ДОБРОЛЮБОВ НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ

[24 янв. (5 февр.) 1836 – 17(29) ноября 1861] – рус. лит. критик и публицист, философ- материалист, революц. демократ, сподвижник Чернышевского. Родился в семье нижегородского священника. В 1853 окончил в Нижнем Новгороде духовную семинарию. Под влиянием передовой рус. литературы созревает глубокое отвращение Д. к религии и освящаемым ею порядкам. Во время обучения в Петербургском гл. педагогич. ин-те (1853–57) оформились анти-крепостнич., материалистич. и атеистич. убеждения Д. В ин-те вокруг Д. сложился кружок прогрессивно настроенной молодежи, издававший рукописный журн. "Слухи". Решающую роль в дальнейшей судьбе Д. сыграло его знакомство с Чернышевским, к-рый привлек талантливого студента к работе в "Современнике". С 1857 Д. стал вести лит.-критич. отдел журнала, а затем и сатирич. приложение "Свисток". При принципиальном совпадении политич. и теоретич.убеждений между Чернышевским и Д. существовало своеобразное разделение труда. Чернышевский писал гл. обр. по крест. вопросу, на экономич., политич. и филос. темы. На долю Д. выпал лит.-критич. обзор художеств. лит-ры, а также работ по естествознанию, истории, педагогике, философии. Д. обладал редким публицистич. дарованием и обширными науч. познаниями. Его уничтожающий сарказм, смелость в постановке вопросов, блестящее владение "эзоповским" стилем производили неизгладимое впечатление на современников. За неск. лет творч. деятельности Д. написал громадное количество статей. Важнейшие из них – "Органическое развитие человека в связи с его умственной и нравственной деятельностью" (1858), "Русская цивилизация, сочиненная г. Жеребцовым" (1858), "Литературные мелочи прошлого года" (1859), "Роберт Овен и его попытки общественных реформ" (1859), "От Москвы до Лейпцига" (1859), "Что такое обломовщина?" (1859), "Темное царство" (1859), "Когда же придет настоящий день?" (1860), "Луч света в темном царстве" (1860), статьи итальянского цикла. Революционный демократизм и утопический социализм Добролю-б о в а. Д. сознательно посвятил себя делу освобождения народа. Он писал: "Говорят, что мой путь смелой правды приведет меня когда-нибудь к погибели. Это очень может быть; но я сумею погибнуть не даром. Следовательно, и в самой последней крайности будет со мной мое всегдашнее, неотъемлемое утешение – что я трудился и жил не без пользы..." (Избр. филос. произв., т. 1, 1948, с. 55). В условиях кризиса крепостного строя и назревания в России революц. ситуации, накануне крест. реформы 1861 и вскоре после нее Д., как и Чернышевский, проводил в своих работах линию "мужицкого" демократизма, показывал негодность самодержавно-крепостнического строя, подводя читателя к выводу о необходимости крест. революции как единств. выхода из "темного царства". Россию Д. считал страной, где "неправосудие" и "рабство" достигли последней черты, за к-рой стоит революц. переворот. В ст. "Когда же придет настоящий день?" (1860) Д. писал, что "везде и во всем заметно самосознание, везде понятна несостоятельность старого порядка вещей, везде ждут [реформ] и исправлений, и никто уже не убаюкивает своих детей песнью о том, какое непостижимое совершенство представляет современный порядок дел в каждом уголке России" (там же, т. 2, 1948, с. 296). Считая революцию в России близкой, Д. уверенно восклицал: "Придет же он, наконец, этот день! И, во всяком случае, канун недалек от следующего за ним дня: всего-то какая-нибудь ночь разделяет их!..." (там же). Однако Д. хорошо понимал, что революции сами собой не приходят. Их необходимым условием является революц. просвещение, поднимающее общество до сознания разумных требований, к-рые вытекают из нар. потребностей. В письме к С. т. Славутинскому Д. так определил характер деятельности революц. демократии и направление своих собств. статей. Мы должны, писал Д., "... группировать факты русской жизни, требующие поправок и улучшений, надо вызывать читателей на внимание к тому, что их окружает, надо колоть глаза всякими мерзостями, преследовать, мучить, не давать отдыху, – до того, чтобы противно стало читателю все это богатство грязи, чтобы он, задетый наконец за живое, вскочил с азартом и вымолвил: „да что же, дескать, это наконец за каторга! Лучше уж пропадай моя душонка, а жить в этом омуте не хочу больше“" (там же, с. 561). В своих многочисл. статьях Д. обнажал все стороны "темного царства", с огромной разоблачит. силой показывал угнетенное и бесправное положение народа. Гл. причину нар. бедствий он видел не в произволе отд. помещиков, не в судебных злоупотреблениях, не во взятках чиновников, на что напирала вся либеральная "обличительная" лит-ра, а в существе самой самодержавно-крепостнич. системы. Обращаясь к истории общества, Д. искал в ней подтверждения своей убежденности в том, что классовая борьба, борьба дармоедов и тружеников составляет пружину всех социальных изменений. "Призовите на помощь историю, – писал Д., – [где и когда существенные улучшения народного быта делались просто вследствие убеждения умных людей, не вынужденные практическими требованиями народа?]" (там же, с. 186). Д. отдал много сил борьбе с рус. либерализмом, к-рую подчас ввиду цензурного гнета вынужден был облекать в форму критики Кавура, Монталамбера и др. идеологов западноевропейского "просвещенного капитала". Из русских либералов под огонь критики Д. попали Бабст, Кавелин. Д. критиковал также либеральные иллюзии И. Тургенева. Д. писал о либерализме как об идеологии боящейся народа буржуазии. Несмотря на видимый разлад, между буржуазией и феодалами установился "...тайный невыговоренный союз, вследствие которого они и делают друг другу разные деликатные и трогательные уступки, и щадят друг друга, и прощают мелкие оскорбления, имея в виду одно: общими силами противостоять рабочим классам, чтобы те не вздумали потребовать своих прав..." (там же, с. 192). Поэтому у буржуазии существует своеобразное отношение к прогрессу. Бурж. либералы насаждают в народе веру в паллиативные меры, в реформы, сеют боязнь перед решительными действиями. Теории либералов подчинены корыстным интересам буржуазии. Рус. либералам, к-рые стремились лишь к тому, чтобы замазать трещины, обнаруживающиеся в самодержавно-крепостнич. режиме, Д. противопоставил требование социалистич. переустройства России. Социализм представлялся ему как общество, в к-ром исчезнет частная собственность и связанная с ней эксплуатация людей. Материальными благами будут пользоваться только те, кто их создает. "...Нужно, чтобы значение человека в обществе определялось его личными достоинствами и чтобы материальные блага приобретались каждым в строгой соразмерности с количеством и достоинством его труда: тогда всякий будет учиться уже и затем, чтобы делать как можно лучше свое дело, и невозможны будут тунеядцы..." (Полн. собр. соч., т. 2, 1935, с. 187). Как и Чернышевский, Д. рассчитывал, что крест. революция в России будет носить социалистич. характер; так же, как и Чернышевский, он полагал, что должна быть сохранена сельская община как форма, к-рая, по их мнению, способна дать начало социалистич. развитию. В ст. "Литературные мелочи прошлого года" (1859) Д. выражал свое согласие с позицией Чернышевского по поводу некапиталистич. пути России к социализму. Однако он более определенно, чем Чернышевский, высказался и о др. возможности. Он допускал, что Россия может пойти тем же путем, что и зап.-европ. страны, т.е. через стадию капитализма, но в этом случае, опираясь на опыт др. народов, ее "... гражданское развитие может несколько скорее перейти те фазисы, которые так медленно переходило оно в Западной Европе" (Избр. филос. произв., т. 2, с. 197). Философские взгляды. В нек-рых выступлениях Д. специально обращался к собственно филос. вопросам, по к-рым в эпоху 60-х гг. шла острая полемика. Приняв активное участие в этой полемике, Д. в ряде статей – против идеалиста-мистика проф. В. Ф. Берви ("Физиологическо-психологический сравнительный взгляд на начало и конец жизни"), против архимандрита Гавриила (Кикодзе) ("Основания опытной психологии"), против агностика Кусакова ("Об истинности понятий или достоверности человеческих знаний"), против вульгаризатора науки Волкова ("Френология") и др. – критиковал идеалистич., агностич., дуалистич. и вульгарно-материалистич. учения, представляющие, по его мнению, большую обществ. опасность, являющиеся питательной средой для самых нелепых предрассудков. Отстаивая материалистич. и диалектич. позиции революционной демократии, Д., как и Чернышевский, большое внимание уделял вопросу о материальном единстве мира и человека. При доказательстве этого единства Д. опирался на достижения современного ему естествознания. Домыслам идеалистов о наличии в мире отдельных от материи сил и субъективно-идеалистич. пониманию законов бытия Д. противопоставил положения передовой науки, утверждающие вечный и объективный характер природы. Все в природе – лишь различные формы материи. Их многообразие объясняется постоянной изменчивостью мира, к-рый подчинен закону развития. "В природе все идет постепенно от простого к более сложному, от несовершенного к более совершенному; но везде одна и та же материя, только на разных степенях развития" (там же, с. 495). В ходе развития природы возникли как простейшие, так и самые совершенные формы материи. Мозг – это наиболее высокая форма развития материи, обладающая самыми развитыми функциями. Совершенство функций прямо пропорционально степени совершенства материи. По словам Д., материя живет и развивается на основе своих законов, к-рые независимы от человека и не могут изменяться согласно его желаниям. Эти законы и должны отыскиваться наукой, к-рая исследует изменения и действия материи. Поиски Берви и Гавриилом (Кикодзе) чего-то сверхъестест-венного, надприродного, духа, архея, эфира, жизненной силы Д. называл "балаганным фиглярством". Все силы, действующие в природе, материальны в том смысле, что представляют собой проявления материи и без материи не существуют. "...Все усилия наши представить себе отвлеченного духа без всяких материальных свойств, или положительно определить, что он такое в своей сущности, всегда были и всегда останутся совершенно бесплодными" (там же, с. 236). Идеалисты недовольны современным состоянием науки, к-рая характеризуется "положительным методом", опирающимся на факты, на опытные знания, а не на мечтат. теории. Такое направление науки для идеалиста типа Берви "пуще ножа вострого". "Как не сердиться ему на наше время, – писал Д., – когда успехи естественных наук совершенно уничтожают его средневековые теории и делают его смешным не только в глазах специалиста, следящего за успехами положительных знаний, но даже и в глазах всякого образованного человека, родившегося немножко позже Лавуазье и Фихте" (там же, с. 195). Не меньшее место в филос. взглядах Д. занимают вопросы, относящиеся к раскрытию сущности человека и его сознания. Как и у Чернышевского, в статьях Д., посвященных философии, проблема человека является, по существу, центральной. Проводя при рассмотрении этой проблемы материалистич. взгляд, он имел дело с противниками двоякого рода: слева – грубый вульгарный материализм, справа – идеализм в виде теории психофизического параллелизма, дуализма и учения о сверхчувственности, априорности человеч. знаний. "Нам кажутся смешны и жалки, – писал Д., – невежественные претензии грубого материализма, который унижает высокое значение духовной стороны человека, стараясь доказать, будто душа человека состоит из какой-то тончайшей материи. Нелепость подобных умствований так давно и так неопровержимо доказана, они так прямо противоречат результатам самих естественных наук, что в настоящее время только разве человек самый отсталый и невежественный может еще не презирать подобных материалистических умствований" (там же, с. 230–31). Образчиком подобного огрубления материалистич. т. зр. Д. считал "теорию" френолога Волкова, к-рый сложные психич. процессы объяснял формой и объемом мозга, а также пронумерованными мозговыми буграми. Д. резко осуждал реакц. смысл френологии, с помощью к-рой "доказывалось", что все пролетарии оттого бедны и несчастны, что у них сильно развиты бугры "противоборности", "разрушительности", "приобретательности" и "питательности", но совершенно не развиты части мозга, от к-рых зависят "работность", "благоволительность", "почтительность", "совестливость". Др. крайность Д. видел в идеалистич. раздвоении человека на две сущности: душу и тело, к-рые будто бы не только не зависят друг от друга, но находятся в состоянии антагонизма. Проблема единства физиологич. и психич. процессов в человеке особенно занимала Д. (см. ст. "Органическое развитие человека в связи с его умственной и нравственной деятельностью", 1858). Д. указывал, что дуалистич. взгляд не может удовлетворительно объяснить возникновение сознания и вынужден прибегать к допущению сверхчувственности знания. Кроме того, согласно этому взгляду, человек вырывается из общего строя природы и объявляется исключит. существом, к-рое могло быть создано только богом. Но человека нельзя противопоставлять природе вообще и животному миру, в частности, так как наукой доказана их генетич. общность. Обращаясь к выяснению причин появления идеалистически-дуалистич. учений, Д. показывал, что учение об антагонизме духовной и телесной природы человека уходит своими корнями в глубокую древность. Оно появляется еще в ранних религ. верованиях, в мифах о Вишне и Шиве, об Ормузде и Аримане, о Белобоге и Чернобоге. Понятие о теле, как темнице души, существовало, по Д., еще у "дохристианских народов" (см. тамже, с. 234). Позднее такой взгляд облекся в филос. форму и сохранился в идеалистич. системах поныне. Идеализм всеми силами стремится разорвать материальное и духовное, тогда как действит. задача состоит в познании природы, материи и человека в единстве всех их составных частей и проявлений. "В наше время, – писал Д., – успехи естественных наук, избавившие нас уже от многих предрассудков, дали нам возможность составить более здравый и простой взгляд и на отношение между духовной и телесной деятельностью человека" (там же, с. 235). Д. при этом имел в виду прежде всего антропологию как такую область знания, к-рая вобрала в себя естественно-науч. и филос. представления о человеке. Творцом этой теории он считал Фейербаха, называя его одним из наиболее смелых и практич. учеников Гегеля. Антропологич. подход, по мнению Д., исключает существование отвлеченного духа, отрешенного от материи, и устанавливает, что сознание не содержит в себе ничего сверхчувственного, а является продуктом телесной организации человека. Науч. взгляд, писал Д., утверждает ту истину, что "... душа не внешней связью соединяется с телом, не случайно в него положена, не уголок какой-нибудь занимает в нем, – а сливается с ним необходимо, прочно и неразрывно, проникает его все и повсюду так, что без нее, без этой силы одушевляющей, невозможно вообразить себе живой человеческий организм (и наоборот)" (там же, с. 237). Органом мышления является мозг. Степень его развития определяет совершенство сознания. Материалом сознания является внешний мир, к-рый отображается в голове человека благодаря деятельности органов чувств. Д. доказывал, что мысли чистой, беспредметной, в к-рой бы не отразилось содержание внешнего мира, не существует. Признать возможность такой мысли – значит допустить, что она возникает сама из себя, подобно тому, как допустить, что нечто возникает из ничего. В действительности человек всегда мыслит о том, с чем он имеет дело в своем опыте, "...человек не из себя развивает понятия, а получает их из внешнего мира, это несомненно доказывается множеством наблюдений над людьми, находившимися в каких-нибудь особенных положениях" (там же, с. 251). Так, напр., слепорожденный не имеет понятия о свете и цвете, глухие от рождения – о музыке. Обращаясь к вопросам научного метода, Д. критиковал понимание диалектики как абстрактного умствования, как искусной логистики, оторванной от жизни. Правильный научный метод состоит, по Д., в следовании за самой жизнью, в раскрытии ее противоречивых тенденций (см. тамже, с. 394). Д. критиковал метафизич. рассмотрение фактов изолированно друг от друга и в отрыве от окружающей действительности: "Вырвать факт из живой действительности и поставить его на полочку рядом с пыльными фолиантами, или классифицировать несколько отрывочных, случайных фактов на основании школьных логических делений – это значит уничтожать ту жизненность, которая заключается в самом факте, поставленном в связи с окружающей его деятельностью" (Полн. собр. соч., т. 1, 1934, с. 432). Критикуя метафизиков, Д. подчеркивал, что прежде всего необходимо понять характер явления, его место в ряду других, его смысл и значение в общем ходе жизни и что этот путь вернее ведет "... к правильному суждению о деле", чем простое оперирование "... всевозможными силлогизмами" (там же, т. 2, 1935, с. 320–21). "Не факты нужно приноравливать к заранее придуманному закону, а самый закон выводить из фактов, не насилуя их произвольно..." (Избр. филос. произв., т. 1, с. 491). Социологические взгляды. Разви-вая идеи революционной демократии, Д. стремился опереться на социологич. науку, в к-рую он внес немало оригинальных идей. Д. близко подошел к правильному пониманию важнейших проблем историч. науки: обществ. закономерности, классов, классовой борьбы и революции, роли нар. масс и личностей в истории. Перед историч. наукой Д. выдвигал требование изучать человеч. общество как совокупный, внутренне связанный процесс, подчиненный объективной закономерности. Сущность историч. прогресса он видел в движении общества к полному освобождению от социального гнета, к созданию такого строя, в к-ром не будет ни рабов, ни господ, ни париев, ни браминов, ни капиталистов, ни пролетариев, а будет лишь трудящийся народ. Д. нередко связывал политич. и идейную борьбу социальных групп с их материальными интересами. Он писал, что "...материальная сторона во всех житейских отношениях господствует над отвлеченною, и ...люди, лишенные материального обеспечения, мало ценят отвлеченные права и даже теряют ясное сознание о них" (там же, т. 2, с. 471). Эту сторону жизни Д. рассматривал в качестве одного из важных факторов, к-рый необходимо учитывать при объяснении любого историч. события. История общества, по Д., – это история жизни народа и его борьбы за освобождение. В общем ходе истории самое большое участие приходится на долю народа и только весьма малая доля остается для отд. личностей. В ст. "Жизнь Магомета" Д. критиковал тех историков, к-рые не учитывают развитие народа, "живую связь событий". Пытаясь все объяснить влиянием личностей, они вместо подлинной истории создают какую-то плохо составленную "всеобщую биографию великих людей". Д. соглашался, что отдельная, выделяющаяся по своим способностям личность оказывает влияние на ход событий, но это происходит только потому, что замыслы личности соответствуют потребности тех, кто ее поддерживает. Историки "не хотят понять, что ведь историческая личность, даже и великая, составляет не более как искру, которая может взорвать порох, но не воспламенит камней, и сама тотчас потухнет, если не встретит материала скоро загорающегося. Не хотят понять, что этот материал всегда подготовляется обстоятельствами исторического развития народа, и что, вследствие исторических-то обстоятельств, и являются личности, выражающие в себе потребности общества и времени" (там же, т. 1, с. 186). Однако Д. все же оставался идеалистом в трактовке обществ. развития, так как на первый план выдвигал в конечном счете идейные мотивы деятельности людей, считая умств. прогресс и накопление знаний гл. источником развития общества. При этом стремление к знаниям нередко выводилось им из антропологически истолкованных потребностей человеч. организма. А. Галактионов, П. Никандров. Ленинград. Этические воззрения. В связи с пробудившимся под влиянием обострившихся социальных противоречий в рус. обществе интересом к проблемам воспитания молодого поколения Д. неоднократно обращался в своих статьях к разработке вопросов нравственности. Этич. взгляды Д. были неразрывно связаны с его революц. демократизмом. Подобно всем домарксистским демократам, Д. ссылался в своей этич. теории на "естественное право" и "природу человека". Но если для Фейербаха, напр., меркой "природы человека" был абстрактный индивидуум с его абстрактной "всеобщей любовью", то в системе взглядов Д. "естественным" являлось право трудящихся путем нар. революции освободиться от всякого угнетения. Борьба Д. за человеч. достоинство, его гуманизм носили революц. характер. Этика Д. пронизана ненавистью к тем "фальшивым" нормам жизни, к-рые навязываются "неестественными" условиями эксплуататорского общества, к тунеядству, барству, произволу, к пресмыкательству, перед господами "темного царства". Д. понимал, что в основе нравственности лежит труд, что от отношения различных групп общества к труду зависят их нравств. черты. Исходя из этого, Д. формулировал требования к облику "новых людей" – представителей молодого поколения, к-рому предстоит осуществить революц.-демократич. идеалы. Новые люди, по Д., в своих убеждениях исходят из требований жизни, "на первом плане всегда стоит у них человек и его существенное благо; эта точка зрения отражается во всех поступках и суждениях" (там же, с. 397). Нравств. принципы "новых людей", в частности – их революц. оптимизм, жажда деятельности на благо народа, целиком вытекают из реалистич. понимания обществ. развития: "Признавая неизменные законы исторического развития, люди нынешнего поколения, – писал Д., – не возлагают на себя несбыточных надежд, не думают, что они могут по произволу переделать историю, не считают себя избавленными от влияния обстоятельств... Но в то же время они вовсе не впадают в апатию и бесчувственность, потому что сознают и свое значение. Они смотрят на себя, как на одно из колес машины, как на одно из обстоятельств, управляющих ходом мировых событий" (там же, с. 398–99). Подлинно высокая нравственность, по Д., есть результат формирования цельной человеч. личности: "... только та доброта и благородство чувствований совершенно надежны и могут быть истинно полезны, которые основаны на твердом убеждении, на хорошо выработанной мысли" (там же, с. 257). Высшее счастье, для к-рого создан человек, – труд на общее благо. В этом – осн. смысл разрабатывавшейся Д. вместе с Чернышевским т.н. теории "разумного эгоизма": "...низшие предметы природы живут только в себе, наслаждаются собою, – человек может жить в других, наслаждаться чужой радостью, чужим счастьем. Если кто не чувствует в себе этой способности, значит, он еще мало развил в себе истинно-человеческие элементы, значит, животные потребности слишком сильно преобладают в нем" (там же, с. 218–19). Эстетические и литературно-критические взгляды. Вслед за Белинским и Чернышевским Д. считал, что подлинное искусство есть воспроизведение, отражение жизни в конкретно-чувств. форме художеств. образа. Лит-ра, по Д., должна чутко прислушиваться к запросам жизни и верно их выражать; прямым следствием этот тезис имел последоват. отстаивание реализма как необходимого и важнейшего условия художеств. полноценности произведений лит-ры и искусства: "...главное достоинство писателя-художника состоит в п р а в д е его изображений" (там же, т. 2, с. 48). Д. признавал реализм внутр. законом лит-ры и иск-ва, вытекающим из самого их существа. Это особенно четко было выражено им в оценке поэзии А. С. Пушкина: "До Пушкина отвращение от всякого естественного чувства и верного изображения обыкновенных предметов простиралось до того, что самую природу старались искажать, согласно извращенному вкусу образованной публики. Пушкин долго возбуждал негодование своей смелостью находить поэзию не в воображаемом идеале предмета, а в самом предмете, как он есть. Но сила его таланта, умение чуять, ловить и воссоздавать естественную красоту предметов – победили дикое упорство фантазеров, и в этом-то приближении к реализму в природе состоит величайшая литературная заслуга Пушкина" (там же, с. 316). Д. призывал смелее переходить к правдивому художеств. отражению обществ. жизни, к-рое должно помочь пробуждению самосознания народа и развитию в нем революц. инициативы. Начало такого отражения Д. усматривал в произведениях гоголевской школы. Правда, Д. в известной мере абсолютизировал требования, предъявлявшиеся им к реализму своей эпохи ("гоголевского периода"), и исторически неправомерно переносил их на предшествовавшие периоды рус. лит-ры. Но главное в этом вопросе заключалось в подчеркивании Д. ущербности иск-ва нереалистического, искаженного в угоду интересам господствующих в обществе слоев. Художеств. ценность произведений, по Д., можно установить лишь сверяя их с жизнью. Вместе с тем, отвергая плоское копирование действительности, Д. характеризовал художеств. процесс как глубоко творческий: "Художник дополняет отрывочность схваченного момента своим творческим чувством, обобщает в душе своей частные явления, создает одно стройное целое из разрозненных черт, находит живую связь и последовательность в бессвязных, по-видимому, явлениях, сливает и перерабатывает в общности своего миросозерцания разнообразные и противоречивые стороны живой действительности" (Полн. собр. соч., т. 2, с. 373). Ставя на первый план в обосновании реализма познават. роль иск-ва, признавая, что великие писатели "как бы по инстинкту" приближаются "...к естественным понятиям и стремлениям, которых еще только искали современные им философы с помощью строгой науки" (Избр. филос. произв., т. 2, с. 458), Д. был, однако, далек от вульгарного отождествления познават. роли иск-ва и науки. Он не только различал иск-во и науку по их форме, но и выделял первостепенную воспитат. задачу иск-ва: "...в ряду других отправлений о б щ е с т в е н н о й ж и з н и: образы, созданные художником, собирая в себе, как в фокусе, факты действительной жизни, весьма много способствуют составлению и распространению между людьми правильных понятий о вещах" (там же, с. 23). "Предупредить жизни литература не может, но предупредить формальное, официальное проявление интересов, выработавшихся в жизни, она должна" (там же, т. 1, с. 182). Д. отчетливо выразил мысль о противоречиях между реакц. обществ. взглядами нек-рых крупных художников и их реалистич. художеств. методом, берущим истоки в самой природе иск-ва. В таких случаях, говорил Д., побеждает обычно реализм, верность жизни, потому что "... у сильных талантов самый акт творчества так проникается всею глубиной жизненной правды, что иногда из простой постановки фактов и отношений, сделанной художником, решение их вытекает само собой" (Полн. собр. соч., т. 2, с. 380). Глубокое жизненное содержание иск-ва и лит-ры Д. отстаивал в полемике как против реакц. эстетики "чистого искусства", так и против либерального "обличительства", подменявшего постановку важнейших обществ. проблем сенсац. воплями по поводу отдельных, случайных фактов. Д. показал, что произведения, созданные по рецептам "искусства для искусства", дают лишь подделку под прекрасное; равным образом "обличительные" произведения только имитируют жизненность. Подлинно прекрасное содержание художник должен брать из жизни народа. Истинный поэт должен быть по-настоящему народен, а для этого "... надо проникнуться народным духом, прожить его жизнью, стать вровень с ним, отбросить все предрассудки сословий, книжного учения и пр., прочувствовать все тем простым чувством, каким обладает народ..." (Избр. филос. произв., т. 1, с. 169). На первый план Д. выдвигал наряду с критикой существующего строя борьбу за "партию народа" в лит-ре. Рисуя в своей критике идеал нар. писателя и поэта, Д. прослеживал восходящую линию развития народности в совр. ему рус. лит-ре от Пушкина и Гоголя к Кольцову, Шевченко и Некрасову. Оценки, данные Д. творчеству Тургенева, Гончарова, Островского, сохраняют свое значение и поныне. В полемике с эстетствующими дворянскими критиками "Отечественных записок" и "Библиотеки для чтения" Д. четко сформулировал задачи "реальной", т.е. материалистической, лит. критики. Критика, по Д., не имеет права "задавать автору программу", требовать от него, чтобы он творил по заданной схеме. Она должна стремиться к объективной оценке произведения с т. зр. верности его правде жизни, соответствия законам иск-ва. Такая критика должна исходить из верного понимания законов действительности. Это дает ей основание для разъяснения читателям смысла произведения, позволяет пропагандировать "правильные общие понятия". Реальная критика, образцом к-рой Д. считал статьи Белинского, "... относится к произведению художника точно так же, как к явлениям действительной жизни: она изучает их, стараясь определить их собственную норму, собрать их существенные, характерные черты..." (там же, т. 2, с. 20). При этом судить писателя надо на основе того, что реально вышло из его творения, а не того, что он субъективно намеревался сказать. Д. сознавал, что значение лит-ры, иск-ва, а также и критики ограничивалось в царской России условиями историч. отсталости страны, деспотизмом правящей реакц. клики, "малостью круга", в к-ром лит-ра действует (см. тамже, т. 1, с. 129). В будущем социалистическом обществе, мечтал Д., лит-ра и иск-во обретут свое настоящее великое значение; прекрасная жизнь отразится в достойных ее художеств. творениях. Лит-ра и иск-во станут подлинно народными, а поэтич. чувства, присущие в той или иной степени всем людям, получат свободное развитие. Это предвидение Д. находит свое подтверждение в развитии лит-ры социалистич. реализма. В. Марков. Москва. Борьба вокруг идейного наследия Д. Л и т е р а т у р а о Д. После смерти Д. началось осмысление его роли в развитии русской общественной мысли и культуры. В некрологе о Д., выступая против попыток противников революц. демократии исказить образ выдающегося рус. критика, Чернышевский писал о своем соратнике как о человеке, стоявшем в последние 4 года жизни "... во главе русской литературы [,– нет, не только русской литературы, – во главе всего развития русской мысли"] (Полн. собр. соч., т. 7, 1950, с. 852). С целью пропаганды наследия Д. было предпринято первое издание сочинений критика под ред. Чернышевского (т. 1–4, 1862), опубликованы воспоминания Чернышевского о Д. и подготовленные Чернышевским "Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861–1862 годах" (т. 1, 1890). Линия Чернышевского в оценке Д. была поддержана выступлениями М. Михайлова (его стих. "Памяти Добролюбова" было напечатано в "Колоколе" Герцена), Н. Некрасова, А. Пятковского, П. Бибикова ("О литературной деятельности Н. А. Добролюбова", 1862), несколько позже – М. Антоновича и Н. Шелгунова. Их произв. подчеркивали революционный и материалистич. характер идейного творчества Д., выступали против фальсификации мировоззрения Д. в статьях литераторов либерального направления. После смерти Д. царское правительство запрещало печатание статей о нем, его произведения изымались из обращения в библиотеках. Однако идеи Д. находили доступ к умам передовой молодежи. Революц. народники видели в Д. одного из своих идейных вождей. С его именем были связаны студенч. демонстрации 1871 и 1886 в Петербурге, выпуск неск. прокламаций. Идеи Д. обсуждались революционерами и на страницах легальной печати (см., напр., ст. "Неразрешенные вопросы" в народовольч. журн. "Дело", 1881, No 1). При всех своих достоинствах демократич. и революц.-народнич. выступления не содержали всесторонней науч. оценки теоретич. наследия Д. К тому же в лагере демократич. критики не было полного единства в оценке наследия Д. [см. статьи В. Зайцева ("Белинский и Добролюбов", "Рус. слово", 1864, No 1) и Д. Писарева ("Мотивы русской драмы", там же, No 3)]. Лишь марксистская методология дала подлинно науч. критерий для определения действит. значения идей Д. Основу этому положили высказывания о Д. основоположников теории науч. социализма. К. Маркс ставил Д. как писателя "наравне с Лессингом и Дидро" ("Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с рус. политич. деятелями", 1951, с. 77). Ф. Энгельс писал о России как о стране, выдвинувшей "двух социалистических Лессингов..." – Добролюбова и Чернышевского (см. Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 18, с. 522). Он отмечал, что в России была "... и критическая мысль и самоотверженные искания в области чистой теории, достойные народа, давшего Добролюбова и Чернышевского" (Маркс К. и Энгельс Ф., Избр. письма, 1953, с. 380). Произведения Д. изучались в революционных кружках, из к-рых сложилась рус. социал-демократия. Первые рус. марксисты видели в Д. настоящего демократа, воспитателя революц. поколений [см., напр., летучий листок "К народу", "Красный архив", 1936, No 2(75); ?. ?. Федосеев, Статьи и письма, 1958, с. 120, 166–67]. В. И. Ленин писал в 1901, что Д. дорог "всей образованной и мыслящей России" как "писатель, страстно ненавидевший произвол и страстно ждавший народного восстания против "внутренних турок" – против самодержавного правительства" (Соч., т. 5, с. 296). Впоследствии Ленин неоднократно обращался к оценке роли Д. (см. Соч., т. 16, с. 107; т. 18, с. 4, 12; т. 19, с. 55; т. 23, с. 176; т. 27, с. 244), указывая на его последоват. "мужицкий" демократизм, протестуя против извращения его идей либералами. Напечатанная в ленинской "Искре" (1901, No 13) статья В. Засулич, посвященная памяти Д., противопоставляла либеральному юбилейному празднословию и реакц. поношению добролюбовского "утилитаризма" "революционные, недоступные легальной прессе мысли Добролюбова" ("Статьи о русской литературе", 1960, с. 261); вместе с тем Засулич отмечала идеализацию Д. рус. крестьянства (см. тамже, с. 266). А. Коллонтай в ст. "Основы воспитания по взглядам Добролюбова" ("Образование", СПБ, 1898, No 9–11) охарактеризовала этические и педагогические принципы Д., "его последовательные, сознательные взгляды на идеал человека" (там же, No 9, с. 1). В конце 19 – нач. 20 вв. литераторы марксистского направления вели борьбу против характерного для бурж. и либерально-народнич. литературоведения истолкования идей Д. в духе "постепеновщины". Примером такого истолкования являлись работы А. Скабичевского ("Н. А. Добролюбов", 1894), В. Богучарского ["Столкновение двух течений общественной мысли. (Памяти Н. А. Добролюбова)", "Мир Божий", 1901, No 11], H. Котляревского ("Из истории общественного настроения шестидесятых годов. Н. А. Добролюбов. Его программа", "Вестн. Европы", 1911, дек.), Д. Овсянико-Куликовского ("К психологии Добролюбова", там же, 1912, No 1). Либеральное затушевывание демократизма Д. дополнялось в бурж. лит-ре декадентским отрицанием его (работы А. Волынского и др.). Марксисты выступали против клеветы идеологов "веховской" контрреволюции на рус. демократич. наследие, в частности, против их попыток включать в свою родословную Д. (см. В. Воровский, "„Мятущиеся“ и „мечущиеся“", 1906, в кн.: "Литературно-критические статьи", 1956, с. 140; см. также воспоминания в кн.: В. Полянский, "Н. А. Добролюбов", 1935, с. 33). В ст. "Добролюбов и Островский" (1911) Г. В. Плеханов дал анализ филос. взглядов Д., правильно определив его как материалиста, не сумевшего однако, последовательно приложить материализм к объяснению обществ. жизни (см. Избр. филос. произв., т. 5, 1958, с. 681). Указывая на идеализм Д. в понимании общества, Плеханов просмотрел за антропологизмом Д. его социализм, борьбу с либеральным реформизмом. Направленная против "веховщины" содержат. статья Ю. Стеклова "Социально-политические взгляды Добролюбова" ("Современник", 1911, ноябрь) излишне сближала политич. позицию Д. с пролетарской. Защите Д. от веховской клеветы на него посвятил одну из своих статей В. Воровский ("Н. А. Добролюбов", "Просвещение", 1912, No 2, псевд. Орловский П.). Исходя из ленинской концепции рус. историч. процесса, он проанализировал мировоззрение и творчество Д., определил его место в освободит. движении, показал близость Д. марксизму "по духу своего учения, по методу мышления, по глубине анализа" (см. "Литературно-критические статьи", 1956, с. 351). В духе ленинской борьбы против ревизии идейного наследия Д. была написана и ст. "Зачем понадобился туман?" ("Просвещение", 1912, No 3–4; подпись – Кiй), автором к-рой, вероятно, также был В. Воровский (см. "Вопросы литературы", 1960, No 5, с. 97–107). В Сов. России уже в 20-х гг. была предпринята попытка спец. исследования филос. и социологич. идей Д. (П. Панкевич, "Ист