что конечный результат всегда получается из столкновений множества отдельных воль, причем каждая из этих воль становится тем, что она есть, опять‑таки благодаря массе особых жизненных обстоятельств. Таким образом, имеется бесконечное количество перекрещивающихся сил, бесконечная группа параллелограммов сил, и из этого перекрещивания выходит одна равнодействующая – историческое событие. Этот результат можно опять‑таки рассматривать как продукт одной силы, действующей как целое, бессознательно. Ведь то, что хочет один, встречает противодействие со стороны другого, и в конечном результате появляется нечто такое, чего никто не хотел» (Письмо к Йозефу Блоку от 21 сентября 1890 г.). Именно потому, что в истории каждый индивидуум преследует собственную цель или собственные цели, совершенно исключено, чтобы сама история к чему‑то стремилась или имела бы какое‑то значение. Если в истории действуют субъекты, как сама история может быть субъектом? Если смысл заключается в том, как складывается история, как сама история может иметь какой‑то смысл? И это, повторим, ничуть не мешает нам ставить свои цели, а иногда и добиваться их осуществления. Но смысл в этом случае будет не смыслом истории, а смыслом наших действий. Активный борец за что‑либо стоит больше пророка.
Имеет ли история смысл? Историческая наука имеет тот смысл, который мы в нее вкладываем или который в ней находим. Заниматься историей может означать преследовать какую‑то цель, искать в ней некое значение, для каждого историка – свое. Но какой смысл имеет реальная история? Как бы мы ни понимали историю (как цель, как некое значение), очевидно, что ее смысл должен быть чем‑то иным, тем, чем сама история не является (ведь нельзя идти к себе и нельзя означать самое себя), – и это нечто будет конечной целью или глубинной идеей истории. Однако идея конечной цели в приложении к истории выглядит противоречивой и абсурдной. Конечная цель не может существовать ни если история продолжается (потому что тогда ее конец не будет концом), ни если она остановится (потому что тогда это будет уже не ее конец, а нечто не имеющее смысла). Что касается придания истории какого‑либо значения, то это предполагает наличие субъекта, который посредством истории хотел бы что‑то сказать. Но если этот субъект существует внутри истории, как смысл его послания может быть смыслом истории, ведь он является ее частью? Если же он находится вне истории, то как он может его выразить? Нам возразят, что это справедливо для любого смысла. Вовсе нет. Ведь смысл высказывания не является ни его конечной целью, ни его частью. Смысл высказывания есть нечто внешнее по отношению к нему и является целью того, кому это высказывание принадлежит (и кто не является частью высказывания). Но что может существовать вне истории? И к какому слушателю она тогда может быть обращена? «Смысл мира, – говорит Витгенштейн, – должен находиться вне мира». Точно так же и смысл истории может находиться только вне истории. Именно это мы и называем Богом, если, конечно, в него верим, а история тогда оборачивается теодицеей. Что касается остальных, тех, кто не поклоняется ни одному Богу, то их взгляд на историю можно выразить словами Шекспира, сказанными по поводу любой жизни: «Это шумная и исполненная ужасов история, рассказанная идиотом и не имеющая никакого смысла». Что ничуть не мешает нам, пока мы живем, ставить перед собой разнообразные цели и высказывать свои мысли. Но вот чего мы никак не можем, так это поверить, что нашими устами говорит история, что она, пользуясь нами, добивается каких‑то своих целей. Что означает война 1914 года? Какую цель она преследовала? Ясное дело, что никакой, ведь участвовавшие в ней люди преследовали каждый свою цель, в результате чего существование многих из них обретало прямо противоположное значение. То же самое можно сказать о любом событии. Возьмем Французскую революцию. Возьмем Октябрьскую революцию. Те, кто готовил эти революции, разумеется, преследовали свои цели и видели в своих действиях ясный смысл, но то же самое чувствовали и точно так же поступали те, кто им противостоял. Это тонко подметил Энгельс: «История делается таким образом, что конечный результат всегда получается из столкновений множества отдельных воль, причем каждая из этих воль становится тем, что она есть, опять‑таки благодаря массе особых жизненных обстоятельств. Таким образом, имеется бесконечное количество перекрещивающихся сил, бесконечная группа параллелограммов сил, и из этого перекрещивания выходит одна равнодействующая – историческое событие. Этот результат можно опять‑таки рассматривать как продукт одной силы, действующей как целое, бессознательно. Ведь то, что хочет один, встречает противодействие со стороны другого, и в конечном результате появляется нечто такое, чего никто не хотел» (Письмо к Йозефу Блоку от 21 сентября 1890 г.). Именно потому, что в истории каждый индивидуум преследует собственную цель или собственные цели, совершенно исключено, чтобы сама история к чему‑то стремилась или имела бы какое‑то значение. Если в истории действуют субъекты, как сама история может быть субъектом? Если смысл заключается в том, как складывается история, как сама история может иметь какой‑то смысл? И это, повторим, ничуть не мешает нам ставить свои цели, а иногда и добиваться их осуществления. Но смысл в этом случае будет не смыслом истории, а смыслом наших действий. Активный борец за что‑либо стоит больше пророка.
Источник: Философский словарь.
История
способ существования во времени человека и человечества; повествование о происшедшем как особая форма культуры, специализированная дисциплина. Существование во времени делает человеч. бытие изначально историчным. И. человечества с ее специфич. временной ритмикой в конечном итоге соткана из индивидуальных судеб. Свершившееся в прошлом доказывает свою актуальность для настоящего и будущего. Истор. сознание и опирающаяся на него специализированная область знания в конечном итоге производны от особенностей человеч. бытия во времени. Живущий в И. не может так или иначе не рассуждать о ней, пытаясь объяснить событийную канву собств. жизни. Истор. дискурс поэтому вырисовывается как самостоят. культурный феномен. Когда его авторами оказываются профессионалы, мы имеем дело с И. как особого рода дисциплиной. Специфика истор. дискурса выявлена в трудах представителей неокантианства, неогегельянства, англо-амер. аналитич. философии истории, Структурализма, философии жизни, герменевтики (см. Герменевтика) и др. направлений зап. мысли нашего столетия. И., при всем желании ее творцов предстать беспристрастными повествователями событий минувшего, никогда не может избавиться от бремени проблем настоящего. В ней рельефно запечатлевается диалогич. природа мышления. Историк коммуницирует с членами сооб-ва, к к-рому принадлежит, осуществляет, казалось бы, невозможный мыслит. диалог с авторами источников, самими деятелями, чьи поступки запечатлены в них. Это проявляется уже в выборе предмета и постановке проблемы исследования. Неповторимые события, запечатленные в источниках, ведут историка к постановке вопросов проблемного характера. Истор. предание, текст, по Гадамеру, задает историку вопрос, побуждающий его к ответной реакции, проблематизации содержания источника. Происходит как бы сплавление горизонтов настоящего и предания, запечатленного в тексте. Дальнейший подбор источников — следов прошлого — сопряжен с поставленной проблемой. Истор. дискурс повествует о том, что уже не существует, и потому историк должен реконструировать цепь событий минувшего на базе источников. В случае истор. познания способность, названная Коллингвудом “априорным воображением”, призвана заполнить существующие лакуны в свидетельствах о том или ином событии, не оставляя, однако, места чисто произвольному их видению. В отличие от романиста, историк, восстанавливая в воображении хронологич. ряд событий, не имеет права на вымысел. И. всегда запечатлевается в опр. повествовании о минувшем — нарративе, чья жанровая специфика варьируется от портрета до типологич. штудий социально-полит. или же экон. плана. От жанра повествования зависит присутствие в нем худож. или же научного мышления, имеющего целью широкие обобщения. И. сочетает в лучших своих образцах черты науки и искусства: уникально-неповторимое в равной мере привлекает историка и художника, но историк стремится к обобщениям, сближающим его творчество с научным поиском. Факт — непременный компонент истор. повествования. В своей неповторимости, связи с конкр. моментом времени он придает особый облик истор. нарративу. Собирая данные источников, историк синтезирует факты, необходимые для его повествования. Ценностно-мировоззренч. и теор. установки исследователей значительно влияют на отбор фактов и их описание. Гипотезы существования и интерпретации (см. Интерпретация) составляют важный компонент истор. дискурса. Если в науке гипотеза — важнейший шаг на пути выявления законов, то в истор. познании это не может быть самоцелью. Здесь главное — сами конкр. события прошлого, подлежащие гипотетич. интерпретации, к-рая выявит в них не только типич. и повторяющееся в другом социокультурном контексте, но и сугубо индивидуальное и оттого отнюдь не менее значимое. Теор. интерпретация в И. отнюдь не тождественна естественнонаучной, хотя и имеет сходные с ней структурно-логич. составляющие: набор специализированных понятий, исходных схем интерпретации, принципов, типологич. генерализаций, объяснений. Теор. понятия в контексте истор. дискурса являют собой идеально-типич. конструкции, охватывающие реалии жизни прошлого. Одновременно историк зачастую использует и понятия из арсенала экон. науки, политологии и иных дисциплин. Схемы интерпретации вводят совокупность идеализированных объектов, к-рые локализованы в пространстве и времени. Принципы в И. определяют общую стратегию поиска. В их функцию входит раскрытие типологически значимого для понимания феномена Ренессанса или Реформации, советского периода или капитализма в России. Историк довольно часто оперирует типологич. генерализациями, сходными с номологич. суждениями: они законоподобны, но относятся к истор. феноменам с их фиксированностью в пространстве и времени. Такого рода “общие законы”, подобно частным причинам, фигурируют в истор. объяснении, но их открытие не есть самоцель. Историк лишь пользуется подобными регулярностями для построения связного повествования. Исходные схемы интерпретации, принимаемые им, обретают онтологич. наполнение через их проекцию на существующую картину истор. реальности, к-рая складывается в границах всеобщей истории. Картина всемирно-истор. процесса питается филос. умозрением, зависит от него. В свою очередь И. провоцирует своим реальным ходом ревизию философско-мировоззренч. схем. Продолжая линию размышлений Канта, Коллингвуд констатировал существование идеи И. как априорной способности сознания постоянно стремиться к воссозданию целостной картины прошлого в его связи с настоящим. Далеко не каждый историк способен к внесению значимых изменений в картину прошлого, но ни один профессионал в этой области не может уйти от глобально-теор. проблем, возникающих в свете идеи И. Поэтому филос. рефлексия всегда присутствует в контексте истор. знания. Истор. интерпретация реализует функции описания и объяснения, но из-за уникальности истор. объекта предсказание не может быть осуществлено ею в той же форме, что и в естествознании. Истор. дискурс занимает особое место в совокупности форм культуры, актуализируя самосознание человека как существа, живущего во времени. См. также Историзм. Лит.: Кантор К.М. История против прогресса: Опыт культ.-ист. генетики. М., 1992; Духовная культура: проблемы и тенденции развития. Ч. 2. Сыктывкар, 1994. Б.Л. Губман. Культурология ХХ век. Энциклопедия. М.1996
История
движение общества во времени, предмет изучения историографии и философии И. Непосредственно И. предстает как прошлое человеческого общества, ретроспективное освоение которого (признание его как своей собственной И.) открывает человеку исторический характер современности. Современность непрерывно вырастает из прошлого и, выполняя свою историческую миссию, сама уходит в прошлое. Динамическое единство прошлого и настоящего раскрывает И. как свершение или осуществление некоторой цели («прогресса цивилизации», «социальной справедливости», «освобождения человека» и т.п.). И. образует наполняющий время смысл; от абстрактного календарного времени, служащего средством датирования или измерения длительности процессов, историческое время отличается содержательной определенностью. Оно может быть то более, то менее насыщенным историческими событиями, может течь то медленнее, то быстрее – в зависимости от темпа исторических трансформаций оно может быть временем героев, временем несбывшихся надежд или вовсе историческим безвременьем. Индивид погружен в И. и реализует себя как человека, соотнося свое социальное поведение с глубинным течением И. Сравнительный анализ различных культур обнаруживает разнообразие представлений об И. В частности, если в обществах, заряженных на прогресс, историческое время понимается как текущее из прошлого через настоящее в будущее, то в историческом сознании традиционных обществ прошлое находится впереди настоящего – как образец, к которому надлежит максимально приблизиться. Более того, обнаруживается, что сама идея И. свойственна лишь цивилизованным обществам, появившимся впервые в 4 тысячелетии до н.э.; в архаических (первобытных) обществах господствует мифологическое, а не историческое сознание. Поэтому архаические общества могут быть в известном смысле определены как доисторические – не имеющие реального опыта И. Идея линейной И. впервые оформляется в античной культуре. Важнейшей предпосылкой привычных для нас представлений об И. явилось христианство, в центре внимания которого находятся не природные процессы, а определенным образом понятая человеческая И. – И. спасения. Структурируя историческое время последовательностью уникальных событий (сотворение мира и человека, грехопадение первых людей, первое пришествие Христа и его искупительная жертва, открывшая человеку возможность спасения, грядущие конец света и Страшный суд), христианство сформировало представление о линейной направленности и необратимости И., преодолев тем самым циклизм в восприятии времени, свойственный язычеству. Христианство, являясь мировой религией, обращенной к «человеку вообще», заложило основы трактовки И. как единого в своей сущности всемирно-исторического процесса. В новоевропейской культуре историческое сознание получило интенсивное развитие в конце XVIII-XIX в. XIX в. – «столетие историков» – характеризуется настоящим культом И. В условиях падения влияния традиционных форм религии было осуществлено своеобразное обожествление И. Предполагалось, что ход И. обладает высшей целесообразностью, «в конечном счете» окупает все жертвы и каждому воздает по заслугам. Единственное, о чем должен заботится человек, коль скоро он претендует на участие в И., это – «не отстать от прогресса». Катастрофизм реального исторического опыта сильно подорвал наивно прогрессистскую веру в гарантированность и провиденциальную разумность И. Разбожествление И. совершалось по-разному. Наиболее раннюю версию, восходящую еще к середине XIX в., представляет собой марксизм: И. не есть некое богосоразмерное разумное начало, преследующее «высшие» цели, И. создает сам человек, занятый удовлетворением своих материальных потребностей. Историческое событие образуется пересечением множества индивидуальных действий, столкновением частных интересов, и это случайность, которая служит проявлением исторической необходимости, – объективной эволюции общественного производства. Акцент на анализе материально-экономических процессов демистифицировал идею И., однако вера в непреложную историческую необходимость обернулась мессианством и небывалой жестокостью людей, якобы познавших «объективные законы общественного развития» и выступивших вершителями «суда И.». Другой вариант реакции на разбожествление И. представляет собой весьма популярный в XX в. неомифологизм. Историческое время, утратившее высшую целесообразность, становится бессмысленно-мучительным для человека. Неомифологизм пытается преодолеть «кошмар И.» посредством актуализации опыта мировосприятия, свойственного архаическим культурам, снимающим линейность исторического времени мифом о вечном возвращении. Однако бегство от идеи И. не приводит к прекращению реальных ее кошмаров и означает фактически уклонение от ответственности за происходящее. Сохранение тезиса об исторической ответственности человека стало возможным, как оказалось, посредством антропологизации И. Исторический процесс лишается какого бы то ни было надчеловеческого смысла, единственный смысл И. – это самореализация человека как свободного существа. Ткань И. образуется творческими ответами человека на безвыходные, с точки зрения прежнего опыта, ситуации. И. не гарантирована человеку, и ход ее не предопределен, И. держится постоянным усилием человека реализовать себя как свободное существо, независимое от внешней обусловленности. Саморазвитие и самоценность человека становятся мерой прогресса как сквозного смысла И. Однако в XX в. в историческое мышление проникают идеи прерывности и множественности, вообще подрывающие основополагающий тезис о смысловом единстве И. Освоение обширного неевропейского материала выявило скрытый европоцентризм привычного представления об И. как едином всемирно-историческом процессе: смысл И. (неограниченный прогресс) и ее периодизация (Древний мир – Средние века – Новое время) были определены на основе западного исторического сознания и представляют собой его неправомерную универсализацию. Концептуальная модель всемирной И. унифицирует изучаемые общества, тогда как реальный исторический материал свидетельствует в пользу их уникальности и открывает И. как многообразие типов исторического развития. Однако оборотной стороной тезиса об уникальности каждой цивилизации является признание их эквивалентности – они равноценны в силу отсутствия общей шкалы, позволяющей произвести их сравнительную оценку; единый поток И. распадается на множество разнородных локальных историй. Тем самым историческое мышление оказывается перед дилеммой: остаться в плену культурного империализма или вообще лишить И. общей смысловой направленности. Выходом из тупика является, по-видимому, переосмысление сущности исторической реальности. Привычная идеология прогресса как смысла И. основана на противопоставлении природы и И., природная среда здесь трактуется как пьедестал социально-исторического развития, средство удовлетворения человеческих потребностей. Глобальный экологический кризис, демонстрируя невозможность безграничного прогресса, выявляет глубокую укорененность человеческой И. в динамике биосферы Земли и по-новому открывает нам единство судьбы всего человечества (перед лицом возможного самоуничтожения). По-видимому, на смену теории «всемирной И.» может прийти концепция «глобальной И.», основанная на расширенном понимании исторической реальности и сочетании идеи планетарного единства человечества с признанием самобытности локальных социо-природных систем. Причем глобальная И. – это не столько теоретическая, сколько практическая проблема: человечество должно обрести новый тип историчности, решив две взаимосвязанные задачи: выработать стратегию коэволюции общества и природы и обрести прочное глобальное единство посредством диалогического взаимодействия различных культурных традиций. Пока это не произошло, идея И. остается одним из самых загадочных и противоречивых продуктов человеческого разума. В трактовке современной философии концепт «И.» неуклонно уступает место теории «постистории». (В.Н. Фурс, Энциклопедия социогогии).
Источник: Теория и практика разрешения виртуального конфликта, Практико-ориентированная монография
история
ИСТОРИЯ (от греч. historia — рассказ о прошлых событиях, о том, что узнано, исследовано) — прошлое человечества; наука о прошлом; повествование о некотором событии; процесс развития. Иногда для обозначения исторической науки используется термин «историография», в узком смысле означающий И. исторической науки. Рождение научной И., отделение ее от мифа и литературы в самостоятельную форму знания, связывают с именем древнегреческого историка Фукидида, впервые снабдившего историческое повествование критикой свидетельств. Расцвет исторических исследований, подготовленный разработкой историками Возрождения метода рациональной критики источников, его применением историками Просвещения, а также открытием романтиками принципа историзма, происходит в 19 в., когда в научный оборот вводится большой корпус новых источников. Классическими образцами историописания стали созданные в это время труды Я. Буркхарда, Ф. Гизо, Г. Дройзена, Т. Карлейля, Ф. де Куланжа, Т. Макалея, Ж. Мишле, Т. Моммзена, Б.Г. Нибура, Л. фон Ранке, А. де Токвиля, О. Тьерри. Завершение дисциплинарного оформления исторической науки в 19 в. было отмечено выходом книги французских историков Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобоса «Введение в изучение истории», содержащей скрупулезную экспликацию методов исторической критики. В 19 в. историческая наука переживает процессы предметной стратификации, приведшие к выделению в качестве самостоятельных субдисциплин политической, экономической, культурной и социальной истории. В 20 в. предметное поле исторической науки переструктурируется под влиянием социологического (школа «Анналов» во Франции: М. Блок, Ф. Бродель, Ж. Ле Гофф, Л. Февр и др.; марксизм в Великобритании и США: Э. Карр, Ф.Д. Тернер, Е.П. Томпсон, Э. Хобсбаум и др.) и антропологического (новая культурная И. и микроистория: К. Гинзбург, Н. Земон-Девис, Э. Ле Руа Ладюри, Л. Хант, Р. Шартье и др.) концептуально-методологических поворотов. Возникают новые, гибридные, исторические субдисциплины — этноистория, историческая психология (психо-история), историческая антропология, историческая география, урбан-история, тендерная И. и др. Для современного состояния исторической науки характерны фрагментаризация как результат пролиферации субдисциплин, поиски новой парадигмы исторического синтеза, попытки снять теоретическое напряжение между исследованиями исторических субъективностей (индивидуальных и коллективных) и социальных структур. Теоретические задачи философии И. как рефлексии над И. обозначаются в зависимости от того, в каком значении используется термин «И»: в онтологическом или в эпистемологическом. Философия И. как теория мирового исторического процесса (историософия) ставит перед собой вопросы о субъекте и движущих силах И., о законах исторического развития, о цели и смысле И. и содержит неустранимую прогностическую интенцию. Целостная концепция И. впервые обнаруживается в труде Августина Блаженного «О граде божьем». Выделяются два базовых подхода к истолкованию исторического процесса: унитарно-стадиальный (Г.В.Ф. Гегель, О. Конт, К. Маркс, М. Вебер и др.) и плюрально-циклический (Дж. Вико, О. Шпенглер, А. Дж. Тойнби и др.). Эпистемологическая философия И. как критика исторического разума возникает в конце 19 — начале 20 вв. в момент институциализации И. В эпистемологии И. можно выделить два проблемных кластера. 1. Кластер проблемы эпистемологического статуса И.: проблема логики исторического познания, проблема законов И., проблема теории в И., проблема исторической причинности, проблема исторических универсалий, проблема места и роли И. в корпусе социо-гуманитарных дисциплин. 2. Кластер проблемы объективности И.: проблема ценностей в историческом исследовании, проблема исторических понятий, проблема конструктивного характера познавательных средств историка, проблема исторической памяти. Проблема эпистемологического статуса И. встает в связи с возникающей на рубеже 19 и 20 вв. необходимостью легитимизации научности социо-гуманитарных дисциплин, парадигмальным примером которых выступает И. Историческое сознание, тематизированное Дж. Вико, немецким романтизмом, но прежде всего И.Г. Гердером и Г. В. Ф. Гегелем, сознание, принципами которого являются признание инакости прошлого и требование познавать прошлое в его собственных категориях, стало основой исторического метода, воспринятого становящимися «науками о духе» как единственно релевантного познанию человека. Взаимоотношения И. и других социальных и гуманитарных наук заново и по-новому проблематизируются в середине 20 в. в связи с транспортированием в И. концептуальных метафор и методологических моделей из социологии, антропологии, экономики и проч. Те же самые объяснительные модели, которые И. заимствует, науки-доноры верифицируют на историческом материале, что создает ситуацию порочного круга в оценке релевантности теоретических схем. Другая проблема связана с контроверзой «И. — истина»: И. подрывает притязания любой науки на абсолютную истину, историзируя, т.е. релятивизируя, их. Дискуссии о логике исторического познания были заданы концептуальными рамками противостояния натурализма (редукционизма) и антинатурализма (антиредукционизма). Натурализм (позитивизм в трех версиях, натурализованная эпистемология У Куайна) настаивает на существовании единой логики научного познания и считает, что естественные науки представляют образец научности. Антинатурализм (философская герменевтика, баденское неокантианство, нарративизм) отстаивает идею особой когнитивной операции, делающей прошлое интеллигибельным. Соответственно, это процедуры либо понимания (В. Дильтей), либо описания ( Г. Риккерт), либо повествования (Л. Минк, П. Рикер). Когнитивный интерес И. к специфическому в сочетании с ее притязаниями на реконструкцию целостной картины (фрагментов) прошлого, делает контроверзу «единичное—всеобщее» центральной для эпистемологии И. Проблема исторических универсалий, вокруг которой ведутся баталии номиналистов (методологический индивидуализм) и эссенциалистов (методологический коллективизм), структурирует размышления о субъекте исторического изменения и способах историописания. Здесь обнаруживается разрыв между событийной и структурной И, а также между каузальным и телеологическим объяснением, с одной стороны, и нарративным, с другой. Схизма нарративистов и антинарративистов порождена ложным противопоставлением процедур анализа (причиновменения) и синтеза (повествования, понимания) в историческом исследовании. Следует задаться вопросом о том, как понимание и каузальность дополняют друг друга (Р. Арон). Редукционисты (К. Гемпель, X. Уайт) пытаются применить дедуктивно-номологическую модель объяснения («объяснение через охватывающие законы») или ее смягченную — каузальную — версию к И., в то время как антиредукционисты ( У. Дрей, Р. Коллингвуд) обосновывают релевантность телеологического объяснения И. Делались попытки соединения этих двух типов объяснения (напр., квазителеологическая модель Г. фон Вригта). Критика применимости дедуктивно-номологической модели объяснения к И. исходит из проблематичности статуса исторических законов: они часто представляют собой тривиальности обыденной психологии и не обладают свойствами универсальности, инвариантности и симметрии, т.е. являются всего лишь тенденциями, что связано с особой природой исторической причинности. Проблема законов в И. тесно связна с проблемой теории в И. и является принципиальной для понимания природы этой науки. Если научная теория трактуется как эссенциальный уровень познания, то философия И. как крупномасштабная теория исторического процесса, формулирующая его законы, тоже может претендовать на эту роль. Но, из-за отсутствия методологических средств обеспечения связи между теоретическим абстракциями философии И. и эмпирической конкретикой, философия И. не воспринимается в качестве необходимой составляющей исторического знания ни работающими историками, ни сциентистски ориентированными представителями философии И. (напр., А. Данто). Номиналисты критикуют философию И. как форму трансцендентальной иллюзии. И. как целостность — всего лишь регулятивный принцип, а не реальность. В этом же русле осуществлялась критика историцизма со стороны К. Поппера как доктрины, постулирующей единство исторического процесса, его детерминированность и прогрессивный характер. Современная философия науки смягчает критериальные требования к «хорошей» науке вплоть до возможности считать теорией любые формы систематизации познавательного материала. В таком случае уже историческое повествование будет достаточным для приписывания И. объяснительной силы (позиция нарративизма). Такой подход способствует сохранению ситуации фрагментированности исторических исследований. Вопрос о том, можем ли мы объективно познать прошлое, содержит двусмысленность, связанную с понятием объективности. Историческая объективность отличается от естественнонаучной и соответствует когнитивной практике И., в которой неразрывно связаны факты и ценности. Проблема объективности исторического познания раскрывается в 3-х ракурсах. Во-первых, через вопрос о том, как возможна истина в И., если сам познающий историчен. Не обрекает ли перспективность нашего видения И. на неизбежный релятивизм (Г. -Г. Гадамер) ? Существует ли прогресс исторического познания? Выбор вопросника и отбор фактов детерминирован как личным опытом и интересом историка, так и социальным запросом эпохи. Но это не означает множественность карт прошлого, скорее — множественность маршрутов познавательного движения по карте И. Во-вторых, может ли историк освободиться от искажающей пристрастности? Софистицированные методы критики источников позволяют устранить присутствующие в них контаминации. Но в ходе построения целостной интерпретации искажения может вносить и сам познающий. Идеологическая ангажированность историка ведет не только к заблуждениям, но и к фальсификации И. Средством, но не панацеей, против этого служит критическая рефлексия исследователя и кодекс профессиональной чести историка. В-третьих, в споре конструктивистов и реалистов проблема объективности предстает в форме вопроса: является ли историческое знание конструкцией или реконструкцией? В такой форме проблема объективности И. была остро поставлена в философском постмодернизме, предложившем лингвистическую абсолютизацию кантовской идеи конструктивной природы познавательных средств. Если И — это всего лишь особый способ создания литературного «эффекта реальности» (Р. Барт, X. Уайт), то не существует различия между историческим романом и исторической монографией. Если исторический факт это лингвистичский конструкт, то не существует инстанции обоснования истинности исторического объяснения. Историческая реальность теряет статус объективности и совпадает с содержанием источника, равно как и с содержанием работы историка, она множится и становится интертексуальностью — дискурсом. Реалисты, признавая формирующую природу исторических концептов, настаивают на способности И. говорить правду о прошлом, но лишь частичную, а не полную и окончательную (А. Про, Дж. Тош, Р.Дж. Элтон). О.В. Вышегородцева Лит.: Рикер П. Время и рассказ. М.-СПб., 1998; Арон Р. Избранное. Введение в философию истории. М., 2000; Копосов Н.Е. Как думают историки. М., 2001; Данто А. Аналитическая философия истории. М, 2002; Уайт X. Метаистория: Историческое воображение в Европе 19 века. Екатеринбург, 2002; Анкерсмит Ф. Нарративная логика. Семантический анализ языка историков. М., 2003; Вен П. Как пишут историю. Опыт эпистемологии. М., 2003; Carr E. N. What is history? L., 1987; Mandelbaum M. The anatomy of historical Knowledge. Baltimore, 1977.
ИСТОРИЯ
от греч. historia — рассказывать, свидетельствовать, описывать) — понятие, раскрывающее динамику человеческого бытия, изменения и развития общества. В более широком смысле понятие используется и для характеристики происхождения, формирования, преобразования любых вещей, явлений, систем, протекания и трансформации любых процессов («естественная история»). В ходе своего обогащения понятие «история» включило в себя дополнительно такие значения, как истолкование, объяснение, предсказание жизни человеческого общества.
Разнообразные трактовки истории можно представить двумя основными типами: во-первых, представление об истории как о прошлом. Реальность истории в этом случае трактуется как наследие, полученное людьми от предшествующих поколений. Отсюда — практическая задача сохранения исторического наследства, памятников истории, ее вещественных и письменных «следов». Историческое познание в этом смысле оказывается в основном изучением памятников, их выявлением, описанием, истолкованием. Во-вторых, понимание истории как процесса человеческого бытия, как социального бытия, развертывающегося во времени. Такое понимание истории предполагает рассмотрение и описание истории через деятельность людей, через связи этой деятельности с ее условиями, средствами и продуктами. В этом случае история предстает как живая, т. е. деятельная, насыщенная силами и способностями людей, связь прошлого, настоящего и будущего. Проблема отношения к прошлому оказывается шире проблемы отношения людей к историческим памятникам. Выявляется необходимость видеть за предметами и знаковыми формами схемы деятельности и общения людей, моделировать ситуации возникновения и воспроизводства этих схем. Оба типа представления об истории по сути содержат в себе различение истории как а) динамики человеческого бытия и б) как познания — описания, трактовки, объяснения этого бытия. При этом описание истории может быть понято в составе самого меняющегося бытия, но может быть и дистанцировано от него. Это происходит, когда история является нам в виде проблемы, фиксирующей несоответствие нашего понимания общественного процесса его действующим силам, средствам, формам.
История часто «читается наоборот», в «обратной перспективе»: на первом плане — результаты, на втором — средства, на третьем — условия, на четвертом — сам процесс жизни и деятельности людей. Ход истолкования (или исследования) истории оказывается при этом противоположным ходу ее воспроизводства и обновления человеческими индивидами. Чтобы не оставаться в границах такого видения истории, необходимо выявлять ее «лицевую» сторону, обнаруживать за объективированными выражениями истории ее живое движение, ее личный состав. Тогда вопросы о том, кто и как делает историю, предшествуют истолкованиям вещей и текстов: «стрелки» исследования переводятся с эмпирического описания материала на уровень теоретических представлений о взаимосвязях людей. В этой перспективе результаты человеческой деятельности оказываются выведенными из состояния своей вещной одномерности, обнаруживают свое значение промежуточных продуктов, пересечений различных деятельных связей, кристаллизации человеческих возможностей. В ходе решения подобных задач — это относится прежде всего к нашему времени — историческое познание вынуждено действовать в качестве теоретического, использующего «аппарат» всего обществознания для реконструкции исторических событий и ситуаций. Дистанцированность исторического познания (историка, его позиции, установки, исследовательских инструментов) от общественного процесса косвенным образом указывает на его специфическую включенность в динамику человеческого бытия, в воспроизводство временных связей общества, в наполнение овеществленного человеческого опыта социальными значениями и смыслами. Историческое познание оказывается особым «органом», удерживающим связь времен, ставящим и отчасти решающим задачу восстановления этой связи. Особенности исторического познания выявляются постольку, поскольку изменения общества оказываются практической проблемой, затрагивают формы непосредственной жизни людей и вместе с тем вводят в их обыденный опыт масштабные временные и пространственные измерения.
Труды первых историков (Геродота, Фукидида, Полибия — 5—2 вв. до н. э.) содержали описания различных политических событий, местностей, поселений, обычаев разных племен. Кроме того, они включали сведения, которые сейчас были бы названы географическими или биологическими, к достоверным описаниям присоединялись легенды, мифы или попросту домыслы. В ходе оформления жанра исторических описаний (конец 1-го тысячелетия до н. э.) выявились темы сопоставления разных времен (прошлое, настоящее, будущее), различных народов (свои — чужие, культурные — дикие), разграничения достоверного знания и вымысла. Расцвет грекоримской цивилизации, ее расширяющиеся контакты с др. социальными и культурными пространствами, а затем распад этой цивилизации и возникновение на ее «обломках» новых политических образований заметно усилили духовные интересы людей к динамическим аспектам человеческого бытия, их описанию и осмыслению. Распространение христианства способствовало оформлению взгляда на историю как на развитие, имеющее начало и конечную цель. В рамках идеи развития установился взгляд на историю как на смену государственных порядков, выявлялась связь индивидуального человека с бытием общества во времени (Августин Аврелий — 5 в.).
Тема времени воплощалась в разработке хронологий, устанавливающих систему измерений для разных интервалов и пространств истории, и в летописных повествованиях, фиксирующих конкретные деяния людей, события и перемены в жизни общества в хронологической последовательности. Хронология и летописания встраивались во временной порядок человеческого бытия, становились особыми «механизмами» отбора и трансляции человеческого опыта, формами присутствия прошлого в актуальном настоящем. Они способствуют — первоначально в рамках религиозно-теологических представлений — выработке важных понятий исторического познания, характеризующих развитие, направленность, стадиальность, структурность человеческого бытия. Постепенно складывался особый схематизм понимания истории, который и поныне действует в современных рассуждениях об эпохах и летоисчислении, о развитых и отсталых странах (см. Эпоха историческая).
В сер. 2-го тысячелетия н. э. в ходе географических открытий, расширения торговли, образования индустриальной экономики исторический процесс приобрел мировую масштабность и многомерность. Идеи направленности истории, ее динамики, единства и многообразия получили новое практическое обоснование и соответствующее теоретическое оформление. Были сформулированы гипотезы о влиянии отдельных факторов (географических, экономических, социальных — Ш. Монтескье, А. Смит, А. Фергюссан) на движение истории; развитие общества трактовалось как усовершенствование его отдельных сторон (Дж. Втсо, М. Кандорсе, А Лорго), как восхождение к высотам благополучия, просвещенности, справедливости. Прогресс истории трактовался в качестве общего ориентира для различных регионов и стран. Вместе с тем были заложены основы понимания отдельного общества как исторически развивающейся системы, в которой разные условия, средства и факторы объединяются деятельностью людей, реализующих динамику истории (Г. В. Ф. Гегель). Существенное значение в этом плане имели труды К. Маркса, исследовавшего капиталистическую общественную формацию как особую социальную систему, основанную на расширенном воспроизводстве вещественного богатства. Впоследствии эта концепция трансформировалась в схему объяснения истории: в догматическом марксизме различные типы общества характеризовались с точки зрения этой схемы. Марксом была сформулирована и гипотеза о зависимости социальных форм от степени и характера развития сил и способностей человеческих индивидов, взаимодействующих в обществе. По этой гипотезе история может быть представлена как смена трех главных социальных типов — от общества, базирующегося на связях личных зависимостей, к обществу, основанному на вещных зависимостях, и, наконец, к обществу, реализующему свои качества через взаимообусловленность развития составляющих его индивидов. Эта гипотеза не получила распространения (лишь сто лет спустя она вступила в своеобразный резонанс с другой трехступенчатой схемой истории: традиционное, индустриальное, постиндустриальное общества — Д. Белл, О. Тоффлер). В 19 в. динамика истории связывалась главным образом с экономическим и технологическим прогрессом, поэтому идеи Маркса оказались в ряду др. идеологических и научных концепций, придающих первостепенное значение развитию вещественных средств и условий жизни общества.
Существенное влияние на трактовку процесса истории оказало в 19 в. осмысление исторического познания как особого рода научной деятельности, как совокупности научных дисциплин. В конце столетия заметно снизился авторитет философско-исторических объяснений истории, построенных на абстрактно-общих определениях общественного процесса, его причин, условий, законов, целей, смыслов и т. п. Зато заметно возросло влияние научной методологии, ее норм и стандартов на исторические исследования. Поскольку стандарты научной методологии этого периода имели естественнонаучное происхождение, они и в части исторического познания стимулировали ориентацию на предметности, которые могли быть исчислены, измерены и взвешены. Эта ориентация была также подкреплена развитием таких дисциплин, как археология, экономическая история, история материальной культуры и т. д. Изучению подверглись общества, весьма далеко отстоящие от европейского типа: потребовались конкретные методики изучения разнообразных способов воспроизводства общественной жизни, культур, социальных взаимодействий. Происходила резкая дифференциация исторических дисциплин по предметам и методам: изучались отдельные аспекты истории как процесса, развернутого во времени (истории техники, искусства, языка), отдельные общества в их эволюции, отдельные подсистемы общества в их изменениях. Помимо причин внутреннего характера на формы исторического познания оказывали воздействие и внешние причины, поскольку знание об истории реально функционировало в связи с др. социально-гуманитарными дисциплинами.
Во 2-й пол. 19 в. оформилось большинство ныне существующих общественных наук, установились их взаимоотношения и взаиморазграничения. Поскольку классическая философия утрачивала функцию общего «определителя» истории, взаимоотношения исторического познания с др. социальными и гуманитарными дисциплинами основывались не столько на единстве социального процесса, сколько на логике разделения труда. Так сложилась ситуация, предполагающая определение исторической науки как эмпирической в противовес философии, как конкретной в противовес социологии, как «науки о духе» (В. Дилыпеи) в противовес экономике. Эта же ситуация сделала приемлемым для исторического познания методологический дуализм (Г. Риккерт, В. Виндельбанд), когда одни и те же исторические явления — скажем, исторические памятники — могут трактоваться и в смысле «наук о природе», и в смысле «наук о культуре», т. е. и как элементы абстрактных рядов, связей, регулярностей, и как уникальные воплощения человеческого опыта. Эти различные, часто не согласуемые друг с другом подходы, вполне оправданные в рамках частных исследований, на уровне методологического анализа исторического познания свидетельствовали об отсутствии его внутренней связности, о недостаточности — и в смысле нехватки, и в смысле неопределенности — цельных представлений об истории как процессе человеческого бытия. В кон. 19 в. идея единства человеческой истории, опиравшаяся в значительной степени на схемы классической философии истории, в связи с кризисом была поставлена под сомнение. В 20 в., с его глобальными социально-политическими, экономическими, экологическими потрясениями, под вопросом оказался весь классический схематизм истории, с его идеями направленности, закономерности, целей, смыслов и т. п. Распространились навязчивые идеи гибели культуры, «заката Европы» (О. Шпенглер), смерти социального, «конца истории» (Ф. Фукуяма), т. е. идеи об исчерпании тех возможностей, которые прежде позволяли говорить о прогрессе истории. В плане социальном и культурном переоценка схематизма истории указала не только на его (схематизма) границы, но и на практические пределы экстенсивного использования обществом природных и человеческих ресурсов, а стало быть, и средств экономики, культуры, науки, технологии. Вместе с тем более четко обозначилась культурная функция линейного понимания истории как формы, обеспечивающей событие людей во времени и пространстве, как социальной связи между поколениями и как схемы взаимодействия между различными социальными системами. У схематизма, понимаемого таким образом, сохранялись перспективы, пока человеческое сообщество могло преобразовывать природную среду и свободно оформлять ее в своих деятельностях и связях. Поскольку дальнейшие преобразования этого рода оказались сопряженными с катастрофическими изменениями человеческих условий, постольку встал вопрос об истории как процессе, протекающем в практически замкнутых границах социального пространства, т. е. об истории как бытии во времени, об интенсивном развитии человеческих деятельностей и взаимодействий между социальными системами.
Эта тема была намечена в нач. 20 в. А. Бергсоном и М. Хайдеггером. В середине века она стала разрабатываться как конкретно-научная проблема «социальной истории», теоретической экономики, социальной психологии, этнографии (Ф. Бродель). На рубеже 21 в. она конкретизируется в совокупности вопросов: о простраивании связей современного социального мира (И. Уоллерстайн), о поиске форм взаимодействия между разными цивилизациями, вступающими во все более плотные контакты, о выработке баланса между схемами накопленного и живого исторического опыта, между историзмом общества и полифонической динамикой природных процессов. Новый смысл приобретает мотив единства истории и природы. Так или иначе это единство признавалось всегда, но его конкретная, меняющаяся (т. е. историческая) форма до середины 20 в. не была особой проблемой человеческого бытия и познания. Более того, в классической науке схематизм природы, выражавший устойчивость естественных процессов, противопоставлялся схематизму истории как выражению изменчивости общественной жизни. Отсюда и попытки, с одной стороны, противопоставить теоретическое и историческое познание, с другой — свести историческое исследование к логике вещей, и в прямом и в переносном смысле (см. Логическое и историческое).
Конкретное усмотрение единства истории общества и истории природы связано с отчетливым пониманием того, что история творится не «в общем виде», а в разных зонах и точках социального пространства, в формах особых взаимодействий между различными природными и общественными системами. Дальнейшая история общества сопряжена с преодолением прежнего абстрактного схематизма природы, с освоением истории природы в ее конкретных формах и их сочетаниях. См. также ст. Историзм, Прогресс, Смысл истории.
Лит.: История (Кон И. С.). — Философская энциклопедия. М., 1962, т. 2, с. 368—376; ПоршневБ. Ф. О начале человеческой истории. М., 1974; Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977; Лосев А. Ф. Античная философия истории. М., 1977; Ерофеев H. A. Что такое история. М., 1978; Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М.. 1984; Фукуяма Ф. Конец истории? — «ВФ», 1990, N2 3, с. 134—148; Тойнби А.Дж. Постижение истории. М., 1991; Броде.л Ф. Время мира. М., 1992; Уоллерстайн И. Общественное развитие или развитие мировой системы? — «Вопросы социологии». 1992, № 1, с. 77—89; Хайдеггер M. Время и бытие. М.. 1993; Шпенглер О. Закат Европы. Очерки о морфологии мировой истории. М., 1993; Философии истории. Антология. М.. 1994; Моисеев H. H. Современный рационализм. М., 1995; Рашковскии Е. Б. Историк как свидетель, или об источниках исторического познания. — «ВФ», 1998, № 3, с. 35—42.
В. Е. Номеров
Разнообразные трактовки истории можно представить двумя основными типами: во-первых, представление об истории как о прошлом. Реальность истории в этом случае трактуется как наследие, полученное людьми от предшествующих поколений. Отсюда — практическая задача сохранения исторического наследства, памятников истории, ее вещественных и письменных «следов». Историческое познание в этом смысле оказывается в основном изучением памятников, их выявлением, описанием, истолкованием. Во-вторых, понимание истории как процесса человеческого бытия, как социального бытия, развертывающегося во времени. Такое понимание истории предполагает рассмотрение и описание истории через деятельность людей, через связи этой деятельности с ее условиями, средствами и продуктами. В этом случае история предстает как живая, т. е. деятельная, насыщенная силами и способностями людей, связь прошлого, настоящего и будущего. Проблема отношения к прошлому оказывается шире проблемы отношения людей к историческим памятникам. Выявляется необходимость видеть за предметами и знаковыми формами схемы деятельности и общения людей, моделировать ситуации возникновения и воспроизводства этих схем. Оба типа представления об истории по сути содержат в себе различение истории как а) динамики человеческого бытия и б) как познания — описания, трактовки, объяснения этого бытия. При этом описание истории может быть понято в составе самого меняющегося бытия, но может быть и дистанцировано от него. Это происходит, когда история является нам в виде проблемы, фиксирующей несоответствие нашего понимания общественного процесса его действующим силам, средствам, формам.
История часто «читается наоборот», в «обратной перспективе»: на первом плане — результаты, на втором — средства, на третьем — условия, на четвертом — сам процесс жизни и деятельности людей. Ход истолкования (или исследования) истории оказывается при этом противоположным ходу ее воспроизводства и обновления человеческими индивидами. Чтобы не оставаться в границах такого видения истории, необходимо выявлять ее «лицевую» сторону, обнаруживать за объективированными выражениями истории ее живое движение, ее личный состав. Тогда вопросы о том, кто и как делает историю, предшествуют истолкованиям вещей и текстов: «стрелки» исследования переводятся с эмпирического описания материала на уровень теоретических представлений о взаимосвязях людей. В этой перспективе результаты человеческой деятельности оказываются выведенными из состояния своей вещной одномерности, обнаруживают свое значение промежуточных продуктов, пересечений различных деятельных связей, кристаллизации человеческих возможностей. В ходе решения подобных задач — это относится прежде всего к нашему времени — историческое познание вынуждено действовать в качестве теоретического, использующего «аппарат» всего обществознания для реконструкции исторических событий и ситуаций. Дистанцированность исторического познания (историка, его позиции, установки, исследовательских инструментов) от общественного процесса косвенным образом указывает на его специфическую включенность в динамику человеческого бытия, в воспроизводство временных связей общества, в наполнение овеществленного человеческого опыта социальными значениями и смыслами. Историческое познание оказывается особым «органом», удерживающим связь времен, ставящим и отчасти решающим задачу восстановления этой связи. Особенности исторического познания выявляются постольку, поскольку изменения общества оказываются практической проблемой, затрагивают формы непосредственной жизни людей и вместе с тем вводят в их обыденный опыт масштабные временные и пространственные измерения.
Труды первых историков (Геродота, Фукидида, Полибия — 5—2 вв. до н. э.) содержали описания различных политических событий, местностей, поселений, обычаев разных племен. Кроме того, они включали сведения, которые сейчас были бы названы географическими или биологическими, к достоверным описаниям присоединялись легенды, мифы или попросту домыслы. В ходе оформления жанра исторических описаний (конец 1-го тысячелетия до н. э.) выявились темы сопоставления разных времен (прошлое, настоящее, будущее), различных народов (свои — чужие, культурные — дикие), разграничения достоверного знания и вымысла. Расцвет грекоримской цивилизации, ее расширяющиеся контакты с др. социальными и культурными пространствами, а затем распад этой цивилизации и возникновение на ее «обломках» новых политических образований заметно усилили духовные интересы людей к динамическим аспектам человеческого бытия, их описанию и осмыслению. Распространение христианства способствовало оформлению взгляда на историю как на развитие, имеющее начало и конечную цель. В рамках идеи развития установился взгляд на историю как на смену государственных порядков, выявлялась связь индивидуального человека с бытием общества во времени (Августин Аврелий — 5 в.).
Тема времени воплощалась в разработке хронологий, устанавливающих систему измерений для разных интервалов и пространств истории, и в летописных повествованиях, фиксирующих конкретные деяния людей, события и перемены в жизни общества в хронологической последовательности. Хронология и летописания встраивались во временной порядок человеческого бытия, становились особыми «механизмами» отбора и трансляции человеческого опыта, формами присутствия прошлого в актуальном настоящем. Они способствуют — первоначально в рамках религиозно-теологических представлений — выработке важных понятий исторического познания, характеризующих развитие, направленность, стадиальность, структурность человеческого бытия. Постепенно складывался особый схематизм понимания истории, который и поныне действует в современных рассуждениях об эпохах и летоисчислении, о развитых и отсталых странах (см. Эпоха историческая).
В сер. 2-го тысячелетия н. э. в ходе географических открытий, расширения торговли, образования индустриальной экономики исторический процесс приобрел мировую масштабность и многомерность. Идеи направленности истории, ее динамики, единства и многообразия получили новое практическое обоснование и соответствующее теоретическое оформление. Были сформулированы гипотезы о влиянии отдельных факторов (географических, экономических, социальных — Ш. Монтескье, А. Смит, А. Фергюссан) на движение истории; развитие общества трактовалось как усовершенствование его отдельных сторон (Дж. Втсо, М. Кандорсе, А Лорго), как восхождение к высотам благополучия, просвещенности, справедливости. Прогресс истории трактовался в качестве общего ориентира для различных регионов и стран. Вместе с тем были заложены основы понимания отдельного общества как исторически развивающейся системы, в которой разные условия, средства и факторы объединяются деятельностью людей, реализующих динамику истории (Г. В. Ф. Гегель). Существенное значение в этом плане имели труды К. Маркса, исследовавшего капиталистическую общественную формацию как особую социальную систему, основанную на расширенном воспроизводстве вещественного богатства. Впоследствии эта концепция трансформировалась в схему объяснения истории: в догматическом марксизме различные типы общества характеризовались с точки зрения этой схемы. Марксом была сформулирована и гипотеза о зависимости социальных форм от степени и характера развития сил и способностей человеческих индивидов, взаимодействующих в обществе. По этой гипотезе история может быть представлена как смена трех главных социальных типов — от общества, базирующегося на связях личных зависимостей, к обществу, основанному на вещных зависимостях, и, наконец, к обществу, реализующему свои качества через взаимообусловленность развития составляющих его индивидов. Эта гипотеза не получила распространения (лишь сто лет спустя она вступила в своеобразный резонанс с другой трехступенчатой схемой истории: традиционное, индустриальное, постиндустриальное общества — Д. Белл, О. Тоффлер). В 19 в. динамика истории связывалась главным образом с экономическим и технологическим прогрессом, поэтому идеи Маркса оказались в ряду др. идеологических и научных концепций, придающих первостепенное значение развитию вещественных средств и условий жизни общества.
Существенное влияние на трактовку процесса истории оказало в 19 в. осмысление исторического познания как особого рода научной деятельности, как совокупности научных дисциплин. В конце столетия заметно снизился авторитет философско-исторических объяснений истории, построенных на абстрактно-общих определениях общественного процесса, его причин, условий, законов, целей, смыслов и т. п. Зато заметно возросло влияние научной методологии, ее норм и стандартов на исторические исследования. Поскольку стандарты научной методологии этого периода имели естественнонаучное происхождение, они и в части исторического познания стимулировали ориентацию на предметности, которые могли быть исчислены, измерены и взвешены. Эта ориентация была также подкреплена развитием таких дисциплин, как археология, экономическая история, история материальной культуры и т. д. Изучению подверглись общества, весьма далеко отстоящие от европейского типа: потребовались конкретные методики изучения разнообразных способов воспроизводства общественной жизни, культур, социальных взаимодействий. Происходила резкая дифференциация исторических дисциплин по предметам и методам: изучались отдельные аспекты истории как процесса, развернутого во времени (истории техники, искусства, языка), отдельные общества в их эволюции, отдельные подсистемы общества в их изменениях. Помимо причин внутреннего характера на формы исторического познания оказывали воздействие и внешние причины, поскольку знание об истории реально функционировало в связи с др. социально-гуманитарными дисциплинами.
Во 2-й пол. 19 в. оформилось большинство ныне существующих общественных наук, установились их взаимоотношения и взаиморазграничения. Поскольку классическая философия утрачивала функцию общего «определителя» истории, взаимоотношения исторического познания с др. социальными и гуманитарными дисциплинами основывались не столько на единстве социального процесса, сколько на логике разделения труда. Так сложилась ситуация, предполагающая определение исторической науки как эмпирической в противовес философии, как конкретной в противовес социологии, как «науки о духе» (В. Дилыпеи) в противовес экономике. Эта же ситуация сделала приемлемым для исторического познания методологический дуализм (Г. Риккерт, В. Виндельбанд), когда одни и те же исторические явления — скажем, исторические памятники — могут трактоваться и в смысле «наук о природе», и в смысле «наук о культуре», т. е. и как элементы абстрактных рядов, связей, регулярностей, и как уникальные воплощения человеческого опыта. Эти различные, часто не согласуемые друг с другом подходы, вполне оправданные в рамках частных исследований, на уровне методологического анализа исторического познания свидетельствовали об отсутствии его внутренней связности, о недостаточности — и в смысле нехватки, и в смысле неопределенности — цельных представлений об истории как процессе человеческого бытия. В кон. 19 в. идея единства человеческой истории, опиравшаяся в значительной степени на схемы классической философии истории, в связи с кризисом была поставлена под сомнение. В 20 в., с его глобальными социально-политическими, экономическими, экологическими потрясениями, под вопросом оказался весь классический схематизм истории, с его идеями направленности, закономерности, целей, смыслов и т. п. Распространились навязчивые идеи гибели культуры, «заката Европы» (О. Шпенглер), смерти социального, «конца истории» (Ф. Фукуяма), т. е. идеи об исчерпании тех возможностей, которые прежде позволяли говорить о прогрессе истории. В плане социальном и культурном переоценка схематизма истории указала не только на его (схематизма) границы, но и на практические пределы экстенсивного использования обществом природных и человеческих ресурсов, а стало быть, и средств экономики, культуры, науки, технологии. Вместе с тем более четко обозначилась культурная функция линейного понимания истории как формы, обеспечивающей событие людей во времени и пространстве, как социальной связи между поколениями и как схемы взаимодействия между различными социальными системами. У схематизма, понимаемого таким образом, сохранялись перспективы, пока человеческое сообщество могло преобразовывать природную среду и свободно оформлять ее в своих деятельностях и связях. Поскольку дальнейшие преобразования этого рода оказались сопряженными с катастрофическими изменениями человеческих условий, постольку встал вопрос об истории как процессе, протекающем в практически замкнутых границах социального пространства, т. е. об истории как бытии во времени, об интенсивном развитии человеческих деятельностей и взаимодействий между социальными системами.
Эта тема была намечена в нач. 20 в. А. Бергсоном и М. Хайдеггером. В середине века она стала разрабатываться как конкретно-научная проблема «социальной истории», теоретической экономики, социальной психологии, этнографии (Ф. Бродель). На рубеже 21 в. она конкретизируется в совокупности вопросов: о простраивании связей современного социального мира (И. Уоллерстайн), о поиске форм взаимодействия между разными цивилизациями, вступающими во все более плотные контакты, о выработке баланса между схемами накопленного и живого исторического опыта, между историзмом общества и полифонической динамикой природных процессов. Новый смысл приобретает мотив единства истории и природы. Так или иначе это единство признавалось всегда, но его конкретная, меняющаяся (т. е. историческая) форма до середины 20 в. не была особой проблемой человеческого бытия и познания. Более того, в классической науке схематизм природы, выражавший устойчивость естественных процессов, противопоставлялся схематизму истории как выражению изменчивости общественной жизни. Отсюда и попытки, с одной стороны, противопоставить теоретическое и историческое познание, с другой — свести историческое исследование к логике вещей, и в прямом и в переносном смысле (см. Логическое и историческое).
Конкретное усмотрение единства истории общества и истории природы связано с отчетливым пониманием того, что история творится не «в общем виде», а в разных зонах и точках социального пространства, в формах особых взаимодействий между различными природными и общественными системами. Дальнейшая история общества сопряжена с преодолением прежнего абстрактного схематизма природы, с освоением истории природы в ее конкретных формах и их сочетаниях. См. также ст. Историзм, Прогресс, Смысл истории.
Лит.: История (Кон И. С.). — Философская энциклопедия. М., 1962, т. 2, с. 368—376; ПоршневБ. Ф. О начале человеческой истории. М., 1974; Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977; Лосев А. Ф. Античная философия истории. М., 1977; Ерофеев H. A. Что такое история. М., 1978; Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М.. 1984; Фукуяма Ф. Конец истории? — «ВФ», 1990, N2 3, с. 134—148; Тойнби А.Дж. Постижение истории. М., 1991; Броде.л Ф. Время мира. М., 1992; Уоллерстайн И. Общественное развитие или развитие мировой системы? — «Вопросы социологии». 1992, № 1, с. 77—89; Хайдеггер M. Время и бытие. М.. 1993; Шпенглер О. Закат Европы. Очерки о морфологии мировой истории. М., 1993; Философии истории. Антология. М.. 1994; Моисеев H. H. Современный рационализм. М., 1995; Рашковскии Е. Б. Историк как свидетель, или об источниках исторического познания. — «ВФ», 1998, № 3, с. 35—42.
В. Е. Номеров
Источник: Новая философская энциклопедия
ИСТОРИЯ
знание о прошлом человечества; актуальное развертывание человеческой жизни. В первом смысле история — это познание происхождения и эволюции человечества, в частности народов и наций. Познание прошлого поднимает эпистемологическую проблему, т.е. проблему метода, которую можно сформулировать так: каковы методы, позволяющие установить объективное знание о прошлом и рассматривать историю как науку? Следовательно, нужно определить ее объект и ее метод.
Объект истории: Чистая история — так, как ее некогда понимали, — имела обыкновение рассматривать лишь «события», т.е. уникальные факты, никогда не повторяющиеся и обычно связанные с деятельностью исторических лиц. Мы устанавливаем исторический «факт», объединяя устные и письменные свидетельства, семейные предания. Так, например, историк постарается найти точное месторасположение Алезии и выяснить мельчайшие детали, вынудившие в 52 г. до Р.Х. Версенгеторикса [Vercingetorix] сдаться Цезарю. «Отцом истории» считается греческий историк Геродот (ок. 485-420 гг. до Р.Х.). «История» Геродота — это рассказ о мидийских войнах, в который вплетены многочисленные сведения о нравах, повседневной жизни, законах и даже легендах этой эпохи. История как исследование причин — выше простого пересказа благодаря попытке объяснения. Родоначальником исторического объяснения считается Фу-кидид (470—401 гг. до Р.Х.), написавший «Историю пелопонесских войн», где он пытается вывести принцип, объяснить разумность одних событий в их сопоставлении с другими. При этом он заботится как о точности и глубоком знании исторических документов, так и о критическом подходе к информации. Французский историк и экономист Ф. Симиан (1873-1935) предпочтет опираться уже не на причины, а на условия («Заработная плата, социальная эволюция и деньги», 1932). Условия того или иного события, исторических перемен могут включать в себя многочисленные причины: они очерчивают рамки, за пределами которых событие уже не может произойти. Как только мы нашли смысл, структурирующий многочисленные события и управляющий общей эволюцией, мы можем говорить о законах. История, как и физика, хочет выявить постоянные связи, имеющие место в мире человеческих феноменов. Если взять отдельного индивида, то эти законы предстают здесь в качестве сил, превышающих его личную волю. Это так называемая «социологическая» концепция истории. В «Войне и мире» (1865-1869) Толстой подробно описал опыт генерала Кутузова, отказывавшегося предпринять какую-либо личную инициативу для того, чтобы позволить свободно действовать армейским частям и не мешать им общими действиями. Он понял, что общественные и человеческие законы, в чьих руках индивиды — лишь игрушки, должны привести великую Россию к неизбежной победе над наполеоновскими войсками. Маркс (1818-1883) развил эту теорию законов, управляющих эволюцией общества, усмотрев в экономическом базисе страны пружины эволюции надстроек (политический режим, идеология, культура). История, однако, показала, что предсказать будущее эти законы Марксу не помогли. Так, он предсказывал, что Великобритания, будучи наиболее развитой капиталистической страной, первая осуществит пролетарскую революцию; однако сегодня эта страна представляет собой один из последних оплотов парламентской монархии. Революция же, с точностью наоборот, имела место как раз в наименее развитых странах, преимущественно сельскохозяйственных, таких как Китай, Югославия и т.д.: теоретиком подобной эволюции был В. Ленин. Крах коллективистских режимов Восточной Европы в ноябре и декабре 1989 г. лишний раз показывает, сколько сюрпризов уготовано историей для своих теоретиков, пытающихся объяснить ее эволюцию.
Методы объективного познания: центральным вопросом для историка, задумывающегося о своей деятельности, будет вопрос об объективности его знания о прошлом. Под этим следует понимать не только непредвзятость исторического повествования, но и его соответствие действительным событиям. Непредвзятость довольно проблематична, ведь сам историк — субъективность, введенная в историю; у него могут быть свои прогнозы о будущем общества. Так, например, Французская революция 1789 г. может вызывать весьма разные интерпретации: если субъективный историк является приверженцем социалистической линии, он выделит здесь понятие равенства, эгалитаризма («Всем поровну»). Если же он связывает будущее общества с либерализмом, то выделит понятие свободы («Каждому по заслугам и по взятой им на себя ответственности»). Политический деятель, заботящийся о сплоченности общества («братстве» французов), сможет поразмыслить об условиях, приведших в 1792-1794 гг. к террору, чтобы избежать в будущем повторения подобного процесса, и т.д. Однако если историк методологически выбрал критический и объективный подход, ему следует абстрагироваться от всех личных политических проектов. Объективность истории предполагает преодоление политической субъективности ради «субъективности более высокого ранга — субъективности человека» (Рикер, «История и истина», 1955). Симпатия, лежащая в основе понимания всех человеческих феноменов, предполагает некоторую долю критического духа и целостный подход. Одним словом, исторический факт, установленный историком, не должен смешиваться с событием: его поддерживают неторопливые и глубокие связи, на которых и он сам, в свою очередь, отражается и которые придают ему смысл. Так, например, если мы зададимся вопросом, что же считать важнейшим событием второй мировой войны именно как войны, нам, скорее всего, ответят: принятый американским конгрессом 11 марта 1941 г. закон о ленд-лизе, так называемый «закон о ссуде», позволивший ассигновать денежные средства Великобритании, затем СССР, Китаю и Франции, сражавшимся с противником, бесконечно превосходившим их в вооружении, — поскольку апостериори этот закон дает нам ключ к пониманию событий. После этого закона нападение 22 июня 1941 г. на Россию (план Барбаросса) можно считать обреченным на провал (поражение немцев под Москвой 5 сентября 1941 г., общий крах и капитуляция немецких армий под Сталинградом 2 февраля 1943 г.), а исход войны неизбежным как при наличии, так и при отсутствии непосредственного участия американских войск вслед за Перл-Харбор 7 декабря 1941 г. Зато, если это американское вмешательство и не является определяющим для исхода войны, оно расширило поле военных действий, ускорило их ход, и в конечном счете позволило избежать (в частности, благодаря высадке 6 июня 1944 г. в Нормандии) контроля СССР над всей Европой в течение последующих 44 лет. Таким образом, важнейшим «историческим фактом» будет тот, что полнее всего наделен «смыслом», позволяющим апостериори структурировать наибольшее число последующих событий. История—объект исследования множества дисциплин. Своим уже знаменитым анализом Бродель показал, что историю следует рассматривать многоступенчато, разложив ее на несколько планов, изучая различные типы исторических ритмов, в зависимости от того, идет ли речь об истории Земли (ледники, дрейф континентов, биохимическое атмосферное равновесие), истории общества или истории индивидов («Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II», 1946): «Эта книга разделена на три части, причем каждая содержит в себе попытку объяснения целого. Первая затрагивает почти неподвижную историю, историю человека в его отношениях с окружающей его средой.
Эта история течет медленно, перемены происходят неторопливо, здесь часты настойчивые повторы, беспрестанно возобновляемые циклы... От этой неподвижной истории отличается история с медленным ритмом: мы бы охотно назвали ее историей общества, если бы это выражение не подрастеряло свой истинный смысл, — это история групп и объединений. Каким образом эти глубинные волны приподнимают общий ансамбль средиземноморской жизни? Вот вопрос, занимавший меня во второй части этой книги, когда я последовательно изучал экономику, государства, общество, культуру, пытаясь наконец показать — чтобы сделать более ясной мою концепцию истории, — как работают все эти глубинные силы в такой сложной сфере, как война. Потому что война, как мы знаем, это уже сфера не только.сугубо личной ответственности. Наконец, третья часть, посвященная традиционной истории, или, если хотите, истории в измерении не человека, но индивида, событийной истории П. Лакомба и Ф. Симиана: оживление поверхности, волны, поднятые приливами в их всемогущем движении. История резких, быстрых, нервных колебаний. Сверхчувствительная по определению, каждый шаг которой заставляет историка держать наготове свои измерительные приборы. Но в качестве таковой самая захватывающая из всех, самая богатая человечностью и самая опасная тоже... Так мы пришли к многоступенчатому подходу, к разложению истории на планы. Или, если хотите, к различению в историческом времени времени географического, социального и индивидуального». Такая «тотальная история» может возникнуть лишь как объект множества дисциплин — от тектоники плит до психологии индивидов, включая математику, общую физику, химию (воздуха и материи), социологию и т.д.
Истории (философия): размышление о природе и смысле истории. Каковы условия возможности размышления об истории? Сегодня телевидение, радио, пресса словно захватили монополию на историю. В связи с фактом распространенности, мирового масштаба и влияния новых средств непосредственной передачи информации история сегодня все больше и больше переживается в настоящем. Но это быстрое наступление исторической актуальности ведет к так называемой «событийной инфляции», оставляющей слишком мало места для рефлексии (П. Нора, «Возвращение события», 1947). «Символически, современная история могла бы начаться со слов Гете, сказанных в Вальми: «И вы сможете сказать: я был там!..» Современному событию свойственно работать на публику, никогда не обходиться без репортера-зрителя или зрителя-репортера, быть видимым уже в момент своего протекания, и эта «видимость» придает актуальности и ее специфичность в отношении истории и, одновременно, ее уже исторический аромат. Отсюда это впечатление игры, более правдивой, чем сама реальность, драматического дивертисмента, праздника, который общество само себе дает посредством великого события. В нем принимают участие одновременно и все и никто, потому что все образуют массу, к которой никто не принадлежит. Это событие без историка творится аффективным участием масс, единственным и уникальным средством, каким они могут участвовать в общественной жизни: участие требовательное и отчужденное, ненасытное и обделенное, множественное и предполагающее дистанцию, бессильное и, однако, суверенное, автономное и управляемое на расстоянии, как та неосязаемая реальность современной жизни, которую мы называем мнением... Это состояние вечной сверхинформированности и хронической недоинформированности характерно для современного общества. Выставленное напоказ событие больше не позволяет считаться с событийным эксгибиционизмом. Смешение неизбежное, но способствующее всякой неуверенности, тоске и общественной панике». Если мы перелистаем время или переместимся в пространстве, мы увидим, что целые народы и цивилизации, носителями которых они были, рождаются, расцветают и умирают, как живые организмы. Одна из первых и самых долгоживущих — египетская цивилизация, появившаяся к 3200 г. до Р.Х., — горела ярким огнем, творческим и продолжительным, тридцать веков, прежде чем погаснуть и вновь погрузиться в непроницаемую тишину и забвение человечества, вплоть до расшифровки ее письменности Шампольоном в 1824 г. История Древней Греции длилась четыре века, пока ее самые красивые памятники не начали приходить в упадок, история возведения соборов (готических и романских вместе) продолжалась пять веков (с XI по XVI в.), и т.д. От руин долины Нила до греческих руин, от Персеполиса до Эфеса, от Сан-Джимиано в Тоскане до любого из французских поселков, укрепленные стены которого нередко в XIII в. защищали население в три раза более многочисленное, чем сегодня, — мы видим, чтр история —- это постоянный круговорот рождения, возрастания и упадка как городов, так и стран. Столицы, некогда игравшие важную роль в истории страны, сегодня исчезли с лица земли, и от их населения ничего не осталось; страны, занимавшие видное место в мировой истории, теперь сошли с ее сцены. Нам скажут на это, что у каждой страны своя история, что существует история цивилизаций. Но мы можем говорить об истории, лишь принимая во внимание то, что Греция подхватила факел египетской культуры, Рим перенял эстафету у Афин, а западное Возрождение — у Античности (через Северную Африку) и что все это культурное наследие, складывавшееся постепенно, перенимая что-то у прошлого, обогащаясь чем-то новым в другую эпоху и в другом месте, способствовало развитию и уровню как сегодняшней науки и техники, так и самой субстанции нашей культуры и нашей теперешней истории.
Философия истории. Это была идея Канта: он считал, что, чтобы найти смысл истории, нужно рассматривать ее в масштабе всего человеческого рода, охватывающего собой все страны («Идея всеобщей истории с космополитической точки зрения», 1784). Кант начинает с очень современно звучащего размышления о мире: картина истории, лежащей на поверхности, неутешительна; это история безумия людей, преследующих свои собственные интересы, движимых «страстью к богатству, власти или почестям». Кант считает, что сама природа желала того, чтобы люди сражались друг с другом: «Средство, используемое природой для завершительного развития всех своих предрасположенностей — общественный антагонизм, который в будущем, однако, должен стать основой порядка, управляемого законом» (там же, 4-е положение). «Следовательно, в самой истории существует раздвоение на жизнь индивидов, с их страстями, битвами, амбициями, и на то, что совершается за пределами их опыта, в плане всеобщего, осуществление тайного плана природы по установлению порядка, в совершенстве управляющего внутренней политикой, и, посредством этого, также и политикой внешней» (там же, 8-е положение). Ту же раздвоенность анализирует и Гегель, отмечая, что «люди защищают свои личные цели от общего права: они действуют свободно» («Разум в истории», 1838), они действуют со своими страстями, но «под этой сумятицей, царящей на поверхности, совершается тайное и молчаливое дело» — реализация разума. В немецком существуют два различных слова: Geschichte — означающее историю в настоящем, связанную с произволом, и Historie — относящееся к «области становления духа... который сам себя опосредует» (предисловие к «Феноменологии духа», 1806), т.е. который сам себя познает. История, которая сама себя мыслит, которая имеет смысл, — это всеобщая история. Именно в ней все индивидуальные поступки найдут свой окончательный смысл, и именно поэтому «мировая история — это трибунал мира»; именно она судит значимость человеческой инициативы. («Философия права», 1821). Для Маркса и Энгельса осмысление истории вторично, главное — ее осуществление. Ее двигатель — классовая борьба: «Люди должны найти в себе силы жить для того, чтобы делать историю; но для того, чтобы жить, нужно сначала пить, есть, иметь жилье и одежду и что-то еще. Следовательно, первым историческим фактом будет производство средств, позволяющих удовлетворить человеческие потребности, производство самой материальной жизни...» (Маркс и Энгельс, «Немецкая идеология», 1846). «История — это не что иное, как смена различных поколений, так что каждое эксплуатирует материалы, капитал, производительные силы, доставшиеся ему от всех предыдущих поколений; таким образом, каждый образ действий передается по наследству, но уже в радикально изменившихся обстоятельствах, и, кроме того, он и сам меняет прежние обстоятельства, являясь орудием совершенно иной деятельности». «Эта концепция истории... не обязана, как идеалистическая концепция истории, искать какое-то понятие в каждом периоде истории, нет, она неизменно покоится на реальной исторической почве; она объясняет не практику на основе идей, но формирование идей в его связи с материальной практикой». Проблема, поставленная Хапдеггером, касается не содержания истории, но чего-то более первичного — самой «историчности». Почему человек является историческим существом? Для Хайдегтера «историчность» человека (т.е. тот факт, что человек — объект, субъект истории) покоится на его темпоральности, а эта темпоральность образует его существенное отношение к бытию. «Первоначальное развитие бытийствующего в его всеобщности, вопроща-ние о бытийствующем как таковом и начало западной истории — одно и то же; все это происходит одновременно, но «время» — само неизмеримое — делает возможным любое измерение» («О сущности истины», 1947). Другими словами, когда с зарождением науки в Древней Греции вспыхнула первая искра фундаментального вопрошания о бытии, для западного человека открылась возможность истории, в отличие от многочисленных народов, так и оставшихся без истории. Что касается Сартра, то в промежутке между написанием «Бытия и Ничто» (1943) и «Критики диалектического разума» (1960) он приходит к сознанию—- в марксистском ключе —первостепенной роли истории, пытаясь встроить его в свою философию. Он пытается пояснить ту идею Энгельса, по которой человек одновременно и творит историю, и творится ею. «Если история ускользает от меня, то это не потому, что я не творю ее, но потому, что другой тоже ее творит... Наша историческая задача... — приблизить момент, когда история обретет свой единственный смысл... в конкретных людях, творящих ее сообща» («Вопрос о методе»). Сартр попытался соединить экзистенциализм с марксизмом с целью создания структурной и исторической антропологии, при этом не принижая, однако, основополагающую роль субъективности, даже если это коллективная субъективность (культура).
Различные планы всеобщей истории. Различные способы анализа обогатили и уточнили понятие истории. Фуко (в «Словах и вещах») подчеркивал несовпадение истории, переживаемой людьми (где самые важные события могут быть обусловлены природной средой или множеством второстепенных причин), и истории, как она сама себя представляет. По его мнению, история не всегда одинаково «питает» сознание людей. До греков «типичным было... такое восприятие истории, когда вписывание человеческого времени в общее становление мира или, наоборот, расширение принципа и движения человеческого предназначения вплоть до мельчайших природных частиц создавало довольно гладкую картину общей истории, однотипную на каждом отрезке своего протекания, вовлекающую в один и тот же дрейф... всех людей, а с ними и вещи, животных, все живые и неживые существа... Была открыта история, внутренне присущая природе; и даже более того, для каждого типа живых существ были открыты формы приспособления к окружающей среде, позволившие позднее выявить нить эволюционного движения; кроме того, ученые показали, что собственно человеческие виды деятельности, такие как труд или язык, несут в себе историчность, которой нет места в общем повествовании людей и вещей: производство способов производства, капитал способов потребления, цена законов колебаний и изменений, которые нельзя объяснить только природными законами, или свести к общему рынку человечества». Как видим, размышление о всеобщей истории оказывается связанным с эволюцией самой исторической науки, изучающей различные исторические ритмы (Земли, природы, различных видов человеческой, общественной и индивидуальной деятельности). Наконец-то люди начали сознавать, что их история может изменить историю Земли (разрушением, загрязнением окружающей среды, чрезмерно активным использованием природных ресурсов), и подчиняться императиву, повелевающему искать в недрах самой техники средства охраны природной среды, защиты, насколько это возможно, Земли от разрушительного влияния человеческой истории (М. Серр, «Естественный договор», 1990).
Объект истории: Чистая история — так, как ее некогда понимали, — имела обыкновение рассматривать лишь «события», т.е. уникальные факты, никогда не повторяющиеся и обычно связанные с деятельностью исторических лиц. Мы устанавливаем исторический «факт», объединяя устные и письменные свидетельства, семейные предания. Так, например, историк постарается найти точное месторасположение Алезии и выяснить мельчайшие детали, вынудившие в 52 г. до Р.Х. Версенгеторикса [Vercingetorix] сдаться Цезарю. «Отцом истории» считается греческий историк Геродот (ок. 485-420 гг. до Р.Х.). «История» Геродота — это рассказ о мидийских войнах, в который вплетены многочисленные сведения о нравах, повседневной жизни, законах и даже легендах этой эпохи. История как исследование причин — выше простого пересказа благодаря попытке объяснения. Родоначальником исторического объяснения считается Фу-кидид (470—401 гг. до Р.Х.), написавший «Историю пелопонесских войн», где он пытается вывести принцип, объяснить разумность одних событий в их сопоставлении с другими. При этом он заботится как о точности и глубоком знании исторических документов, так и о критическом подходе к информации. Французский историк и экономист Ф. Симиан (1873-1935) предпочтет опираться уже не на причины, а на условия («Заработная плата, социальная эволюция и деньги», 1932). Условия того или иного события, исторических перемен могут включать в себя многочисленные причины: они очерчивают рамки, за пределами которых событие уже не может произойти. Как только мы нашли смысл, структурирующий многочисленные события и управляющий общей эволюцией, мы можем говорить о законах. История, как и физика, хочет выявить постоянные связи, имеющие место в мире человеческих феноменов. Если взять отдельного индивида, то эти законы предстают здесь в качестве сил, превышающих его личную волю. Это так называемая «социологическая» концепция истории. В «Войне и мире» (1865-1869) Толстой подробно описал опыт генерала Кутузова, отказывавшегося предпринять какую-либо личную инициативу для того, чтобы позволить свободно действовать армейским частям и не мешать им общими действиями. Он понял, что общественные и человеческие законы, в чьих руках индивиды — лишь игрушки, должны привести великую Россию к неизбежной победе над наполеоновскими войсками. Маркс (1818-1883) развил эту теорию законов, управляющих эволюцией общества, усмотрев в экономическом базисе страны пружины эволюции надстроек (политический режим, идеология, культура). История, однако, показала, что предсказать будущее эти законы Марксу не помогли. Так, он предсказывал, что Великобритания, будучи наиболее развитой капиталистической страной, первая осуществит пролетарскую революцию; однако сегодня эта страна представляет собой один из последних оплотов парламентской монархии. Революция же, с точностью наоборот, имела место как раз в наименее развитых странах, преимущественно сельскохозяйственных, таких как Китай, Югославия и т.д.: теоретиком подобной эволюции был В. Ленин. Крах коллективистских режимов Восточной Европы в ноябре и декабре 1989 г. лишний раз показывает, сколько сюрпризов уготовано историей для своих теоретиков, пытающихся объяснить ее эволюцию.
Методы объективного познания: центральным вопросом для историка, задумывающегося о своей деятельности, будет вопрос об объективности его знания о прошлом. Под этим следует понимать не только непредвзятость исторического повествования, но и его соответствие действительным событиям. Непредвзятость довольно проблематична, ведь сам историк — субъективность, введенная в историю; у него могут быть свои прогнозы о будущем общества. Так, например, Французская революция 1789 г. может вызывать весьма разные интерпретации: если субъективный историк является приверженцем социалистической линии, он выделит здесь понятие равенства, эгалитаризма («Всем поровну»). Если же он связывает будущее общества с либерализмом, то выделит понятие свободы («Каждому по заслугам и по взятой им на себя ответственности»). Политический деятель, заботящийся о сплоченности общества («братстве» французов), сможет поразмыслить об условиях, приведших в 1792-1794 гг. к террору, чтобы избежать в будущем повторения подобного процесса, и т.д. Однако если историк методологически выбрал критический и объективный подход, ему следует абстрагироваться от всех личных политических проектов. Объективность истории предполагает преодоление политической субъективности ради «субъективности более высокого ранга — субъективности человека» (Рикер, «История и истина», 1955). Симпатия, лежащая в основе понимания всех человеческих феноменов, предполагает некоторую долю критического духа и целостный подход. Одним словом, исторический факт, установленный историком, не должен смешиваться с событием: его поддерживают неторопливые и глубокие связи, на которых и он сам, в свою очередь, отражается и которые придают ему смысл. Так, например, если мы зададимся вопросом, что же считать важнейшим событием второй мировой войны именно как войны, нам, скорее всего, ответят: принятый американским конгрессом 11 марта 1941 г. закон о ленд-лизе, так называемый «закон о ссуде», позволивший ассигновать денежные средства Великобритании, затем СССР, Китаю и Франции, сражавшимся с противником, бесконечно превосходившим их в вооружении, — поскольку апостериори этот закон дает нам ключ к пониманию событий. После этого закона нападение 22 июня 1941 г. на Россию (план Барбаросса) можно считать обреченным на провал (поражение немцев под Москвой 5 сентября 1941 г., общий крах и капитуляция немецких армий под Сталинградом 2 февраля 1943 г.), а исход войны неизбежным как при наличии, так и при отсутствии непосредственного участия американских войск вслед за Перл-Харбор 7 декабря 1941 г. Зато, если это американское вмешательство и не является определяющим для исхода войны, оно расширило поле военных действий, ускорило их ход, и в конечном счете позволило избежать (в частности, благодаря высадке 6 июня 1944 г. в Нормандии) контроля СССР над всей Европой в течение последующих 44 лет. Таким образом, важнейшим «историческим фактом» будет тот, что полнее всего наделен «смыслом», позволяющим апостериори структурировать наибольшее число последующих событий. История—объект исследования множества дисциплин. Своим уже знаменитым анализом Бродель показал, что историю следует рассматривать многоступенчато, разложив ее на несколько планов, изучая различные типы исторических ритмов, в зависимости от того, идет ли речь об истории Земли (ледники, дрейф континентов, биохимическое атмосферное равновесие), истории общества или истории индивидов («Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II», 1946): «Эта книга разделена на три части, причем каждая содержит в себе попытку объяснения целого. Первая затрагивает почти неподвижную историю, историю человека в его отношениях с окружающей его средой.
Эта история течет медленно, перемены происходят неторопливо, здесь часты настойчивые повторы, беспрестанно возобновляемые циклы... От этой неподвижной истории отличается история с медленным ритмом: мы бы охотно назвали ее историей общества, если бы это выражение не подрастеряло свой истинный смысл, — это история групп и объединений. Каким образом эти глубинные волны приподнимают общий ансамбль средиземноморской жизни? Вот вопрос, занимавший меня во второй части этой книги, когда я последовательно изучал экономику, государства, общество, культуру, пытаясь наконец показать — чтобы сделать более ясной мою концепцию истории, — как работают все эти глубинные силы в такой сложной сфере, как война. Потому что война, как мы знаем, это уже сфера не только.сугубо личной ответственности. Наконец, третья часть, посвященная традиционной истории, или, если хотите, истории в измерении не человека, но индивида, событийной истории П. Лакомба и Ф. Симиана: оживление поверхности, волны, поднятые приливами в их всемогущем движении. История резких, быстрых, нервных колебаний. Сверхчувствительная по определению, каждый шаг которой заставляет историка держать наготове свои измерительные приборы. Но в качестве таковой самая захватывающая из всех, самая богатая человечностью и самая опасная тоже... Так мы пришли к многоступенчатому подходу, к разложению истории на планы. Или, если хотите, к различению в историческом времени времени географического, социального и индивидуального». Такая «тотальная история» может возникнуть лишь как объект множества дисциплин — от тектоники плит до психологии индивидов, включая математику, общую физику, химию (воздуха и материи), социологию и т.д.
Истории (философия): размышление о природе и смысле истории. Каковы условия возможности размышления об истории? Сегодня телевидение, радио, пресса словно захватили монополию на историю. В связи с фактом распространенности, мирового масштаба и влияния новых средств непосредственной передачи информации история сегодня все больше и больше переживается в настоящем. Но это быстрое наступление исторической актуальности ведет к так называемой «событийной инфляции», оставляющей слишком мало места для рефлексии (П. Нора, «Возвращение события», 1947). «Символически, современная история могла бы начаться со слов Гете, сказанных в Вальми: «И вы сможете сказать: я был там!..» Современному событию свойственно работать на публику, никогда не обходиться без репортера-зрителя или зрителя-репортера, быть видимым уже в момент своего протекания, и эта «видимость» придает актуальности и ее специфичность в отношении истории и, одновременно, ее уже исторический аромат. Отсюда это впечатление игры, более правдивой, чем сама реальность, драматического дивертисмента, праздника, который общество само себе дает посредством великого события. В нем принимают участие одновременно и все и никто, потому что все образуют массу, к которой никто не принадлежит. Это событие без историка творится аффективным участием масс, единственным и уникальным средством, каким они могут участвовать в общественной жизни: участие требовательное и отчужденное, ненасытное и обделенное, множественное и предполагающее дистанцию, бессильное и, однако, суверенное, автономное и управляемое на расстоянии, как та неосязаемая реальность современной жизни, которую мы называем мнением... Это состояние вечной сверхинформированности и хронической недоинформированности характерно для современного общества. Выставленное напоказ событие больше не позволяет считаться с событийным эксгибиционизмом. Смешение неизбежное, но способствующее всякой неуверенности, тоске и общественной панике». Если мы перелистаем время или переместимся в пространстве, мы увидим, что целые народы и цивилизации, носителями которых они были, рождаются, расцветают и умирают, как живые организмы. Одна из первых и самых долгоживущих — египетская цивилизация, появившаяся к 3200 г. до Р.Х., — горела ярким огнем, творческим и продолжительным, тридцать веков, прежде чем погаснуть и вновь погрузиться в непроницаемую тишину и забвение человечества, вплоть до расшифровки ее письменности Шампольоном в 1824 г. История Древней Греции длилась четыре века, пока ее самые красивые памятники не начали приходить в упадок, история возведения соборов (готических и романских вместе) продолжалась пять веков (с XI по XVI в.), и т.д. От руин долины Нила до греческих руин, от Персеполиса до Эфеса, от Сан-Джимиано в Тоскане до любого из французских поселков, укрепленные стены которого нередко в XIII в. защищали население в три раза более многочисленное, чем сегодня, — мы видим, чтр история —- это постоянный круговорот рождения, возрастания и упадка как городов, так и стран. Столицы, некогда игравшие важную роль в истории страны, сегодня исчезли с лица земли, и от их населения ничего не осталось; страны, занимавшие видное место в мировой истории, теперь сошли с ее сцены. Нам скажут на это, что у каждой страны своя история, что существует история цивилизаций. Но мы можем говорить об истории, лишь принимая во внимание то, что Греция подхватила факел египетской культуры, Рим перенял эстафету у Афин, а западное Возрождение — у Античности (через Северную Африку) и что все это культурное наследие, складывавшееся постепенно, перенимая что-то у прошлого, обогащаясь чем-то новым в другую эпоху и в другом месте, способствовало развитию и уровню как сегодняшней науки и техники, так и самой субстанции нашей культуры и нашей теперешней истории.
Философия истории. Это была идея Канта: он считал, что, чтобы найти смысл истории, нужно рассматривать ее в масштабе всего человеческого рода, охватывающего собой все страны («Идея всеобщей истории с космополитической точки зрения», 1784). Кант начинает с очень современно звучащего размышления о мире: картина истории, лежащей на поверхности, неутешительна; это история безумия людей, преследующих свои собственные интересы, движимых «страстью к богатству, власти или почестям». Кант считает, что сама природа желала того, чтобы люди сражались друг с другом: «Средство, используемое природой для завершительного развития всех своих предрасположенностей — общественный антагонизм, который в будущем, однако, должен стать основой порядка, управляемого законом» (там же, 4-е положение). «Следовательно, в самой истории существует раздвоение на жизнь индивидов, с их страстями, битвами, амбициями, и на то, что совершается за пределами их опыта, в плане всеобщего, осуществление тайного плана природы по установлению порядка, в совершенстве управляющего внутренней политикой, и, посредством этого, также и политикой внешней» (там же, 8-е положение). Ту же раздвоенность анализирует и Гегель, отмечая, что «люди защищают свои личные цели от общего права: они действуют свободно» («Разум в истории», 1838), они действуют со своими страстями, но «под этой сумятицей, царящей на поверхности, совершается тайное и молчаливое дело» — реализация разума. В немецком существуют два различных слова: Geschichte — означающее историю в настоящем, связанную с произволом, и Historie — относящееся к «области становления духа... который сам себя опосредует» (предисловие к «Феноменологии духа», 1806), т.е. который сам себя познает. История, которая сама себя мыслит, которая имеет смысл, — это всеобщая история. Именно в ней все индивидуальные поступки найдут свой окончательный смысл, и именно поэтому «мировая история — это трибунал мира»; именно она судит значимость человеческой инициативы. («Философия права», 1821). Для Маркса и Энгельса осмысление истории вторично, главное — ее осуществление. Ее двигатель — классовая борьба: «Люди должны найти в себе силы жить для того, чтобы делать историю; но для того, чтобы жить, нужно сначала пить, есть, иметь жилье и одежду и что-то еще. Следовательно, первым историческим фактом будет производство средств, позволяющих удовлетворить человеческие потребности, производство самой материальной жизни...» (Маркс и Энгельс, «Немецкая идеология», 1846). «История — это не что иное, как смена различных поколений, так что каждое эксплуатирует материалы, капитал, производительные силы, доставшиеся ему от всех предыдущих поколений; таким образом, каждый образ действий передается по наследству, но уже в радикально изменившихся обстоятельствах, и, кроме того, он и сам меняет прежние обстоятельства, являясь орудием совершенно иной деятельности». «Эта концепция истории... не обязана, как идеалистическая концепция истории, искать какое-то понятие в каждом периоде истории, нет, она неизменно покоится на реальной исторической почве; она объясняет не практику на основе идей, но формирование идей в его связи с материальной практикой». Проблема, поставленная Хапдеггером, касается не содержания истории, но чего-то более первичного — самой «историчности». Почему человек является историческим существом? Для Хайдегтера «историчность» человека (т.е. тот факт, что человек — объект, субъект истории) покоится на его темпоральности, а эта темпоральность образует его существенное отношение к бытию. «Первоначальное развитие бытийствующего в его всеобщности, вопроща-ние о бытийствующем как таковом и начало западной истории — одно и то же; все это происходит одновременно, но «время» — само неизмеримое — делает возможным любое измерение» («О сущности истины», 1947). Другими словами, когда с зарождением науки в Древней Греции вспыхнула первая искра фундаментального вопрошания о бытии, для западного человека открылась возможность истории, в отличие от многочисленных народов, так и оставшихся без истории. Что касается Сартра, то в промежутке между написанием «Бытия и Ничто» (1943) и «Критики диалектического разума» (1960) он приходит к сознанию—- в марксистском ключе —первостепенной роли истории, пытаясь встроить его в свою философию. Он пытается пояснить ту идею Энгельса, по которой человек одновременно и творит историю, и творится ею. «Если история ускользает от меня, то это не потому, что я не творю ее, но потому, что другой тоже ее творит... Наша историческая задача... — приблизить момент, когда история обретет свой единственный смысл... в конкретных людях, творящих ее сообща» («Вопрос о методе»). Сартр попытался соединить экзистенциализм с марксизмом с целью создания структурной и исторической антропологии, при этом не принижая, однако, основополагающую роль субъективности, даже если это коллективная субъективность (культура).
Различные планы всеобщей истории. Различные способы анализа обогатили и уточнили понятие истории. Фуко (в «Словах и вещах») подчеркивал несовпадение истории, переживаемой людьми (где самые важные события могут быть обусловлены природной средой или множеством второстепенных причин), и истории, как она сама себя представляет. По его мнению, история не всегда одинаково «питает» сознание людей. До греков «типичным было... такое восприятие истории, когда вписывание человеческого времени в общее становление мира или, наоборот, расширение принципа и движения человеческого предназначения вплоть до мельчайших природных частиц создавало довольно гладкую картину общей истории, однотипную на каждом отрезке своего протекания, вовлекающую в один и тот же дрейф... всех людей, а с ними и вещи, животных, все живые и неживые существа... Была открыта история, внутренне присущая природе; и даже более того, для каждого типа живых существ были открыты формы приспособления к окружающей среде, позволившие позднее выявить нить эволюционного движения; кроме того, ученые показали, что собственно человеческие виды деятельности, такие как труд или язык, несут в себе историчность, которой нет места в общем повествовании людей и вещей: производство способов производства, капитал способов потребления, цена законов колебаний и изменений, которые нельзя объяснить только природными законами, или свести к общему рынку человечества». Как видим, размышление о всеобщей истории оказывается связанным с эволюцией самой исторической науки, изучающей различные исторические ритмы (Земли, природы, различных видов человеческой, общественной и индивидуальной деятельности). Наконец-то люди начали сознавать, что их история может изменить историю Земли (разрушением, загрязнением окружающей среды, чрезмерно активным использованием природных ресурсов), и подчиняться императиву, повелевающему искать в недрах самой техники средства охраны природной среды, защиты, насколько это возможно, Земли от разрушительного влияния человеческой истории (М. Серр, «Естественный договор», 1990).
Источник: Философский словарь
ИСТОРИЯ
применительно к обществу обозначает: 1) реальный процесс развития общества в целом, а также отд. стран, народов или сторон обществ. жизни; 2) науку, изучающую этот процесс во всей его конкретности и многообразии. Понятия эти не тождественны и предполагают постановку разных филос. вопросов. Для понимания И. как процесса необходимо прежде всего определить сущность историч. развития, его закономерности, соотношение различных сторон и элементов обществ. жизни, диалектику общего, особенного и единичного. Изучение же И. как науки предполагает постановку ряда гносеологич. и методологич. вопросов о специфике историч. познания, методологич. особенностях И. и ее взаимоотношениях с др. обществ. науками. Однако эти две группы проблем тесно связаны друг с другом. Историч. наука является одним из элементов самосознания человеч. общества, частью обществ. сознания. Методологич. установки историков и логика историч. исследования определяются пониманием существа историч. процесса. Поэтому развитие взглядов на И. как процесс и И. как науку – это две стороны одной и той же эволюции. И. и философия И. до Маркса. И. является одной из древнейших обществ. наук. Она возникла первоначально как простое, нерасчлененное описание действительности, включая не только общество, но и природу (Геродот). Однако уже с Фукидида внимание историков сосредоточивается преим. на событиях политич. жизни общества, войнах, гос. переворотах и т.п. Не довольствуясь простым рассказом о происшедшем, уже антич. авторы обнаруживают критич. подход к историч. источникам (Фукидид), пытаются создать цельную картину всемирной И. (Полибий), осмыслить не только внешние, но и более глубокие, в т.ч. экономич. причины событий (Аппиан). Однако гл. предметом историч. исследования и в античности, и в средние века были отд. события человеч. истории, рассматриваемые в их хронологич. последовательности, а господствующей формой изложения материала – повествование, рассказ о событиях, поступках людей и их мотивах. Фиксируя внимание на особенном и единичном, нарративная (повествовательная) И. была чужда идее объективной историч. закономерности и самому принципу развития. В большинстве случаев она не поднималась выше описания деятельности отд. "героев" и была лишь собранием сырых, отрывочно набранных фактов. Когда ср.-век. мыслители пытались охватить целостную картину всемирной И., они в большинстве случаев апеллировали к внеисторич. божеств. провидению, к-рое якобы проявляется в И. и направляет ее (Августин, Боссюэ). Просветители 17–18 вв. подвергли резкой критике как примитивную описательность ср.-век. хроник, так и богословский провиденциализм. Рассматривая И. общества как продолжение И. природы, они стремились открыть "естественные законы" И., освободив ее от теологич. "чудес" и "откровений". На этой основе просветители 18 в. разработали теорию прогресса, рассматривавшую историч. развитие как неуклонный подъем от низшего к высшему (Кондорсе); выдвинули идею единства историч. процесса (Гердер); заложили основы И. культуры, противополагаемой чисто политич. И. (Вольтер); обосновали мысль о влиянии на человека географич. и социальной среды (Монтескье, Руссо) и сделали первые шаги в применении сравнительно-историч. метода. Однако просветительская философия И. не выходила за рамки филос. идеализма и оставалась абстрактной и умозрительной. Для франц. материалистов характерен прагматич. взгляд на И. – стремление вывести из прошлого непосредств. политич. или моральные "уроки" для настоящего. Но подобные попытки неизменно кончались неудачей, подкрепляя скептич. утверждение, что И. учит только тому, что ничему не научает. Как писал Энгельс, старый материализм "...судил обо всем по мотивам действий, делил исторических деятелей на честных и бесчестных и находил, что честные, как правило, оказывались в дураках, а бесчестные торжествовали. Из этого обстоятельства для него вытекал тот вывод, что изучение истории дает очень мало назидательного, а для нас вытекает тот вывод, что в исторической области старый материализм изменяет самому себе, считая действующие там идеальные побудительные силы последними причинами событий, вместо того, чтобы исследовать, что за ними кроется, каковы побудительные силы этих побудительных сил" (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 21, с. 307). Философия И. нем. классич. идеализма рассматривала обществ. развитие как внутренне необходимый, закономерный процесс. Но эту необходимость она выводила не из самой И., а привносила ее извне, из филос. мышления. Место действит. связи, к-рую следовало обнаруживать в событиях, занимала связь, измышленная философами. На И. смотрели как на постепенное осуществление каких-то отвлеченных идей, заменявших отвергнутое божественное "провидение". Эта философия И. была оторвана от эмпирич. И. и нередко (напр., у Фихте) даже подчеркивала свое к ней пренебрежение. В качестве реакции на антиисторизм просветителей романтич. историография, особенно нем. историч. школа, выдвинула принцип спонтанности историч. развития и индивидуальности его этапов, утверждая, что каждое историч. явление нужно рассматривать как нечто специфическое и неповторимое. Но за этим "историзмом" стоял филос. иррационализм, отрицание закономерности историч. развития и стремление свести историч. познание к интуиции, а в политич. плане историч. школа ретроспективно оправдывала прогнившие феод. порядки. Высшим этапом развития домарксовской философии И. была философия истории Гегеля, к-рый "...первый пытался показать развитие, внутреннюю связь истории..." (Энгельс Ф., см. Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 13, с. 496), хотя и в рамках филос. идеализма. Гегель высоко ценил историографию, подчеркивая, что без нее историч. процесс представляется "...лишь слепой и повторяющейся игрой произвола в различных формах. История фиксирует эту случайность, вносит в нее постоянство, придает ей форму всеобщности, и именно благодаря этому устанавливает правило для нее и против нее" (Соч., т. 8, М.–Л., 1935, с. 154). Он резко выступал против априоризма в И., доказывая, что "...лишь из рассмотрения всемирной истории должно выясниться, что ее ход был разумен..." (там же, с. 11). Гегель высказал целый ряд гениальных мыслей о диалектике историч. процесса, соотношения в нем необходимости и случайности, роли природных условий в развитии общества и др. Недаром Ленин усматривал в гегелевской философии И., в целом ряде положений, высказанных Гегелем, "...зачатки исторического материализма" (Соч., т. 38, с. 307). Однако идеалистич. система Гегеля была несовместима с конкретным историзмом. "Гегелевское понимание истории предполагает существование а б с т р а к т н о г о, или абсолютного, духа, который развивается таким образом, что человечество представляет собой лишь м а с с у, являющуюся бессознательной или сознательной носительницей этого духа. Внутри э м п и р и ч е с к о й, экзотерической истории Гегель заставляет поэтому разыгрываться с п е к у л я т и в н у ю, эзотерическую историю. История человечества превращается в историю а б с т р а к т н о г о и потому для действительного человека потустороннего духа человечества" (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 2, с. 93). Свою философию истории Гегель рассматривал одновременно как теодицею, оправдание бога в И. Материалистическое понимание И. Подлинный переворот во взглядах на И. общества произвело созданное Марксом и Энгельсом материалистич. понимание И. – исторический материализм. "История, – писал Энгельс, – это для нас все, и она ценится нами выше, чем каким-либо другим, более ранним философским учением, выше даже, чем Гегелем, которому она, в конце концов, должна была служить лишь для проверки его логической конструкции" (там же, т. 1, с. 592). Устранив из философии И. всякий априоризм, марксизм считает, что люди сами творят свою И., будучи одновременно и актерами и авторами своей всемирно-историч. драмы, и "за" историч. процессом не стоят никакие трансцендентные силы в виде "божественного провидения", "всеобщего разума" и т.п. "„История“ не есть какая-то особая личность, которая пользуется человеком как средством для достижения с в о и х целей. История – не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека" (Маркс К. и Энгельс Ф., там же, т. 2, с. 102). Поэтому законы обществ. развития могут быть выведены только на основе конкретного и тщательного изучения всей всемирной И. В отличие от И. Земли, продолжением к-рой она является, И. человеч. общества не может отвлечься от сознат. деятельности людей, составляющей субъективную сторону историч. процесса. Но обществ. сознание каждого данного общества, его обществ. идеи и учреждения представляют собой отражение его обществ. бытия и прежде всего господствующего в этом обществе способа произ-ва. Каждое новое поколение людей, вступая в жизнь, застает определ. объективную систему обществ. -экономич. отношений, обусловленную ранее достигнутым уровнем производит. сил. Эти унаследованные отношения детерминируют характер и общие условия деятельности нового поколения. Поэтому общество ставит перед собой только такие задачи, к-рые оно может разрешить. С другой стороны, новые обществ. идеи, политич. учреждения и т.п., раз возникнув, приобретают относит. самостоятельность от породивших их материальных отношений и, стимулируя людей действовать в определ. направлении, тем самым оказывают активное воздействие на объективные условия. Раскрыв зависимость обществ. сознания от материальных, экономич. отношений, Маркс тем самым впервые указал путь к всеобъемлющему пониманию историч. процесса, позволив свести сознат. мотивы и побуждения историч. деятелей и политич. партий к выраженным в них классовым интересам, а эти последние – к породившим их экономич. условиям. В то время как домарксовская философия И. рассуждала об отвлеченном "обществе вообще", игнорируя качеств. своеобразие этапов историч. развития, Маркс выдвинул на первый план категорию общественно-экономич. формации, т.е. "...общество, находящееся на о п р е д е л е н н о й ступени исторического развития, общество с своеобразным отличительным характером" (там же, т. 6, с. 442). Будучи качественно определ. звеном в цепи историч. развития, каждая формация представляет собой диалектич. единство специфичного для нее способа произ-ва и порождаемых им многообразных надстроечных явлений. Каждая формация имеет свои специфич. законы развития и в то же время является закономерным этапом общеисторич. процесса. Последоват. смена главных общественно-экономич. формаций – первобытнообщинной, рабовладельческой, феодальной, капиталистич. и коммунистич. – представляет объективную закономерность и лежит в основе марксистской периодизации всемирной И. Однако теоретич. понятие формации не исчерпывает всего многообразия историч. процесса. Маркс писал, что "... экономический базис – один и тот же со стороны главных условий – благодаря бесконечно различным эмпирическим обстоятельствам, естественным условиям, расовым отношениям, действующим извне историческим влияниям и т.д. – может обнаруживать в своем проявлении бесконечные вариации и градации, которые возможно понять лишь при помощи анализа этих эмпирически данных обстоятельств" ("Капитал", т. 3, 1955, с. 804). Нельзя, напр., отождествлять антич. рабство и патриархальное рабство, существовавшее на Востоке. Гос. капитализм в совр. слаборазвитых странах качественно отличается от гос.-монополистич. капитализма в США. Разные историч. условия накладывают свой отпечаток на особенности строительства социализма и коммунизма в различных странах. Еще больше градаций и вариаций в развитии политич. жизни и культуры разных народов. Кроме того, понятие формации, выражающее сущность определ. этапа историч. процесса, не совпадает полностью с понятием историч. эпохи, охватывающей время преобладания данной формации. Развитие разных стран и народов всегда было неравномерным, поэтому новые, прогрессивные формации, утвердившись в одних странах, всегда какое-то время сосуществовали с другими формациями или экономич. укладами. Рабовладельч. общество в И. кит. народа сложилось в конце 2-го тысячелетия до н.э. (Чжоуское царство); по-видимому, к этому же времени относится возникновение рабовладельч. гос-в и у народов Индии. У греков (гомеровская Греция), иранцев (ахеменидская Персия) и у латинян (Рим) рабовладельч. общество складывалось позже, к 1-й пол. 1-го тысячелетия до н.э., а у многих др. народов – еще позже. Переход к феодализму произошел: в Китае – во 2–4 вв., в Греции (Византия)– в 3–5 вв., в Италии (т.н. варварские королевства) – в 4–6 вв., в Индии – в 4–6 вв., в Иране – в 5–7 вв. Капиталистич. отношения раньше всего начали складываться у народов Китая и Италии, но затем в силу целого ряда конкретных историч. (и отчасти географич.) условий их быстро обогнали народы, у к-рых не было в прошлом развитой рабовладельч. и столь же длит. феод. формации: голландцы, англичане, французы, американцы. При этом господство капитализма в развитых странах совмещалось с сохранением феод., рабовладельч. и даже первобытно-общинных отношений в отсталых странах. Октябрьская революция в России положила начало становлению новой, коммунистич. формации, ныне распространившейся уже на треть человечества. Однако капитализм еще продолжает существовать. "Современная эпоха, – говорится в Программе КПСС, – основное содержание которой составляет переход от капитализма к социализму, есть эпоха борьбы двух противоположных общественных систем, эпоха социалистических и национально-освободительных революций, эпоха крушения империализма, ликвидации колониальной системы, эпоха перехода на путь социализма все новых народов, торжества социализма и коммунизма во всемирном масштабе" (1961, с. 5). Последоват. смена пяти общественно-экономич. формаций выражает общее направление всемирно-историч. процесса. Но не каждый народ проходил все эти стадии. Во-первых, различные народности и этнич. группы возникали разновременно; одни народности, существовавшие в эпоху рабовладения, затем исчезли, другие, напротив, возникли сравнительно недавно. Было бы поэтому неумным педантизмом выискивать в И. каждого отд. народа черты всех известных формаций. Во-вторых, отд. народ может, при наличии определ. условий, миновать ту или иную формацию, хотя для всемирно-историч. процесса в целом она является необходимой. Так, слав. народы в целом не проходили рабовладельч. стадии, первобытнообщинный строй перерос у них непосредственно в феодализм. В истории США не было феод. формации. В совр. условиях, опираясь на могучую поддержку со стороны социалистических стран, народы бывших колоний могут избежать капиталистич. стадии развития, став непосредственно на путь социализма (примером может служить Монголия, к-рая пришла к социализму непосредственно от феодализма). Одной из важнейших теоретич. проблем И. является проблема единства и множественности всемирно-историч. процесса. Она выступает, с одной стороны, как проблема всеобщности осн. законов обществ. развития, обусловливающих повторяемость определ. черт социально- экономич. строя и культуры различных обществ. стоящих на одной и той же ступени историч. развития; с другой стороны, как проблема взаимозависимости и взаимосвязи различных социальных организмов и культур. Рассматриваемый в первом плане всемирно- историч. процесс всегда был внутренне единым. Единство происхождения человечества и объективная закономерность развития производит. сил обусловливают повторяемость определ. стадий в развитии материальной и духовной культуры, форм собственности, брака и семьи, религ. представлений и т.п. В одинаковые историч. эпохи у разных народов, часто совершенно независимо друг от друга, возникают весьма сходные формы религ. верований, иск-ва, философии. Сравнительно-историч. исследование этих явлений позволяет сделать весьма интересные выводы о внутр. закономерностях развития культуры, иск-ва и др. сфер человеч. деятельности и об их связи с социальной структурой общества в целом. Значительно сложнее обстоит дело с проблемой единства И. в пространственно-географич. отношении. Маркс писал, что "всемирная история существовала не всегда; история как всемирная история – результат" (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 12, с. 736). Хотя уже между древнейшими человеч. обществами существовали определ. связи и взаимовлияния, становившиеся в ходе историч. развития все более тесными и устойчивыми, в целом всемирная И. на протяжении первобытнообщинной, рабовладельч. и феод. формаций развивалась скорее как ряд параллельных, локальных процессов, с несколькими различными центрами (китайский, индийский, египетский, греко-римский, американский и т.д.). Связи между этими центрами (миграции населения, обмен, культурные влияния) при всем своем значении (напр., т.н. великое переселение народов является фактом и азиатской, и европ. И.; буддизм существенен как для индийской, так и для кит. И.) носили все же эпизодич. характер и не были внутренне неизбежными. Эти связи часто разрушались под влиянием разных внешних причин, и сами древние общества были настолько изолированы от остального мира, что нередко, погибая, они уносили и секреты своей высокой культуры (культура майя, циклопич. постройки о-вов Океании и др.). Только капитализм, создавший единый мировой рынок, создал вместе с тем и единую мировую И., сделав общение между народами из случайного и эпизодического необходимым и постоянным. В этом расширении междунар. связей и ликвидации нац. и региональной замкнутости и ограниченности – один из показателей историч. прогресса. Вопреки скептицизму и пессимизму многих бурж. ученых, усматривающих в историч. процессе только простое изменение или чередование одних и тех же циклов, историч. материализм рассматривает И. как прогрессивный, поступат. процесс, а общественно-экономич. формации – как закономерные стадии этого процесса. Главным объективным критерием историч. прогресса является рост производительности труда, означающий расширение власти человека над природой и влекущий за собой совершенствование производств. отношений, социальной структуры общества и его идеологич. надстройки. Однако на протяжении всей И. классового общества прогресс осуществлялся крайне противоречиво, в антагонистич. форме. Обществ. развитие было исключительно неравномерным. Прогресс в одной области жизни часто сопровождался регрессом в других. Завоевания научно-технич. прогресса достигались за счет безжалостной эксплуатации трудящихся. Сам процесс формирования всемирной И. осуществлялся путем колониальной экспансии и порабощения громадного большинства человечества кучкой развитых бурж. наций. Стихийность обществ. развития мешала людям овладеть ими же созданными социальными силами. Эта антагонистичность историч. развития достигла своей кульминации при капитализме, к-рый создал громадные производит. силы, но запутался в собств. противоречиях. "Лишь после того как великая социальная революция овладеет достижениями буржуазной эпохи, мировым рынком и современными производительными силами и подчинит их общему контролю наиболее передовых народов, – писал Маркс, – лишь тогда человеческий прогресс перестанет уподобляться тому отвратительному языческому идолу, который не желал пить нектар иначе, как из черепов убитых" (там же, т. 9, с. 230). Переломным пунктом всемирной И. является социалистическая революция. Ликвидировав частную собственность и классовый антагонизм, впервые преодолев стихийность обществ. развития, коммунизм ознаменовал переход от предыстории человечества к его подлинной И. "То объединение людей в общество, которое противостояло им до сих пор, как навязанное свыше природой и историей, становится теперь их собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в преобладающей и все возрастающей мере и те следствия, которых они желают. Это есть скачок из царства необходимости в царство свободы" (Энгельс Ф., там же, т. 20, с. 295). Построение коммунизма, ныне являющееся практич. задачей сов. народа, будет величайшей победой человечества за всю его многовековую И. И. и другие общественные науки. Давая ключ к анализу историч. процесса, материалистич. понимание И. вместе с тем позволяет определить специфику И. как науки. Вопреки утверждениям бурж. критиков, марксизм отнюдь не растворяет И. в абстрактной социологии и не отрицает ее логич. и методологич. специфики. Марксизм ведет борьбу на два фронта: против абстрактного социологизма, недооценивающего специфику И. как науки и пытающегося растворить ее в социологии, и против примитивного идиографизма, отрывающего И. от теории и ограничивающего И. простым описанием единичных фактов. В отличие от историч. материализма, формулирующего законы обществ. развития в теоретич. форме, задачей И. является воспроизведение и раскрытие конкретного процесса историч. развития в разных странах и у разных народов, в разные историч. эпохи в их взаимной связи и преемственности. Такое исследование, являющееся необходимой предпосылкой социологич. обобщения, предполагает изучение не только необходимых, но и случайных связей, не только общего, но и единичного. В силу этого описание и повествование занимают в И. весьма значит. место, а в деятельности отд. ученых, вследствие существующего разделения труда, могут даже преобладать (напр., в источниковедении). Однако науч. И. отнюдь не сводится к воспроизведению внешней хронологич. последовательности явлений. Чтобы научно воспроизвести любой процесс развития, историк должен прежде всего определить, что развивается и во что развивается. Он должен выяснить, какие элементы участвуют в этом процессе и какова роль каждого из них, детально изучить структуру объекта и ее видоизменения на разных стадиях процесса. Наконец, чтобы представить развитие именно как процесс, а не просто как ряд последоват. состояний объекта, историк должен раскрыть сами законы перехода от одного историч. состояния к другому. И., т.о., включает в себя теорию, она невозможна без теории. Прежде всего, она заимствует целый ряд понятий и категорий у теоретич. наук. Историч. материализм вооружает историков категориями общественно-экономич. формации, способа произ-ва, базиса, надстройки, класса, нации, семьи и т.д., раскрывает общие структурные закономерности обществ. жизни, помогает разобраться в сложном переплетении объективных и субъективных моментов обществ. развития. Из политич. экономии И. заимствует теоретич. положение об экономич. законах, свойственных разным способам произ-ва. Психология помогает научно раскрыть механизм социального поведения людей в разные историч. эпохи, особенности коллективной и индивидуальной психологии, выявить необходимые для исследований по истории культуры особенности творч. процесса и т.п. Эстетика дает теоретич. критерии для оценки художеств. ценностей. Юридич. науки помогают понять механизм развития гос.-правовых институтов и т.д. Чем выше уровень развития И., тем теснее становятся ее связи с теоретич. обществ. науками, а также с естествознанием (напр., применение меченых атомов для датировки археологич. находок). И. не только заимствует теоретич. понятия из смежных дисциплин, но и сама в процессе синтезирования историч. данных формирует сложные науч. абстракции. Таковы, напр., характеристики конкретных историч. эпох и периодов ("эпоха Возрождения") и понятия, обозначающие определ. историч. явления ("смерды", "варварские государства"), процессы ("второе закрепощение", "Реформация") и события ("французская революция 18 в.", "крестьянская реформа 1861"). Совр. историч. наука представляет собой сложную и дифференцированную систему спец. дисциплин. Прежде всего, И. подразделяется по хронологич. принципу. Трехчленное деление всемирной И. на древнюю, среднюю и новую И. было предложено еще в 15 в. Тогда за этой схемой стояло представление о средних веках как о каком-то мрачном "перерыве" в ходе И., разделяющем античность и Возрождение. Совр. науке чуждо подобное представление. Гуманистич. периодизацию И. марксизм наполняет новым содержанием. Понятию "предыстории" соответствует господство первобытнообщинной формации, древней И. – рабовладельческой, средней И. – феодальной, новой И. – капиталистической. Новейшая И., начинающаяся с 1917, представляет собой эпоху всемирно-историч. поворота человечества от капитализма к социализму, начатого Октябрьской революцией. Хронологич. деление И., ее периодизация покоится, т.о., на определ. теоретич. предпосылках, обобщающих наиболее характерные черты соответствующих периодов. Кроме хронологического, в И. применяется пространственно-географич. принцип деления. Поскольку в течение длит. времени всемирно-историч. процесс складывался из суммы относительно самостоят. процессов развития отд. стран, народов и гос-в, естеств. путем сложилась специализация ученых по истории СССР, Англии, США и др. стран. Изучение И. отд. народов позволяет глубже понять их специфич. особенности, традиции и культуру. Однако И. одних народов настолько тесно переплетается с И. других народов, что рамки нац. И. часто оказываются слишком узкими. Тогда вместо И. отд. народа на первый план выступает более широкая региональная И., охватывающая целый район, образующий определ. историч. единство. Такой региональный подход особенно плодотворен при изучении И. рабовладельч. и феод. обществ. в к-рых границы между разными народностями и этнич. группами были еще весьма неопределенными, а гос. образования носили эфемерный характер. В качестве объекта исследования здесь выступает не отдельный народ, а целостный историко-географический (история Ср. Азии) или историко-культурный комплекс (напр., И. араб. лит-ры охватывает всю лит-ру, написанную на араб. языке, к-рым пользовались в средние века не только арабы, но и представители многих др. народов). Наконец, всемирная, или всеобщая, И. охватывает весь всемирно-историч. процесс, куда И. отд. стран и народов входят лишь как частные случаи. Всемирно-историч. т. зр. позволяет преодолеть нац. и региональную ограниченность и более отчетливо увидеть мировое значение рассматриваемых событий и явлений. Эта т. зр. является определяющей у историков-марксистов, принципиально отвергающих европоцентризм и всякие иные концепции, теоретически закрепляющие неравенство в положении и уровне развития различных народов. Помимо гражд. И., охватывающей все стороны обществ. развития, существуют еще спец. отрасли историч. науки, прослеживающие эволюцию отд. сфер и сторон обществ. жизни: И. х-ва, политич. И., И. гос-ва и права, И. культуры, науки, философии, иск-ва, языка и т.п. Все эти спец. И. являются как бы отд. элементами общей гражд. И., к-рую они конкретизируют. Каждая такая отрасль И. тесно связана с соответствующей ей теоретич. дисциплиной: И. х-ва – с политич. экономией, И. права – с юриспруденцией и т.д. Самостоят. историч. дисциплиной, имеющей собств. предмет и методы исследования, является археология. Кроме того, существует целый ряд подсобных историч. дисциплин: источнико-ведение, палеография, нумизматика и др. Любое историч. исследование воспроизводит определ. процесс развития. Но уровень теоретич. обобщения историч. материала может быть разным, и зависит это не только от широты кругозора историка, но и от самого предмета исследования. Наибольшая степень теоретич. обобщения материала достигается, как правило, в области экономич. И. Исследователь истории х-ва и экономич. отношений имеет дело не с отд. событиями, а с определ. совокупностью обществ. отношений и массовых процессов. Здесь, как и в теоретич. исследовании, "...дело идет о лицах лишь постольку, поскольку они являются олицетворением экономических категорий, носителями определенных классовых отношений и интересов". С этой т. зр. отд. лицо нельзя "...считать ответственным за те условия, продуктом которых в социальном смысле оно остается, как бы ни возвышалось оно над ними субъективно" (Маркс К., Капитал, т. 1, с. 8). Гораздо сложнее обстоит дело в сфере политич. И. или И. культуры. Энгельс писал: "Чем дальше удаляется от экономической та область, которую мы исследуем, чем больше она приближается к чисто абстрактно-идеологической, тем больше будем мы находить в ее развитии случайностей, тем более зигзагообразной является ее кривая. Если Вы начертите среднюю ось кривой, то найдете, что чем длиннее изучаемый период, чем шире изучаемая область, тем более приближается эта ось к оси экономического развития, тем более параллельно ей она идет" (Маркс К. и Энгельс Ф., Избр. письма, 1953, с. 471). Это накладывает свой отпечаток и на логику историч. науки. Разумеется, и в политич. истории внимание ученого сосредоточено на ведущих тенденциях, на движении больших масс и классов, а отд. единичные события рассматриваются лишь как проявления этих тенденций. Но обойти специфич. черты этих событий, не раскрыть особенности людей, возглавляющих движение на данном этапе, значило бы схематизировать И. Еще выше роль повествования в истории культуры. Конечно, И. лит-ры не просто излагает творчество одного писателя за другим, а стремится раскрыть закономерность литературного процесса каждой данной эпохи, выявить связь лит-ры с другими сферами обществ. жизни, отражение в ней определ. социальных тенденций и т.д. Но если при этом не будет показано индивидуальное лицо именно данного писателя и его героев, то получится лишь вульгарно-социологич. схема, а не И. лит-ры. Рассматривая проблему абстракции в историч. науке и то, в какой степени историч. наука способна делать теоретич. обобщения, нельзя забывать и о масштабах исследования. Одно дело – книга, охватывающая всемирную И. или И. целой формации, другое дело – исследование одного какого-то события, биографии и т.п. Работа по всеобщей И. не может не давать обобщений общесоциологич. порядка (о закономерностях историч. процесса в целом, о специфике отд. формаций и т.д.), к-рых нельзя ждать от спец. исследования, посвященного частной проблеме. Сказанным определяется и ответ на вопрос, в чем состоит социальная функция историч. науки. Бурж. авторы по-разному отвечают на этот вопрос. Сторонники повествоват. И. выдвигают на первый план эстетич. ценность И., увлекательность историч. повествования, уводящего читателя в незнакомый мир давно исчезнувшего прошлого. Поклонники умозрит. философии И. видят в И. прежде всего неисчерпаемый запас примеров и иллюстраций для подтверждения своих теоретич. конструкций. Последоват. "презентисты" (см. Презентизм) рассматривают историч. науку как подсобное средство пропаганды и т.д. Историч. материализм не отрицает ни многообразия форм историографии, ни многогранности ее значения. В частности, высокой оценки заслуживает и такой старый вид И., как историч. повествование, при условии, что героями его должны быть не только короли и завоеватели, но и подлинные труженики, создающие орудия труда, развивающие технику и культуру. Никакая социология не заменит правдивую и взволнованную повесть об ученых, изобретателях, мыслителях, революционерах, борцах за нар. свободу, к-рым человечество во многом обязано своими достижениями. В таком повествовании заложены большие возможности для коммунистич. воспитания подрастающего поколения. Но гл. ценность И. для современности заключается в том, что она помогает представить развитие человечества как единый закономерный процесс. Только обобщенный опыт всемирной И. позволяет отделить необходимое от случайного, всеобщее от единичного. А это является необходимым условием для развития тех отраслей обществ. знаний (напр., политич. экономии, теории права и т.д.), к-рые исследуют проблемы современности и выводы к-рых непосредственно влияют на сознат. целенаправленную деятельность людей и политич. партий. Только на основе историч. материала возможно вообще формулирование каких бы то ни было законов развития. Рассматривая прошлое сквозь призму современности, историч. мышление неизбежно носит на себе отпечаток определ. эпохи. Проблемы, к-рые ставят перед собой историки, и перспектива, в к-рой эти проблемы рассматриваются, не остаются неизменными. Но это не означает абс. релятивизма. Объективная преемственность в историч. процессе, обусловленная его закономерностью, порождает и преемственность в развитии историч. познания, причем высшая ступень развития позволяет глубже понять предшествующую. В свете победы Великой Октябрьской социалистич. революции ярче вырисовываются осн. силы и тенденции рус. освободит. движения. Образование мировой социалистич. системы и ее растущее влияние на все процессы совр. эпохи в свою очередь позволяют глубже понять историч. значение Октябрьской революции. Развитие историч. науки тесно связано с классовой борьбой, поскольку интересы борющихся классов отражаются в историч. концепциях. Ленин подчеркивал, что "..."беспристрастной" социальной науки не может быть в обществе, построенном на классовой борьбе" (Соч., т. 19, с. 3), что "... ни один живой человек не может не становиться на с т о р о н у того или другого класса (раз он понял их взаимоотношения), не может не радоваться успеху данного класса, не может не огорчаться его неудачами, не может не негодовать на тех, кто враждебен этому классу, на тех, кто мешает его развитию распространением отсталых воззрений и т.д. и т.д." (там же, т. 2, с. 498–99). Но влияние классовой идеологии на И. неоднозначно. Реакционный, отживающий класс, интересы к-рого противоречат ведущей тенденции историч. развития, не заинтересован в объективном историч. познании. Его идеология поэтому порождает искажение и фальсификацию И. Только революц. класс, отстаивающий в настоящем интересы будущего, способен правильно понять закономерность и общее направление историч. процесса, поскольку именно он является наследником историч. прошлого и реализует те задачи, к-рые оно поставило. Таким классом и является рабочий класс. Если настоящее, т.е. высшая ступень обществ. развития, бросает свет на прошлое, то верно и обратное: только глубокое знание прошлого дает возможность понять совр. действительность в ее революц. развитии. Как геологу необходима историч. геология, чтобы не блуждать вслепую в поисках нужных ему руд, как биологу для преобразования живой природы нужна И. происхождения видов, так и для построения нового, коммунистич. общества необходимо глубокое знание всей предшествующей И. человечества. Руководствуясь положениями историч. материализма, сов. и зарубежные историки-марксисты создали немало ценных исследований, по-новому раскрывающих важнейшие этапы технико-экономич. развития, И. классовой борьбы и культуры человечества. Успехи сов. историч. науки были бы еще больше, если бы в 1930–50-х гг. на нее не оказал пагубное влияние культ личности Сталина. Под влиянием культа личности многие важные историч. события, особенно из И. партии и сов. общества, освещались предвзято и неверно, роль Сталина необоснованно преувеличивалась, а многих других деятелей замалчивалась или охаивалась. Зачастую в историч. работах отсутствовал критич. подход к источникам. Догматизм, сковывавший теоретич. мысль историков, отрицательно сказывался и на освещении других разделов И., порождая конъюнктурщину и модернизацию прошлого. XX и XXII съезды КПСС, решительно осудившие культ личности, открыли широчайшие перспективы для развития историч. науки, к-рой партия придает большое значение. Важнейшие задачи историч. науки сформулированы в Программе КПСС: "Исследование проблем всемирной истории и современного мирового развития должно раскрывать закономерный процесс движения человечества к коммунизму, изменение соотношения сил в пользу социализма, обострение общего кризиса капитализма, крушение колониальной системы империализма и его последствия, подъем национал
Источник: Философская Энциклопедия. В 5-х т.
