FILOSOFIA

(русское слово «философия» в написании латинскими буквами). Философия в ее российском изводе, по контрасту с более строгим академическим пониманием этой дисциплины как philosophy в англоязычных странах.
Каждая национальная культура имеет свою систему гуманитарных дисциплин и свои критерии того, что считать философией. Западная, в особенности англо-американская, академическая наука склонна с подозрением относиться к самому факту существования русской философии. В университетах ей не уделяют места в общих курсах по истории философии и крайне редко посвящают специальные курсы, причем на кафедрах славистики, а не философии. В лучшем случае русская философия проходит по разряду идеологии, публицистики, общественно-исторической мысли или воспринимается как жанр полулитературы-полуидеологии, социальной критики, утопии, интеллектуальной журналистики (*Мыслительство). В таком подходе западная наука руководствуется узко-специальным, в основном лингво-аналитическим пониманием философии, объявляя ее краеугольным камнем рефлексию Витгенштейна о языке и отвергая рефлексию Чаадаева о нации или рефлексию Соловьева и Флоренского о Софии как далекие от собственно философской сферы. Термин «философия» в его русской транскрипции, но латинскими буквами – filosofia – указывает на разность традиций, составляющих интеллектуальное наследие западного мира – аналитико-критической («аристотелевской») и синтетически-конструктивной («платоновской»). Так же обозначается эта дисциплина на испанском, в культуре, интеллектуальные традиции которой отчасти близки российским. Разница между philosophy и filosofia примерно такая же, как между научным симпозиумом и платоновским симпосионом, участники которого не просто обсуждают отвлеченные идеи, но предаются им «целостно», всеми способностями ума, всей душой и телом. По мысли Павла Флоренского, «философия, как дело кабинета, дело “ума”, не привилась у нас, как не было ее и в античной обстановке. Наши философы стремятся быть не столько умными, как мудрыми, не столько мыслителями, как мудрецами. … Стремление нравственное, сознание религиозное, деятельность не головою только, но и всеми органами духа, одним словом, – жизнь вне кабинета только и представляется нам жизнью до-дна серьезною, всецело достойною» [82]. Filosofia – это философия, которая не специализировалась в отдельную дисциплину, изучающую условия и возможности познания, но пытается сохранить масштаб и конфигурацию целостной мудрости, по-разному сочетая в себе элементы критики и фантазии, науки и поэзии, логики и религии, анализа и синтеза, историзма и утопии. Filosofia может и должна учиться у philosophy, как точнее различать эти элементы, – но не для того, чтобы жертвовать одним из них, а чтобы лучше способствовать их объединению. Разделение между philosophy и filosofia проходит не только вдоль, но и поперек национальных традиций. Philosophy почти безраздельно господствует в Англии (хотя и там есть filosofers в лице Г. К. Честертона и К. С. Льюиса), но по мере продвижения вглубь континента, во Францию (Ж. Батай, Г. Башляр), Испанию (М. Унамуно, Х. Ортега-и-Гассет) и Германию (Ф. Ницше, М. Хайдеггер), filosofia начинает занимать все большее место, получая господство в России, хотя и в ней есть свои philosophers – неокантианцы, позитивисты, феноменологи.
С точки зрения англо-американского аналитического канона В. Соловьев – это не вполне философия, поскольку еще и мистика, и софиология; а В. Розанов – совсем не философия, а словесная игра и заплетание узелков мысли на память потомству. Но современная западная философия, особенно континентальная европейская, сама все более избавляется от претензий на дисциплинарную чистоту, якобы неподвластную метафорам, образам, фантазмам и поэтизмам. Время «пост-» приоткрыло новые возможности для интерпретации того странного, «гибридного» дискурса, который сложился в русской мысли. Деконструкция показала, что философия – это не более как (но и не менее чем) игра метафор, завязывание словесных узелков, которые в прямую нить рационального, линейного смысла вообще развязать невозможно. И именно по этой причине Ницше, Батай и прочие «проклятые» мыслители, «грезовидцы», которых к «настоящей», «научной» философии причислить было невозможно, – они-то до конца честны перед мыслью, поскольку не выдают ее за объективную истину и не боятся соединить ее с поэзией, теологией, с жизнью в себе и вокруг. В этом контексте по-новому видятся В. Соловьев и В. Розанов, К. Леонтьев и П. Флоренский, Н. Федоров и Г. Федотов, Н. Бердяев и Л. Шестов, которые мыслили по диагонали к «строгой» философии, были «мыслеплетами», изобретателями философских словес, смесителями жанров и языков еще до того, как в эпоху постмодернизма это было признано хорошим тоном на Западе. Русский опыт «целостного» философствования, осознание его привлекательных и опасных сторон, может стать еще одним источником обогащения и разнообразия западной мысли, как поле творческого взаимодействия между filosofia и philosophy.
*Концептивизм, Метапрактика, Мудрость, Мыслительство, Нулевая дисциплина, Софиофилия, Философоведение, Эссеизм
Symposion and Russian Filosofia // Symposion: A Journal of Russian Thought. Los Angeles: University of Southern California, 1996. Vol. 1. Р. 3–7.
«Пир» Платона и русская философия // Вопросы философии. 1998. № 2. С. 178–180.