эстетика, истолкованная феноменологически. Разработанный Э. Гуссерлем (см.) феноменологический метод оказался в эстетике весьма кстати. Отчасти это объясняется тем, что в нем, как и в искусстве, отдается должное ментальности человека. В естествознании эйдосы выступают как дескрипции, в эстетике — как ценности. Содержание феноменологического метода наталкивает на мысль, что концепты естествознания и ценности гуманитарных наук вырабатываются единообразно. По этой причине феноменолог счастливо избегает противопоставления эстетики науке. Впервые путь феноменологического консти- туирования ценностей продемонстрировал М. Шелер в его пионерской работе «Формализм в этике и материальная этика». Он полагал, что этические ценности присущи людям, а эстетические — предметам [1. С. 304]. Когда дошел черед до сущностного понимания эстетики, то все выдающиеся феноменологи, и Н. Гартман, и Р. Ингарден, и М. Дюфрен, последовали за феноменологической логикой Шелера.
Феноменологический призыв «назад, к вещам!» привел в эстетике к акценту на предмет искусства. Именно на него замыкается в конечном счете феноменологическая редукция. Разумеется, необходимо было объяснить, каким образом происходит перенос на предмет (произведение искусства) ценностей. Что имеется в виду, когда произведение искусства считается ценностно нагруженным? Предшественник феноменологов гуссерлевской волны Ф. Брентано полагал, что «когда мы называем девушку прекрасной, то название это употребляется в переносном (курсив наш — В.К.) смысле. Это сходно с названиями зеленый, красный, теплый, холодный, сладкий, горький, которые мы даем телам, находящимся вне нас. Все эти выражения обозначают сперва то, чем являются, а затем переносятся также на то, что, при известных обстоятельствах воздействуя на нас, вызывает ощущение, аналогичное этому явлению» [5. С. 38]. В конечном счете возобладало мнение, что институт эстетических ценностей характерен для единства объекта и субъекта.
Новации феноменологов относительно кантовской эстетики очевидны. Эстетика не привязывается к чистой целесообразности и в этом смысле она перестает быть формальной, а становится содержательной. На место общего чувства ставится ценность, в результате эстетике придается отчетливый концептуальный характер, который среди прочего, должен уберечь от психологизма. Именно концепты-ценности выводят феноменолога за пределы ментальности.
Согласно Ингардену литературное произведение (то же самое можно сказать о любом произведении искусства) — это потенциальный предмет, не материальный, не ментальный и не идеальный. Потенциальное бытие литературного произведения актуализируется (конкретизируется) как автором, так и читателями. Эстетический смысл произведения искусства актуализируется рецепиентом, но он не создается им заново. Поэтому «читатель должен доверять произведению, не играя и не хитря с ним», «эстетическое отношение всегда целиком повернуто к общему, а не к конституирующей активности субъекта» [3. С. 53]. А как обстоят дела с проблемой истины? «Правда писателя в произведении, но правда произведения не в писателе. В чем же она? В самом смысле произведения» [3. С. 55]. «Критик должен принять, что произведение самому себе собственная норма, и поставить вопрос, действительно ли оно выражает свою единичную сущность, в частности, сообщает ли оно то, что хочет сообщить, адекватна ли форма содержанию, реализуется ли имманентность смысла в чувствах, характерных для произведения искусства» [3. С. 57]. Более прав тот, кто глубже постигает смысл произведения искусства. В одних случаях эстетическая истина устанавливается применительно к отдельному произведению искусства; в других — в результате сравнения различных произведений искусства, реализующих один и тот же смысл с неодинаковой степенью глубины. Подводя итоги, вспомним намерение Гуссерля превратить философию в строгую науку. Полагаем, что это намерение последователям его учения действительно удалось реализовать, по крайней мере применительно к эстетике. В научном отношении Ф. э. сконструирована весьма добротно, в ней отчетливо представлены все главные конституенты науки: концепты (в форме концептов-ценностей), регулятив истины и определенный метод (метод эстетической феноменологической редукции).
ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ ЭСТЕТИКА
ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ ЭСТЕТИКА
Источник: Философия науки. Краткий энциклопедический словарь. 2008 г.
ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ ЭСТЕТИКА
от греч. phainomenon—являющееся) — направление совр. западной эстетической мысли, опирающееся в методологии и теории на феноменологическую философию Э. Гуссерля (1859—1938). Согласно Гуссерлю, задача феноменологии состоит в обнаружении универсальных идеальных принципов, определяющих строение воспринимаемого и переживаемого мира, к-рый рассматривается как конституируемый (созидаемый) человеческим сознанием, очищенным от эмпирического содержания. В основе метода феноменологии, воспринятого Ф. э., лежит стремление рассматривать объекты вне их реального, материального существования и содержательной стороны, в том виде, в каком они непосредственно являются сознанию — как объекты интенцио-нального (Интенциональность) созерцания и переживания. Феноменологический метод, по мысли сторонников Ф. э., дает возможность понять худож. произв., как оно есть «в себе», вне его чисто физического существования, многообразной социальной обусловленности, в отрыве от его функциональных сторон. Применение феноменологического метода позволило поставить специфические для Ф. э. вопросы о способе бытия и сущностной структуре произв. иск-ва. Впервые этот подход проявился в работах теоретика Ф. э, раннего периода В. Конрада (в 1909— 10 гг.). В середине 20-х гг. нем. философ М. Гайгер, полагавший, что феноменологический метод в состоянии избавить эстетику от психологизма и вкусового произвола, выработал программу Ф. э. как нормативной дисциплины, описывающей универсальные принципы организации эстетического опыта. Подлинным основоположником Ф. э. стал польский философ Ингарден, давший глубокий и детальный феноменологический анализ литературного произв. Ф. э. не удалось полностью реализовать свои далеко идущие планы прежде всего из-за идеалистического характера ее теоретико-методологической основы. Предметом ее оказалась специфика бытия произв. иск-ва, состоящая в своеобразном сочетании в нем не социально-материальной и духовно-идеальной сторон, а элементов индивидуального и общественного сознания. Поэтому осуществляемая Ф. э. острая критика психологизма в эстетике не вела к правильному пониманию объективной социальной основы иск-ва. Исключение из поля зрения проблем социального функционирования произв. иск-ва обусловило неисторичность и формальный характер подхода к нему Ф. э. К этому же вело определенное пренебрежение проблемами создания произв. и его восприятия в различные исторические эпохи. В целом сосредоточение внимания на формальном анализе произв., каково оно есть «в себе», имело следствием ограничение задач эстетики. В то же время Ф. э. дала плодотворные результаты с т. зр. анализа структуры худож. произв. (в т. ч. в аспекте связи эстетики с семиотикой и кибернетикой), изучения формальных сторон восприятия иск-ва (напр., идея продуктивного чтения). Эти позитивные моменты в изучении худож. произв. продемонстрировали в то же время границы возможностей Ф. э, (в ингарденовском ее варианте), показав необходимость содержательного анализа иск-ва, изучения его многообразных социальных функций и опосредствований. В осн. на идеи Ингардена опирались позднейшие представители Ф. э.: Дюфрен, Глртман, итал, философ Г. Морпурго-Тальябуэ. В 30—40-е гг. феноменология Гуссерля получила своеобразную переработку в экзистенциализме .Хайдеггера, Сартра и др., что привело к возникновению экзистенциалистской эстетики, а в дальнейшем — герменевтики (Герменевтика и искусство). Однако линия собственно Ф. э. на этом не прервалась. Разработка проблем продуктивной фантазии и воображения открыла в рамках феноменологии возможность взгляда на иск-во как на один из способов переструктурирования реальности (видения мира в иной, чем «нормальная», структурной организации). Возможность такого видения стала в определенной мере следствием развития совр. иск-ва (работы П. Пикассо, Кандинского, абстракционизм, предметное иск-во и т. д.). Проблема худож. обработки реальности приобрела статус проблемы возможных миров. Параллельно развивалась социальная феноменология с ее релятивистскими тенденциями, также оказавшая влияние на Ф. э. Т. обр., в ее рамках стал складываться подход, при к-ром худож. произв. рассматривается как полноправный элемент социального и политического контекста его функционирования. Но поскольку оба эти момента относятся к сфере опыта, происходит фактически уравнивание способов худож. осмысления и преобразования реальности с др. способами ее «переделки», что ведет к пренебрежению спецификой эстетического. На этом этапе Ф. э. тесно взаимодействует с психоанализом (фрейдизм и художественное творчество), структурализмом, лингвистической философией. В этом направлении работают Ж. Деррида и М. Фуко (Франция), Б. Вальденфельс (ФРГ) и др. Идеи Ф; э. в настоящее время широко усваиваются в самых различных направлениях буржуазной эстетической мысли.
Источник: Эстетика: Словарь
Феноменологическая эстетика
Одно из ведущих направлений современной эстетики, сложившееся в начале 30-х гг. на основе феноменологии Эдмунда Гуссерля (1859-1938). Хотя у самого Гуссерля нет достаточно разработанного эстетического учения, в своих исследованиях он часто обращается к искусству для подкрепления своих теоретических положений и вся его концепция имеет эстетическую природу. Первые попытки применения феноменологии к области эстетики были предприняты в работах В. Конрада, М. Гайгера, Р. Одербрехта и др. Главными фигурами феноменологической эстетики являются Роман Ингарден (1893-1970), Николай Гартман (1882-1950), Микель Дюфренн (1910-1995). В центре внимания Р. Ингардена находится многослойная структура произведения искусства, исследование которой составляет главное достижение всей феноменологической эстетики. В структуре литературного произведения Ингарден выделяет два измерения: горизонтальное и вертикальное. Первое соответствует «последовательности сменяющих друг друга фаз — частей произведения», образующих его «многофазовость», которая наиболее явно проявляется в романах и других больших по объему произведениях. Второе измерение включает в себя четыре слоя: 1) звучание слова, 2) его значение, 3) предмет и содержание, 4) «тот или иной вид, в котором зримо предстает нам соответствующий предмет изображения». Первые два слоя связаны с чисто языковыми (ритм, рифма, тон, мелодичность) и семантическими (легкость, ясность или, наоборот, тяжеловесность, запутанность мысли) аспектами произведения. Они не вызывают каких-либо затруднений. В третий слой — слой «представленных предметов» — входят изображенные предметы и лица, их различные состояния, возникающие между ними связи и отношения, всякие события и т. д. Четвертый слой — слой зримо представленных «видов» людей и вещей — является наиболее важным и трудным для понимания. Именно в нем заключается своеобразие феноменологического подхода к искусству. Возникновение «видов» отчасти опосредовано наличием других слоев, однако в наибольшей степени оно зависит от воображения воспринимающего субъекта, его чувств и психофизических особенностей. В отличие от остальных слоев «виды» не образуют в своей совокупности непрерывного целого. «Они возникают, — отмечает Ингарден, — скорее временами, как бы сверкают в течение одного мгновения и гаснут, когда читатель переходит к следующей фазе произведения. Они актуализируются читателем в процессе чтения. В самом же произведении они пребывают как бы «наготове», в некоем потенциальном состоянии». Существенная черта «видов» состоит в их наглядности и зримости. В первую очередь в них Ингарден усматривает художественную ценность произведения. Понятие многослойности Ингарден распространяет на все другие виды искусства. Живопись при этом — в зависимости от жанра и школы, — может иметь три (тематическая картина), два («чистая картина») или даже один слой (абстрактная живопись, арабески, витражи). Ингарден подчеркивает, что в живописи «виды» играют определяющую роль, что они выступают «самым важным конститутивным фактором», от которого зависят все остальные. Наличие других слоев не является необходимым. Помимо многослойности и многофазовости структура литературного произведения включает в себя «фактор времени», «эстетически активные качества» и «идею». Первый из этих элементов выступает прежде всего как «время» изображенных в произведении событий, процессов и психологических состояний персонажей. «Эстетически активные качества» в той или иной степени присущи всем слоям и компонентам произведения. Они часто проявляются как «гармонические качества», возникающие как надстройка над другими совместно присутствующими свойствами. Эти качества образуют в произведении полифонический ансамбль специфических сторон составляющих его слоев и элементов. К ним относятся также «метафизические качества», под которыми Ингарден имеет в виду известные эстетические категории (возвышенное, трагическое, комическое), проявляющиеся в кульминационных моментах произведения и как бы набрасывающих на него «тень своего присутствия». К последним примыкает идея произведения, которая также накладывает на него свой отпечаток, хотя в целом ее роль является незначительной. Наряду с затронутыми слоями и компонентами Ингарден придает особое значение еще двум характеристикам литературного произведения — «схематичности»и «конкретизации», составляющим своеобразие всей его эстетической концепции. «Схематичность» произведения связана с тем, что всем имеющимся в нем компонентам свойственна неполная определенность, незавершенность построения, в силу чего каждый изображенный в нем предмет имеет лишь ограниченное число запечатленных черт, хотя в действительности их у него бесчисленное множество. Но даже присутствующие в произведении черты предмета обозначены весьма приблизительно и схематично. Данное обстоятельство вызывается прежде всего ограниченными возможностями языковых средств изображения: язык не может передать все аспекты представленного предмета, ибо стремление к этому сделало бы процесс их перечисления бесконечным, а само произведение никогда бы не стало законченным. Неполная определенность обусловлена также требованиями эстетического восприятия: читателю предоставляется возможность самому достроить представленный предмет и выделить в нем эстетически существенные качества. «Схематичность» произведения, или наличие в нем «мест неполной определенности», вызывает необходимость в его «конкретизации», которая во многом совпадает с процессом чтения или восприятия. Рассматривая отношения между самим произведением и его «конкретизацией», Ингарден отдает явный приоритет последней. В силу своей схематичности произведение, по Ингардену, представляет собой всего лишь некий набросок, лишенный души и тела скелет. Именно благодаря конкретизации произведение-схема облекается в плоть и тело, становится живым существом или организмом. Конкретизации произведение обязано и другими своими важными свойствами. В частности, Ингарден отмечает, что в процессе конкретизации создается эстетическая ценность, «которая в самом произведении лишь обозначена его компонентами». В общем, конкретизация выступает не только как восприятие, понимаемое как сотворчество, но и как само творение и создание. Подход Ингардена целиком соответствует требованиям феноменологии, согласно которым художественное произведение, как и любой другой предмет, истолковывается как «чисто интенциональная конструкция»; оно не может существовать вне восприятия, его бытие обусловлено конституирующей деятельностью сознания. По тем же мотивам Ингарден уделяет особое внимание интуиции, тому, что «действует иррационально, происходит, но не охватывается мыслью». Многие идеи и положения Ингардена находят свое продолжение и развитие в исследованиях Н. Гартмана. В своих воззрениях он выходит за рамки феноменологии, испытывая влияние со стороны неокантианства, неотомизма и других течений. Однако в области эстетики Гартман выступает прежде всего как феноменолог. Основу его эстетической концепции составляет понятие многослойной структуры, которое он заимствует у Ингардена. Для его взглядов характерны сложность, двойственность, непоследовательность и неопределенность. В частности, он колеблется между реализмом и формализмом, хотя в целом его предпочтения остаются на стороне последнего. Гартман полагает, что искусство черпает свое духовное содержание не из богатства реальной человеческой жизни, но из ирреального мира эстетических идей и ценностей, понимаемых в духе Платона. Художественный образ предстает для него как «зримое воплощение того, чего никогда не было и что само по себе невыразимо». В искусстве почти все свое внимание он обращает на художественное произведение, отодвигая на задний план проблемы творчества, восприятия и оценки искусства. Гартман помещает искусство в сферу духовного бытия, включающую в себя субъективный дух, объективный дух (под которым имеется в виду общественное сознание) и объективированный дух, часть которого составляют произведения искусства. Наиболее «чистыми» видами объективированного духа он считает пластические искусства (в особенности живопись) и литературу (особенно поэзию), за которыми следует архитектура. Свою концепцию многослойной структуры художественного произведения Гартман разрабатывает, опираясь главным образом на живопись. В каждом произведении он выделяет два плана: реальный, или материальный, и ирреальный, или духовный, идеальный. Между ними располагаются промежуточные слои, число которых зависит от вида или жанра искусства. Так, в живописном портрете Гартман выделяет шесть слоев. По его мнению, только первый из них (слой красок на холсте) является реальным, тогла как все остальные — ирреальными, составляющими задний план произведения. Их своеобразие состоит в том, что они лишены вещественной чувственности, наличной данности. Они лишь проявляются (как бы просвечивают) благодаря воспринимающему сознанию, образуя духовное содержание и оставаясь «сверхчувственными», ирреальными: «...духовное содержание остается ирреальным... не превращается в реальное живым духом, оно выступает для него, скорее, лишь как явление». Во втором и третьем слоях возникает форма и мимика лица, а вместе с ними — живая жизнь; в четвертом проявляется внутренний мир и характер человека; в пятом происходит «прозрение и выявление идеальности... »; в шестом «существует еще нечто, сопровождающее проявление идеи и такое же заднеплановое, неуловимое и все-таки прочно коренящееся во внутреннем существе человека: нечто общечеловеческое, которое каждый наблюдатель воспринимает как свое собственное». В рамках исследования строения эстетического предмета Гартман анализирует проблемы художественной формы и содержания, высказывая критические замечания в адрес формализма. Эта часть его эстетической концепции представляется самой сложной и противоречивой. Гартман пытается наделить каждый слой произведения особой формой, установить некую иерархию между ними, определить отношения между этими формами и общей формой произведения как целостности, а также между внутренней и внешней формой и т. д. При этом общее его понимание формы остается расплывчатым, хотя ее определяющая роль в искусстве, несмотря на критику формализма, не подвергается сомнению. Гартман отмечает, что «сама художественная форма, даже если взять только отдельный слой, остается недоступной анализу», что «она есть и остается тайной искусства», которую можно постигнуть только с помощью интуиции. Последняя доминирует и в размышлениях Гартмана об эстетическом восприятии, в основу которого он кладет гуссерлевское нерефлексивное усмотрение сущностей с помощью интуиции, определяя ее как «высшего рода созерцание». Хотя он не отрицает функцию обычного чувственного восприятия и некоторую роль рефлексии и разума, однако наиболее существенное в восприятии видит все же в «сверхчувственном созерцании». М. Дюфренн обобщает и развивает сделанное до него другими феноменологами и его концепция дает достаточно полное представление о современном состоянии феноменологической эстетики. В центре его исследований находится эстетический опыт, выступающий в двух основных формах: творческий процесс художника и эстетическое восприятие зрителя. Дюфренн ставит искусство и вызываемый им эстетический опыт выше всех известных видов человеческой деятельности, рассматривая его в качестве первичного. «Эстетический опыт, — отмечает Дюфренн, — может быть определен как начало всех дорог, которое проходит человечество». Главное назначение искусства Дюфренн видит в том, что оно выражает и передает «голос Природы», обращенный к человеку. В ходе анализа специфических черт и особенностей эстетического объекта, каковым для Дюфренна выступает художественное произведение, он делает вывод о том, что главным элементом объекта является экспрессия. Она совпадает со смыслом эстетического объекта и должна схватываться интуитивно, прямо и непосредственно. Дюфренн проводит мысль о самодостаточности мира эстетического объекта, о том, что он ничем не обязан реальной действительности. Процесс художественного творчества Дюфренн рассматривает через призму экзистенциального аффективного априори, выступающего для него и как природный дар, и как некий изначальный замысел, который он бесконечно пытается реализовать в своих произведениях. Исследуя эстетическое восприятие, Дюфренн выделяет в нем три уровня: непосредственный контакт с объектом; репрезентация, или представление; рефлексия. На третьем уровне в обычном восприятии устанавливается значение, а в эстетическом — выраженный смысл, совпадающий в экспрессией произведения. Эстетическое восприятие завершается чувством, которое либо присоединяется к рефлексии, либо вытесняет ее. Основные характеристики первого уровня восприятия Дюфренн связывает с особыми свойствами человеческого тела, которое благодаря некоему «телесному разуму» «переживает» смысл объекта непосредственно, без помощи интеллекта. Эстетическое Наслаждение, считает он, возникает именно на этом уровне: оно испытывается телом и представляет собой чувство особого «удобства» и легкости в контакте с объектом. На втором уровне подключается воображение, устанавливающее связь между телом и духом и функционирующее в двух формах: трансцендентальной и эмпирической. Первая обеспечивает возможность разрыва имеющейся на первом уровне слитности объекта и субъекта, в силу чего воспринятое становится зримым, превращенным в «спектакль». Второе дополняет восприятие ранее накопленными знаниями. Рефлексия, возникающая на третьем уровне восприятия, также принимает две формы: рефлексия о структуре и о смысле. Первая соответствует объяснению и характерна для обычного восприятия, вторая — пониманию и присуща эстетическому восприятию. Вторую рефлексию Дюфренн называет «симпатической», она не объясняет экспрессию, а просто называет ее. Такая рефлексия близка к чувству, которым завершается эстетическое восприятие. Лит.: Гартман Н. Эстетика. М., 1958; Ингарден Р. Исследования по эстетике. М., 1961; Богоришвили А. Т. Феноменологическая эстетика. Тбилиси, 1966; Силичев Д. А. Проблемы восприятия в эстетике Дюфренна // Вопросы философии, 1974, № 12; Его же. Проблема художника и художественного творчества в эстетике М. Дюфренна // Проблемы художественного творчества. М., 1975; Ханш Д. М. Эстетическая концепция Романа Ингардена и ее анализ в современной эстетике // Вопросы философии. 1984, №7; Jones R. E. Panorama de la nouvelle critique en France de Gaston Bachelard a Jean-Paul Weber. P., 1968; Les chemins actuels de la critique. P., 1968. Д. Силичев